В это же время на окраине Куня-Ургенча в бедной кибитке сидели на кошмах Мурад-криворукий, Арслан и его джигиты, насыщаясь шурпой. Жена кузнеца, мешая черпаком в котле, только и успевала наливать в чашки, поднимая со дна пшеницу и отлавливая с поверхности пятна кунжутного масла.
— Вах, жизнь! — удручённо жаловался самому себе и гостям Мурад-криворукий. — Скоро и этого не будет, если не прогоним персов.
— Персы пришли надолго. Сам Надир-шах может уехать из Хорезма, но нукеры его останутся. — Арслад помешал деревянной ложкой в чашке, отложил её и поднёс чашку к губам. — Уехать бы нам всем вместе из
Мангышлак, а оттуда морем в Астрахань, да, боюсь, до Арзгира не доедем без небесных коней. Господин Кубанец давно уже ждёт меня со скакунами.
— Найдём ему коней. Воина кончится — поедем к горам, там купим, — пообещал Мурад-криворукий, доедая шурпу.
— Мурад-ага, я тоже верю в это, — согласился Арслан, — но у меня не повернётся язык спросить у хана Ушака наше золото. Люди тысячами с голода умирают, и мы держим золото при себе! В Астрахани на него можно купить весь караван-сарай со всеми его продуктами и товарами!
— В Астрахани можно, а здесь, если даже у тебя золотые горы, ничего не купишь. Боюсь, дорогой мой племянник, как бы беженцы всех верблюдов своих не съели, — тогда и до Мангышлака не доберутся, все погибнут в дороге…
Беседа их продолжалась ещё долго, потом они прилегли вздремнуть. Дядя с племянником в одной кибитке, остальные — в двух других. Проснулись к вечеру от окрика:
— Эй, кузнец, выйди, чего-то хочу сказать! Да поживее — время не терпит! Сам Ушак тебя зовёт!
Мурад-криворукий мигом выскочил из кибитки, просирая глаза, а слуга Ушака добавил:
— Иди скорей к Ушаку, да гостей своих с собой возьми! Абулхайр с урусами приехали, созывают всех, и вас тоже!
Арзгирцы, мигом вскочив на коней, поехали ко двору Ушака. Подъезжая, увидели вокруг ханского двора и у Джума-мечети целый табун осёдланных коней и конюхов с ними: каждый четырёх лошадей за уздечки держит. Рядом четырёхколёсные повозки — фуры, покрытые парусиной, и русские казаки кашу едят, и запах от неё идёт по всему Куня-Ургенчу. Дядя с племянником слезли с лошадей, отдали поводья джигитам. Арслан велел джигитам ждать их, а сами вошли во двор к Ушаку, где было тесно от детворы и женщин, а приезжие с хозяином и другие гости находились наверху, оттуда доносились громкие голоса.
— Давай иди вперёд, племянник. — Мурад-ага подтолкнул Арслана к лестнице. — Я для них всего лишь кузнец, а ты — подданный России, приехавший с фирманом императрицы.
— Дядя, о чём говоришь? Ты тоже из русского подданства не выходил. Иди первым!
— Ладно, пойдём вместе — лестница широкая, — согласился дядя. — Но говорить с ними будешь ты — я подзабыл русский язык за двадцать лет.
В большой комнате сидели человек двадцать, среди них, рядом с Ушаком, хан Абулхайр в дорогом белом халате из верблюжьей шерсти и меховой шапке, увенчанной султаном. С другой стороны — трое русских в малиновых кафтанах, под которыми видна военная форма с блестящими жёлтыми пуговицами. Рядом лежали шапки-треуголки. Хан Ушак, как только вошли Арслан и Мурад-криворукий, сказал, обращаясь к русскому поручику:
— Господин Гладыш, вот это и есть тот человек, о котором я тебе говорил…
Гладышев посмотрел на вошедших, но задержал свой взгляд на Мураде-криворуком: он был вдвое старше Арслана и, вероятно, поэтому привлёк внимание русского офицера.
— Хай, Мурад-ага, уходи, не мешай! — Ушак с досадой махнул на кузнеца, видя, что русский принял его за российского подданного. Мурад-ага конфузливо поклонился и на цыпочках вышел из комнаты. Ушак продолжал: — Вот этот джигит и ещё десятеро с ним приехали за скакунами. Милостью Аллаха, мы взяли на время у Арслана царский фирман и золото — десять слитков, думали, победа будет на нашей стороне и мы купим русской государыне коней. Но милость Аллаха оказалась на стороне Надир-шаха, поэтому возвращаем фирман и золото. — Ушак передал царский свиток Гладышеву и положил на колени пояс с золотом, достав его из-под подушки.
— Вероятно, следует всё это вернуть хозяину, — сказал Гладышев. — Или ты, джигит, боишься возить с собой это золото? — Поручик говорил на киргиз-кайсакском языке — все его понимали, но только не Арслан. Вернее, он понимал, но не очень хорошо, а говорить совсем не умел.
— Господин поручик, — заговорил он по-русски, — без туркменских коней нет мне обратной дороги. Да ты и сам знаешь, что ждёт меня в Астрахани, если я не выполню волю русской государыни!
— А если ещё и золото потеряешь, то голову снесут — в этом можешь не сомневаться, — ответил тоже по-русски Гладышев. — Возьми бумагу царскую и слитки. Коли уж ты на меня вышел, то мне за тебя нести ответственность. А вообще-то всё это мелочи по сравнению о тем, что предстоит свершить нам в Хорезме… Садись, джигит, поближе ко мне, да слушай, о чём будет речь. Давай, Ушак-ага, продолжай начатый разговор…
— Абулхайр-ага, Аллах подсказывает нам послать от твоего имени фирман Надир-шаху, — сказал хан Ушак. — Надо написать ему, что законный хан Хорезма — ты, а не какой-то там ублюдок Тахир. Ты вместе с Хивой присоединился к русскому государству. Надир— шах не может войти в Хиву, не имея на то указа русской царицы.
— Да, Ушак-ага, ты говоришь истину — надо отправить такой фирман персидскому шаху, — согласился Абулхайр.
В этот вечер в доме Ушака написали послание и отправили в Ханка, где, по словам лазутчиков, находился Надир-шах. Ответ ждали несколько дней, и он пришёл на шёлковой персидской бумаге. Царь-царей сообщал, что Хива ему не нужна, и пришёл он в Хорезм наказать спесивого Ильбарса. Он, Надир-шах, будет рад, если хан Меньшей орды приедет к нему на переговоры, там и восстановит он его в звании хивинского хана и посадит на трон. Абдулхайру стало не по себе от слов «посадит на трон». Подумал со страхом: «Не посадил бы на кол!», однако ехать решился.
Рано утром при моросящем дожде выехали из Куня-Ургенча русские казаки, аральские и туркменские джигиты, сопровождая Абулхайра в Хиву. Ехал он на сером жеребце, а по обеим сторонам от него — Гладышев, Муравин, Даржи Назаров, Назимов, Арслан и сын хана Нурали-султан, с огромным луком, словно им можно было устрашить Надир-шаха. Три дня рысили их кони по разбитой дороге. Ночевали в Ташаузе и Газавате. В опустевших селениях завывали одичавшие собаки, навлекая беду своим голодным воем. Страх и сомнения а том, что Надир-шах сдержит своё слово, подталкивали
Абулхайра-хана повернуть коней назад, но поручик Гладышев всё время подбадривал его:
— Не бойся, хан, семи смертям не бывать, а одной не миновать!
Абулхайр опускал глаза, не в силах справиться о гнетущей тоской, ругал Гладышева:
— Сосунок, что ты знаешь о Надир-шахе! Это зверь в человеческом облике. Коварству его нет предела…
Хан злился и досадовал на русского офицера, но двигался вперёд, и на четвёртый день объединённый отряд оказался у ворот Хивы. Тысячи хивинцев встречали приезжих. Сам Тахир, ставленник шаха, сидел в крепости и не вышел навстречу. Надир-шах пока что находился в Ханке и вот-вот должен был приехать. Абулхайр пригибался в седле, глядя на несметные толпы хивинцев которые, приняв нового хана, смотрели на Абулхайра враждебно. Отовсюду неслись голоса, то сердитые, то предупредительные: «Хан, неужели тебе не жаль жизни?», «Убегай, пока не поздно — ещё час-другой и персидский шах сдерёт с тебя шкуру!» Гладышев лихо покрикивал на хивинцев и пробивал дорогу к воротам. Едва приоткрылись порога, поручик велел ехать в город Муравину, Назимову и Маржи Назарову и немедля заняться съёмкой Хивы на карту. С ними отправился и Арслан. Гладышев остался при Абулхайре, боясь, как бы он не повернул назад. И не зря опасался Гладышев. Чей-то зловещий выкрик окончательно сокрушил Абулхайра: «Эй, Абулхайр, беги, ещё не поздно: Надир-шах в полуфарсахе от Хивы!»
— Алла бисмилла! — воскликнул хан Меньшей орды, развернул коня и крикнул сыну: — Нурали, едем прочь отсюда!
— Стой, я приказываю тебе! — растерянно закричал Гладышев, но в ответ услышал ругань:
— Ты кто такой, поручик? Здесь, на моей земле хозяин я! Я тебе приказываю ехать за мной! — Хан припустил коня, увлекая за собой весь отряд.
Неожиданное бегство киргиз-кайсаков и русских казаков привело толпы в восторг. Понеслись крики ни вслед, и вот уже затрещали ружья, а затем и замбуреки. Бросилась в погоню хивинская конница. Теперь уже и поручик Гладышев понял, что дело не шуточное, отряд его попал в западню и надо спасаться бегством. До самого Газавата скакал он без оглядки и думал: «Боже правый, а что же станется с офицерами Муравиным, Назимовым… И Даржи Назаров в Хиве… И этот самый, Арслан, там…»
За Газаватом, когда отряд передохнул и двинулся дальше, туркмены хана Ушака отстали от него, понося самыми последними словами и обзывая трусами хана в его поручика Гладышева…
