Да, он не видел детей двадцать лет, но сейчас это «за наших» его взбесило!
Смотрел в окно, видел, как подъехал забитый ящиками фургон и бывшая жена с мужчиной стали заносить в лавку ящики с мясом — на работников им всегда было жалко денег.
Жена не растолстела, как он предполагал, наоборот, вся усохла и никак не походила на хозяйку мясной лавки. Второй муж рядом с ней выглядел толстяком-здоровяком, хотя был размера на три меньше его самого. Рыжеватые по сторонам от проплешины волосы, красные обветренные руки. Какие были у него, когда он рубил мясо на заднем дворе этой лавки и однажды отсек себе фалангу указательного пальца левой руки.
Лора выбежала из лавки помогать, достала из фургона ящик, понесла в дом. Рыжий Почмак остановил ее, забрал из рук ящик, что-то сказал, подбородком указав на свой пиджак. Дочка подняла на отчима глаза и просто засветилась. Вытерла о передник руки, приоткрыла полу пиджака, достала из внутреннего кармана конверт, распечатала. И обняла рыжего отчима — буквально, как в кино, кинулась на грудь.
Однажды трехлетняя она так же кинулась на грудь ему, когда он водил Лору и Томаша в цирк шапито, разбивший свой шатер в южной части пустоши, и ее напугал клоун. Как ни уговаривал он дочь досмотреть представление, она не хотела. Так и сидела, уткнувшись в него, когда клоун со страшной нарисованной улыбкой появлялся на арене.
Что принес Почмак дочери, он не знал. Но чувствовал — ему не нравится, что это принес не он и дочка бросается на грудь не ему.
В день между полуфиналом и матчем за третье место он работал. Выполнил задание. Доложил. Но не улетел, как был должен. Начальство не может не понять — из-за такого футбола!
Но кроме футбола оставалось еще одно дело.
От Уэмбли он снова шел часа полтора. Не хотел брать кэб. Не хотел спускаться в метро.
Лавка закрыта. В окнах темно. Почмаки явно спят. В этом доме всегда ложатся рано, чтобы с пяти утра разделывать мясо. Только Лора с друзьями еще в соседнем пабе. Проходя сейчас мимо, видел ее силуэт в окне — выпила ли она сегодня «за наших»?!
Обошел со стороны сада, пальцем нащупал крючок калитки — все тихо, собак в доме мясника никогда не водилось. Подошел к заднему крыльцу, протянул руку к горшку с гортензией у порога — запасной ключ и через двадцать лет на своем месте. Тихо открыл дверь, спустился в подвал для рубки туш. Посветил зажигалкой. Все на своих местах. Топор, которым он отсек себе фалангу пальца. Еще топор. Большой нож. Веревки, на которых подвешивают туши. Взял одну из веревок. Поднялся наверх. Вышел в сад. Тишина. Как в сельской глуши. И темнота — ничего вокруг не видно.
Для страховки подождал еще какое-то время, принюхиваясь к тонкому аромату цветов, которых в его пору на заднем дворе еще не разводили.
Уронил таз, в котором в хозяйственной части двора промывали разделанные части туш. Следом швырнул в железный короб еще пару камней. Грохот сработал — в спальне зажегся свет, открылось окно. Почмак в полосатой пижаме выглянул — что случилось? Но на заднем дворе света никогда не было и теперь нет, ничего не увидишь.
Прижался к стене, неслышными шагами вернулся через приоткрытую заднюю дверь в дом. Уронил тумбу для инструментов. Зашел за лестницу, по которой уже спускался его рыжий сменщик и… приказал сердцу не биться. Он это умел. Сердце, громыхнув в груди в полной тишине, сделало еще пару ударов все тише и тише и замерло.
Почмак только поставил ногу на нижнюю ступеньку и потянулся рукой к выключателю, как накинутая сзади веревка уже затянулась на его шее. Даже не успел закричать, только сдавленный хрип повис в воздухе и звук падающих вешалок и тумбы. Сердцу можно разрешать биться вновь.
— Что там?!
Сбегающая по лестнице бывшая жена в темноте еще не успела понять, что того, на кого она его променяла, больше нет. Но уже чувствовала, что-то не так. И, не включив свет, стала склоняться над телом, когда он сзади быстро накинул на шею веревку, затянул ее и стал душить, не давая схватить себя руками и не ослабляя хватку, пока тело не обмякло.
Удивительно легко. Со вчерашним заданием пришлось куда дольше возиться. Объект никак не хотел умирать. Даже щеку успел ему расцарапать. А здесь все так тихо и быстро.
Бросил веревку. Осторожно перенес через труп жены одну ногу, развернулся, чтобы перенести другую и уйти, и…
…во вспыхнувшем свете выглянувшей из-за туч луны в окошке увидел, что переступил через Лору, которая успела вернуться, пока он был в подвале.
Женщина, которая сломала мне жизнь
Сценаристка
Португалия. Алгарве
— Ну, мать, ты даешь! Из каталажки в Португалии мы тебя еще не вызволяли, — усмехается дочь. — Куда ехать-то?
Ее можно понять, в кои веки приехала провести время с матерью, а ту забрали в полицию.
— Руа Вашку да Гама. Но здесь навигаторы заводят не туда, я днем уже накручивала круги, пока консьержке не позвонила. Лучше показывать буду. Сейчас налево.
Это я должна была встретить дочку в аэропорту, но полицейские не отставали, пришлось ехать с ними в участок. Мануэла впустила доехавшую на такси дочку и ключи от арендованной машины ей отдала. В итоге не я встретила ее в аэропорту, а дочка приехала меня из полицейского участка забрать.
— Все в сценарий пойдет?
Дочка посмеивается над моей привычкой все жизненные передряги переваривать в сценарии и романы.
— В сценарий не пойдет. Нашему зрителю португальские трупы неинтересны. А в роман, может быть… Тем более… — замолкаю, не зная, как все объяснить.
— Что «тем более»? — переспрашивает дочка. — И за что они тебя в полицию забрали?! Ты же только прилетела, никого убить еще не успела. Надеюсь.
— Это и есть «тем более». На светофоре прямо. Мертвую женщину из бассейна я в юности знала.
— Жесть! — Новое любимое словечко у поколения детей. — Только ты так можешь! Прилететь на другой конец света и найти труп подруги юности!
— Она мне не подруга! Попыталась объяснить полицейскому комиссару, что видела утопшую всего пару раз в жизни, еще в начале восьмидесятых, и все! Но все равно прицепились.
— Зачем ты вообще полиции сказала, что ее знала. На следующем светофоре тоже прямо?
— Прямо. Не я сказала. Мануэла проговорилась, консьержка. Я при ней охнула, что эту мертвую знаю. Непроизвольно, сдержаться не могла. Налево. Она и выпалила полицейским.
— Н-да. Патологическая честность у европейцев в диагнозе? — то ли спрашивает, то ли выносит вердикт дочка. — Опять налево? Ты только прилетела! У тебя билет с точным временем прилета, на пограничном контроле штамп со временем прохода, аренда машины — все подтверждает, что, когда она утонула или что там с ней случилось, тебя в «Барракуде» еще не было. Она сама утонула или помогли?
— Скорее, помогли. Бассейн не лучшее место, чтобы топиться.
— Странно подозревать тебя. Тихо прокрасться, убить, а потом исчезнуть и торжественно въехать — встречайте меня! Где логика?
— Логики нет. Все это я объясняла. Но Мануэла говорит, что полицейские здесь хорошо умеют только штрафы собирать, так что лучше не гони. А в остальном они просто тормоз.
— Вечно у тебя как в плохом кино! И что теперь?
— Круговое движение, второй съезд. А меня отпустили под расписку.
— Домашний арест?
— Не то чтобы арест, но «Барракуду» до особого разрешения приказано не покидать. Иначе грозили аннулированием пятилетнего шенгена с занесением в черные списки.
— Поездили мы с тобой по Португалии! — недовольно хмыкает дочка. — Поузады. Коимбра с университетской библиотекой. Саброза…
— Ты сама поездить можешь…
— Что я одна в Саброзе делать буду?! Там же твой Магеллан родился…
— Такой же мой, как и всех.
— Ты же про него писала. Тебе и на Сагреш было нужно, где его Навигацкая школа. Потом в Лиссабон. Когда тебя отпустят? На светофоре куда?
— Прямо. Кто его знает, когда отпустят.
