— А?.. Засмутился парень?
— Hi, я так...
— То-то так... Ишь, девынька, знатно плывем, знатная посудина, корапь... Словно в песне:
Из-за Волги кума
В решете приплыла,
Веретенами правила,
Гребнем парусила.
— Вот и берег! Доплыли! Молись да целуй родную земелюшку — она наша, нашей московской земле суседушка...
В Батурине, в доме генерального есаула, Ивана Степановича Мазепы, совершается брачный пир. Мазепа женит своего верного джуру, Пилипа Камяненко, на сиротке Катре, воротившейся со своим женихом из крымской неволи и не знающей ни роду, ни племени. Известно было только то, что ее маленькою полонили в Каменце у матери-вдовы, и Мазепа припомнил даже момент, как несчастная мать золотокосой девочки в отчаяньи билась на земле, когда они с Дорошенко случайно проезжали мимо. Теперь эту полоняночку, уже взрослую красавицу, великодушно воротили из полону старый москаль и ее жених, джура Пилип.
Молодые только что от венца и пируют, пока дружки готовят для них комору — брачную постель. Они сидят против посаженого отца жениха — против Мазепы. Иван Степанович глаз не спускает с красавицы в золотой короне из своих собственных роскошных волос.
Тут же, в конце стола, и старый москаль, на радостях порядком выпивший. Он, глядя на свою девыньку, которой он заступал на свадьбе родного отца, утирает кулаком слезы.
— Ах, девынька! Ах, красавынька! Привел-таки бог дождаться...
Гостей много, и все войсковая знать, старшина казацкая с женами. Пир в полном разгаре: Мазепа так и сыплет на все стороны «жартами», а больше все в сторону молодых... «жарты» милые, веселые, остроумные...
Входят «дружки», кланяются, обращаясь к Мазепе:
— Старости, пани підстарости! Благословіть молодих на упокой повести!
— Бог благословить, — отвечает Мазепа, сверкнув на молодую своими лукавыми, бесовским глазами.
— Вдруге i втрете благословіть!
— Тричі разом! — восклицает Мазепа.
Молодая вспыхивает и закрывает лицо руками... Ее и молодого берут под руки и уводят...
А свашки поют, поднимая бокалы с вином:
Не плач, не плач, Катруненько,
По своему дівованнячку...
— Ах, бідна! — ахает одна толстая пани полковникова.
— Да, бідна, пані пулковникова, — улыбается Мазепа. — Знов у кримськую неволю повели...
Но никто не знал, а меньше всего молодые, что они — родные брат и сестра...
Статья В. Г. Беляева о Д. Мордовце
ДАНИЛО МОРДОВЕЦ (Д. Л. МОРДОВЦЕВ)
Огромное по объему наследие талантливого писателя, страстного публициста, историка народных движений, этнографа, общественного деятеля демократического — в основном — направления Д. Л. Мордовцева и на сегодня не получило еще непредвзято объективной, всесторонне обоснованной оценки, не нашло достойного отражения в исследовании русской и украинской литературы второй половины XIX столетия.
Литературный процесс есть результат постоянного многосложного взаимодействия разномасштабных творческих величин, где наряду с выдающимися художниками выступают активно и так называемые писатели второго плана. Вне учета реального вклада каждого наше представление о движущих силах этого процесса, его подлинном многообразии неизбежно будет обедненным и неполным. Одним из таких, ныне полузабытых, но заслуживающих серьезного внимания к себе авторов является Данило Мордовец (Д. Л. Мордовцев).
Будущий писатель родился 7 (19) декабря 1830 года в слободе Даниловке, Усть-Медведицкого округа, области войска Донского. Отец его, Лука Андреевич, происходил из старинного украинского казачьего рода, да и слобода вся была заселена переселенцами с Украины, бежавшими сюда от притеснений и кабалы. Отсюда берет начало сохранившаяся на всю жизнь любовь к родной украинской речи (до девяти лет, по его воспоминаниям, не слышал он русского языка), к героическим традициям запорожцев, увлечение народнопоэтическим творчеством — песнями, сказками, думами, поверьями. Первые уроки грамоты маленький Данилка получил от сельского дьячка, пяти лет обучившего его церковной грамоте. Круг чтения его включает книги старинной библиотеки отца — «Прологи», «Четьи-минеи», а вместе с тем «Ключ разумения» И. Галятовского, «Путешествие к святым местам» В. Барского; «Потерянный рай» Д. Мильтона в русском переводе выучил он наизусть, и с тех пор русский язык «перестал быть чужим» для него.
После окончания четырехклассного окружного училища в Усть-Медведицкой станице Даниил Мордовцев был определен в 1844 г. в Саратовскую губернскую гимназию. Здесь он познакомился и подружился на всю жизнь с А. Пыпиным, двоюродным братом Н. Чернышевского, впоследствии — академиком, знаменитым ученым славистом, с П. Ровинским, учеником и последователем Н. Чернышевского, одним из активных деятелей «Земли и воли», писателем, этнографом. К этому периоду относятся его первые литературные опыты — переводы и стихи на русском, украинском и латинском языках. В 1850 г., закончив с отличием гимназию, Д. Мордовцев поступает, — страстно увлеченный в эти годы астрономией, — на физикоматематический факультет Казанского университета. Тогда же, по настоянию А. Пыпина, поступившего годом раньше в Петербургский университет, Д. Мордовцев для профессора И. Срезневского переводит стихами с чешского на украинский язык известную «Краледворскую рукопись». Уже через год, по совету того же А. Пыпина, Д. Мордовцев перешел на историкофилологический факультет Петербургского университета и закончил его в 1854 г. с золотой медалью за сочинение «О языке «Русской правды».
Д. Мордовцев после окончания университета возвращается в Саратов, здесь он женился на А. Пасхаловой, урожденной Залетаевой, активной собирательнице народных песен, издавшей совместно с Н. Костомаровым два сборника былин и песен, поэтессе, широко образованной женщине.
Здесь же Д. Мордовцев близко познакомился и подружился с Н. Костомаровым, известным историком, поэтом, писателем, отбывавшем здесь десятилетнюю ссылку по делу Кирилло-Мефодиевского общества. Знакомство их, укрепившееся в период совместной работы в губернском статистическом комитете, переросло в многолетнюю дружбу, что имело, в этот период особенно, немаловажное значение для определения научных интересов, общественной ориентации, характера литературной деятельности Д. Мордовцева.
Вместе подготовили они сборник литературноэтнографического характера, куда вошли поэма Д. Мордовцева «Козаки i море» (с подзаголовком — «Стихотворные отрывки из истории морских походов запорожского козачества в начале XVII века»), четыре украинские сказки, записанные в родной Даниловке, его перевод на украинский язык «Вечера накануне Ивана Купала» и предисловия Гоголя к «Вечерам на хуторе близ Диканьки», а также четыре украинских стихотворения Н. Костомарова и 202 песни, записанные им на Волыни. Чтобы провести рукопись через цензурные рогатки в условиях николаевской реакции, Д. Мордовцев осенью 1854 г. специально едет в Петербург, однако разрешение на издание сборника было получено лишь через пять лет (1859), когда «Малорусский литературный сборник» и увидел свет.
Одной из главных причин запрета было то обстоятельство, что, по словам цензора, «изобразив козачество и Украину прежнего времени как страну независимую и самостоятельную, автор является везде малороссийским местным патриотом» [Літературний apxiв. — 1931. — Кн. I — II. — С. 131]. В программной вступительной статье к поэме Д. Мордовцев горячо выступает в защиту украинского языка, его права на самостоятельное развитие, указывает на необходимость научного изучения его «в системе других языков славянских», говорит об успешном развитии новой украинской литературы. И в то же время здесь уже проявляется характерная для Д. Мордовцева непоследовательность, стремление сгладить противоречия, «примирить» противоположные точки зрения о будущности украинского языка, который якобы «еще не подготовлен к литературе... остается покуда простонародным» (эти мотивы прозвучат у Д. Мордовцева, к сожалению, и позднее).
Поэма разрабатывает типичный для украинских романтиков 30 — 40х годов сюжет, детально, нередко многословно излагая историю морского похода запорожцев на турок, непосредственно вводя в текст думы, исторические и бытовые песни, последовательно стилизуя формы украинского фольклора. Можно отметить и явное наследование, почти текстуальную зависимость ряда картин, образов, отдельных деталей от «Івана Підкови», «Гамалії», «Гайдамаків». Однако это наследование не шло далее использования отдельных тематических и формальных признаков, что, несомненно, снижает ценность первого большого произведения писателя.
