Шагая по гостиной, Руновский остановился против огромного зеркала, вгляделся в свое отражение. На первый взгляд ему можно было дать лет сорок, не больше. Высокий, худощавый. Глаза ясные, светлые, словно и нет в его жизни ночей без сна, тяжелых дум и забот. Улыбнувшись своему отражению, Андрей Максимович уселся на диване, обитом зеленым сукном, взял в руки книгу. Как ни старался читать, буквы перед глазами прыгали, словно исполняли какой-то таинственный танец. Князь отложил книгу, задумался о своей покойной жене. Вера Кирилловна перед своей кончиной сказала ему: «Женись… Только бери ту, которая будет тебе по душе». Проведенные в одиночестве годы казались Руновскому долгой и холодной зимой. С Верой Кирилловной он двенадцать лет прожил в счастьи и довольствии. Их любви не было, казалось, конца. Но увы! Счастье не бывает вечным. Все, что осталось после ухода жены, он бережно хранил: мебель, шпалеры, платья, даже пудреницу с пудрой. И домоуправительниц нанимал похожих внешностью на Веру Кирилловну. Но вот недавно в сердце Руновского, к его великому удивлению, поселилась другая женщина — дочь фабриканта Головина Татьяна Егоровна. В Нижнем она была известной светской дамой: в свою гостиную приглашала видных певцов и художников, говорила с ними об искусстве, ставила спектакли.
Впервые Татьяну Егоровну Руновский встретил в кремлевском дворце под самый Новый год. Что-то потянуло его к ней. Возможно то, как она вела себя: смеялась, радовалась, красиво танцевала. Вера Кирилловна была молчаливою, перед людьми не выставляла себя напоказ. Головина же, наоборот, тогда изумила его: в маске и декольтированном платье, шумная, раскованная. Смелыми оказались не только туалеты красавицы, но и ее мысли:
— Андрей Максимович, — сказала она во время первого же танца Руновскому, — в Ваших глазах я вижу осуждение… Нет, нет, не оправдывайтесь, я умею читать мысли… так вот, забудьте все свои сомнения. Обнаженные плечи — это еще не голая душа…
После того разговора между ними притаилось что-то необъяснимое и загадочное. Волнующая тайна.
У Головиных Андрей Максимович и вчера побывал. К себе, в кремлевский дворец, уехал уже под утро.
На улице падал легкий снежок, дул холодный ветер. Несмотря на это, Андрей Максимович отпустил возницу и пошел в кремль пешком. Колокола Спасо-Преображенского собора звали к заутрене. Князю пришла мысль побывать в храме и послушать службу. В соборе было человек двадцать пожилых женщин. Горбатый священник сонным голосом заунывно читал молитвы.
В перерывах, когда он переводил дух, слышалось шарканье веника — в правом приделе сонный сторож лениво мел пол. Горело с десяток свечей и две лампадки. Молению Руновский раньше никогда особого значения не придавал и в соборе вел себя неловко и неумело. Хорошо, что его не узнали. И все равно служба вернула его в далекое детство, когда он вместе с матерью ходил в свою сельскую церковь и ставил свечку пред алтарем. Сейчас ему вдруг захотелось искренне открыть душу Богу. И поэтому Андрей Максимович раздражался, что сторож размахивал возле него веником, что кашляли старухи. В доброе расположение духа он вошел лишь тогда, когда в соборе появилась девушка и опустилась на колени. Гибкая телом, с тонкой талией и толстой косой, которая то и дело соскальзывала с ее спины на каменные плиты пола, она показалась Руновскому воплощением соблазна. Он был уверен, что она горячо замаливала свои девичьи грехи. Сразу вспомнилась Татьяна Егоровна. Ходит ли она в церковь?
Наконец губернатор появился в своем дворце, где его давно ожидали. Вошел адъютант и положил на стол почту из Петербурга. Князь стал просматривать ее. Первым взял письмо от Аракчеева. Военный министр требовал собрать два полка солдат и направить их под Великий Новгород, в новые казармы. Просил также мануфактуры, мяса, масла, картошки, овощей. Россия готовилась к войне против Наполеона, тот уже под себя пол-Европы подмял. Приказать-то легко, а вот как это осуществить на деле? С кого все это брать? Опять с селян. А они и так до нитки обобраны.
Съежившись за столом, князь думал о военном министре. Черствая душа, солдафон, этот крещённый татарин думал только о войне и славе, про села и города российские и слышать не хочет, словно они и не существуют. И вспомнилось тут Руновскому, как в прошлом году всех их, российских губернаторов, государь собрал и повез к Аракчееву. У министра имение громадное — Грузино — стоит на берегу Волхова. Из Петербурга туда ехать три дня. Наконец на пароме переплыли реку и попали как раз в то самое село, которое вся страна проклинает. Андрея Максимовича удивила в первую очередь дорога, ведущая в имение. Гладкая, чистенькая и укатана так, что не слышно шума колес. Все дивились и качали головами. Тогда губернаторы еще не знали, что была и другая дорога с огромными железными воротами, ключи от которых носил в кармане сам Аракчеев. Деревушка Грузино, где находилось его имение, была в запущенном состоянии, грязь на улицах не высыхала даже летом.
В каждом селе, принадлежавшем Аракчееву, будь то Катовицы, Модюси, Мотылово или Грузино, избы были однотипными: с резными красными крылечками. У каждой под окном — вбитая в землю скамейка. Как потом Руновский узнал — для порки провинившихся.
Солдаты были разбиты на роты, все острижены «под горшок», одеты в зеленые мундиры. Целыми днями маршировали под вой барабанов. Взяли бы их в поле пахать, с барабаном бы пошли. Со своими капралами даже в огородах совершали «маневры».
И еще удивился Андрей Максимович: переспелая рожь в поле осыпается — солдаты тропинки в селе подметают; скошенная отава за околицей гниет — солдаты садовыми ножницами кусты подравнивают. Странные порядки и странный человек он, этот Аракчеев. И опасный. От такого лучше подальше держаться…
Думая про это, Руновский и не заметил, как вновь вошел адъютант.
— Купчиха Строганова пришла, просит ее принять, князь, — сообщил он.
— Хорошо, пусть заходит, — равнодушно ответил он и погладил пятерней свои аккуратно постриженные волосы.
Глаза у Орины Семеновны горели радужным огнем. На плечи накинута кашемировая шаль, на голове — аккуратная соболья шапочка, из-под подола богатого платья выглядывают остроносые сапожки.
Князь поцеловал ей руку, показал на мягкое кресло.
— Я недолго вас задержу, — Строганова не села, встала у окна.
— Чем могу быть полезен? — спросил Руновский.
Орина Семеновна стала жаловаться на жителей Лыскова.
— Ваши соляные амбары грозят спалить? — улыбнулся губернатор. — Знать, чем-то рассердили вы их с Силантием Дмитриевичем, так ведь? Признайтесь-ка…
Строганова поджала губы, замотала капризно головой:
— Что вы, Андрей Максимович! Как о детях родных печемся о своих работниках. А в благодарность — вот…
Губернатор слушал, а про себя ее с Татьяной Егоровной сравнивал: «Нет, не похожа, вовсе не похожа…»
Вслух же сказал:
— Хорошо, Орина Семеновна, в Лысково пошлю полицейских.
«Да я не за этим пришла», — хотелось сказать Строгановой, но тут губернатор потряс колокольчик, стоявший на столе. Вошел адъютант и сказал:
— Прошу покорнейше, Орина Семеновна! Князя государственные дела ждут. — И показал взмахом руки куда-то в сторону.
Руновский вновь поцеловал купчихе руку и пожелал здравия. Строганова вышла в приемную, из шкафа выдернула свою шубку и, не одевшись, пустилась по коридору почти бегом. Лакеи ей вслед только головами покачали.
* * *
Возвращаясь из Макарьева, архиерей Вениамин заехал к губернатору. Князь уже готовился ко сну, когда ему сообщили о визите непрошеного гостя.
Вениамин рассказал, как хоронили игумена. Руновский, терпеливо выслушав, спросил:
— Кому ж монастырь передадите, владыка?
— Никанор к этому месту подошел бы. Не стар еще. Умен. Богу всей душою предан и служит ему верно.
Князь в ответ согласно покачал головой. Никанор доводился Руновскому родственником по линии жены. Да и Вениамин всегда был им доволен. Так что их мнения сошлись.
Князь приказал накрыть на стол. Приглашая гостя, сказал:
— Давайте-ка, владыка, за здравие чарки поднимем да за наши общие дела. Идти нам надо только в одну сторону, тогда и успех будет.
— С превеликим удовольствием, Андрей Максимович! Я Вас всегда поддержу, сделаю, что в моих силах.
— Вот и славно! Ныне же и прошу у Вас поддержки, — повеселел Руновский. — Поговори с народом о близкой войне с французом. Армию надо вооружать, кормить и одевать, пусть пояса развяжут…
— С народом нынче трудно договориться. Но порадею — за Отчизну многие последнее отдадут. Не все же, как язычники, — непокорны и глухи к слову Божьему.
— Это ты о сеськинских бунтовщиках? И что с ним делать? Никакие уговоры не помогают?
— Будь моя власть, — твердо произнес Вениамин, — я бы из Петербурга вызвал полк солдат.
