3
Получив из рук Боярского совета Торжок, привезя в город жену Всеславну с сыном Игорем, сидел бы Ярополк тихо да мирно, собирал с купцов, проезжающих в Новгород, дань, охотился вволю (благо, вокруг зверья видимо-невидимо), пил меды и радовался светлому солнцу— так нет же: былая неприязнь к Всеволоду не давала ему покоя. И принялся он, злобствуя на него, разорять владимировские земли, жечь села, принадлежащие дяде, да так далеко от Торжка, что не дошел до Переяславля всего сорок верст.
Тогда-то и решил Всеволод положить конец Ярополкову разбою: встал под стенами Торжка, осадил город.
Голодали в крепости, а подмоги все не было.
Явились к Ярополку выборные, просили не упрямиться, сдаться Всеволоду: не половец же он, как-никак — дядька. Выборных князь велел гнать от себя. У самого у него хлебушко еще был, дружина не голодала. Но пуще всего надеялся он на помощь отца Мстиславовой жены Ходоры, бывшего новгородского посадника Якуна,— небось уговорит бояр и архиепископа, небось лридет на подмогу, не даст преставиться единственной дочери и своему внуку Святославу. А в Торжке Ходора оказалась по бабьей дурости: поехала она на крестины к подружке своей, да у той свекор умер. Уговорила подружка Ходору остаться на сороковой день, а там задождило, а там завьюжило, а там раскисли дороги по весенней оттепели — так и дождалась того, что Всеволод осадил Торжок. Теперь и подавно не выбраться.
Шли дни, а подмоги Торжку все не было. Рассвирепевший от неудач Ярополк совсем обезумел: на сотских топал ногами, псами травил выборных, в осажденном городе бесчинствовал. Жена его, перепуганная насмерть, ходила зареванная, маленький сын прятался от отца в подклет.
— Ишь, вырастила змееныша,— говорил Ярополк Всеславне, а слугам велел сыскать Игоря.
Слуги приводили упирающегося сына, ставили перед отцовым стольцом.
— Чей ты?— дивился, разглядывая его, Ярополк.— Пошто отцу слова не вымолвишь?
— Твой он, истинно твой,— встревала, сложив руки на животе, Всеславна.
— Молчи, сука,— шипел Ярополк.— Не тебя вопрошаю... Аль язык проглотил?
— Здоровенький он,— стрекотала жена.— Личико-то беленькое, глазоньки-то ясненькие...
— Ду-ура,— кипел злобой князь.— Воистину дура.
Слушая перебранку родителей, Игорь начинал дергаться и тоненько, по-щенячьи, всхлипывать, размазывая грязной ладошкой слезы по бледным щекам.
— Изыди,— говорил Ярополк.— И чтобы глаза мои тебя не видели.
— Пойдем, сыночек,— хватала Игоря за руку Всеславна, и пятясь, выводила его из сеней.
Ярополк подымался на вал, подолгу оставался у заборол, смотрел на север. Все ждал, все боялся, как бы не проглядеть, когда повалят из лесу густой толпой новгородские ратники в синих зипунах. И уж рисовал себе в утешение, как дрогнет обступившее город Всеволодово войско, как распахнутся ворота, и вырвется из них с победными криками его дружина, и впереди той дружины — он сам на белом, поджаром коне...
Но лес был тосклив и безмолвен, и сырые облака плыли, цепляясь за иссеченную острыми зубцами опушку.
И постепенно иные мысли брали в полон Ярополка, иные вставали перед ним картины: видел он себя въезжающим в Великий Новгород — на заморенной лошаденке под худым седлом, нечесаного и немытого, с глазами, красными от бессонницы. И чудилось ему, ослепшему от страха, как пялятся с застывшими улыбками вышедшие взглянуть на незадачливого князя спокойные, неторопливые мужики.
Ходора спрашивала вернувшегося с вала князя:
— Что выглядел, сидючи?..
— Кукиш,— зло отвечал Ярополк.— Знать, верно говорено: стой заодно, а беги врозь. В порты наложили твои новгородцы.
— Ишь ты, прыткой какой,— незлобливо отвечала Ходора.— Сам, чай, заварил кашу, а нам расхлебывать?
— Уж нахлебался посул. В догадку мне: отцу твоему нынче не до тебя. Попрятались бояре по теремам, ждут, каково со мной будет. Коли одержу верх над Всеволодом — обласкают меня, а ежели Всеволод войдет в Торжок,— забыв про меня, придут всем скопом виниться. Нынче Новгород без хлеба, а то Боярскому совету невдомек: кабы мне подсобили да прогнали Всеволода, хлебушко-то рекой потек бы. Во как!..
— Эко рассудил,— хихикнула Ходора.— Чай, бояре тоже не дураки. Тебе всё как бы, а Боярский совет всему голова. С него и спросится. Кому охота в Волхове искать дна?
— Боитесь веча,— буркнул Ярополк.— Давят мужики, а вы и рады.
— Не то мы в порубе сиживали?— вдруг взъерошилась Ходора и даже встала с лавки. — Не сам ли от вольной воли бежал, не сам ли просил у моего Мстислава прибежища?
— Твово Мстислава нынче нет, а мне за него ответ держать?
— Не он один — оба постарались,— побледнела Ходора.— Оттого и Святослав, сыночек мой, растет сиротой.— Твоему-то тоже небось на роду написано. Не-ет, нынче не пожалеет тебя Всеволод — в тот раз-то с Глебом куда как легко отделались. Добрый у вас дядька, да любой доброте есть предел...
— Сгинь ты!— взорвался Ярополк,— Еще чего накликаешь.
— Уж и кликать неча: беда-то у самых ворот стоит. Слышь: в полотна стучит пороками.
Ярополк грязно выругался и вышел из терема. Во дворе, перед крыльцом, снова толпились, насупясь, выборные. Сотский Онфим ненастойчиво гнал их потухшим голосом:
— Велено вам: ни ногой на княжий двор...
— Так куды же нам подеваться?— вытирая согнутым пальцем красные слезящиеся глаза, спросил исхудавший старик, на плечах которого продранная во многих местах кольчуга болталась, как на пугале.— Рука-то не то что меча аль копья, небось и тростиночки не удержит. С голоду мрем, яко мухи... Вели княже, отворить ворота Всеволоду.
— Вели, княже,— покорно зарокотали выборные, кланяясь Ярополку.
— Пошто опять пустил мужиков во двор?— накинулся князь на Онфима.— Тебе ж было велено.
— Велено-то велено,— пробормотал сотский.— Да ты, княже, взгляни-ко на свое воинство: одни кости да кожа.
— Были б кости, мясо нарастет,— сказал Ярополк.— Еще маленько потерпите, мужики. Новгородцы в двух переходах от нас: не нынче — завтра будут здесь.
— Который день поджидаем,— не сдавались мужики. Крепко стояли на своем. Наказали им в ремесленной слободе: с отказом от князя не возвращаться.
— С ними и ладов нет,— сокрушенно вздохнул Ярополк. Снял шапку, перекрестился и крикнул через двор выжлятникам, чтобы спускали собак.
Плюнул себе под ноги Онфим и ушел вслед за выборными.
Ночью толпа мужиков, запалив факелы, придвинулась к княжеским одринам, стала ломать ворота. Среди них, сказывают, видели и Онфима, но изловить его ни в ту ночь, ни на другое утро не смогли, а ведь велик ли город Торжок!..
4
На правом, низменном, и на левом, всхолмленном, берегах Волхова раскинулся Новгород. Словно белорыбицы, пошевеливается подо льдом в глубокой ложе могучая река, а город полнится громкой разноголосицей. Движется по деревянному настилу Великого моста народ, задирают люди головы, щурясь от весеннего солнышка, поглядывают на откос, где за крепкими городнями детинца глядится на север и на юг, на восток и на запад одетыми в свинец куполами Софийский собор; любуются — не налюбуются, вдыхают, разинув рты, налетающий с Ильменя мартовский, пахнущий тающими снегами воздух; исполненные гордости, радуются: чай, не рязанские, не смоленские мы — новгородские!..
Со времен Всеволода Мстиславовича, изгнанного из Новгорода за порушение клятвы княжить здесь до самой смерти, решал город на вече сам, кого из князей звать, кого изгонять за пределы своей земли. Собрав
шись у Софии, шумели новгородцы, дрались друг с другом на кулачки, сбрасывали в Волхов противников, думали, судили-рядили по собственной воле, а того не заметили, как прибрал все к своим рукам Боярский совет, а в Боярском совете — владыка и передние мужи, среди коих были не только бояре, но и богатые купцы. На вече ли, на торгу ли — везде у Боярского совета свои глаза и уши, свои зачинщики и крикуны. Пошумят кончане, потешат душу, разойдутся довольные — сделано, мол, все, как сказано, а после уж почесывают затылки, соображая, что сделано было сказанное не ими, что и на этот раз легко обошли их купцы и бояре.
