Но главным в «Плане Багратиона» было не это. Князь Петр предлагал нанести противнику упреждающий удар. Один стотысячный корпус следовало уже в мае этого года двинуть от Белостока к Варшаве, идти ускоренным маршем и громить силы Бонапарта, встречающиеся на пути. Второй стотысячный корпус, сосредоточенный на границах с Восточной Пруссией, отправить в тот же день и с той же скоростью к Грауденцу, форсировать реку Вислу и приступить к осаде крепости Данциг, или по-польски — Гданск. Здесь мощную поддержку сухопутным частям смогут оказать боевые корабли Балтийского флота.
Работу над своей запиской Петр Иванович закончил довольно быстро. Она была плодом давних и упорных его размышлений, а вдохновение он черпал, просматривая газеты с европейскими новостями. Копию князь оставил себе, оригинал отправил в военнопоходную канцелярию Его Императорского Величества.
Прошло три недели, и Александр Первый назначил генералу от инфантерии аудиенцию совершенно официально, в Зимнем дворце.
В кабинете монарх пригласил потомка грузинских царей подойти к столу. Там князь увидел листы «Плана Багратиона». На них имелись пометки карандашом. Генерал понял, что сам император тщательно изучал документ, ибо царь писал исключительно карандашом и никогда — ручкой из гусиного пера и чернилами.
— Любезный князь, — сказал Александр Павлович, указав на листы на столе, — замысел ваш весьма интересен. Он понравился мне разумным подходом к событиям нынешних дней и превосходным знанием предмета, вами описанного.
— Счастлив слышать это, ваше величество.
— Намерения Наполеона столь очевидны, что и другие мои генералы озаботились составлением плана грядущей кампании с французами.
— Кто, если не секрет? — не удержался от ревнивого вопроса князь.
— Военный министр Барклай де Толли представил мне записку под названием «О защищении западных пределов». Предлагает соорудить оборонительные укрепления на правом берегу Западной Двины и на левом берегу Днепра. Сначала защищаться там, потом отступить на линию Рига — Минск — Луцк. Что скажете об этом?
— Зачем же сразу отступать, ваше величество?
— Барклай уверен, будто наступательную войну с Наполеоном выиграть невозможно. Надо вести оборонительную войну. То есть завлечь его армию в глубь России и измотать в долгих боях.
— Я предложил другой вариант, — ответил Петр Иванович.
— Ну да. Упреждающий удар по войскам неприятеля, сосредоточенным в Польше и Восточной Пруссии.
— Именно так, ваше величество.
— А почему? — царь взглянул на него как-то искоса.
— Нельзя допускать супостата на нашу территорию. Потери для мирного населения и всего хозяйства страны будут непомерно велики.
— Не спорю. Но есть одно обстоятельство, которое вы, генерал, упустили из вида.
— Вполне вероятно, ваше величество, — согласился Багратион.
— Нам, русским, никак нельзя выступать в роли агрессора. Вспомните нашу народную поговорку: «На зачинающего — Бог».
— Мой государь! — князь Петр взволнованно возвысил голос. — А им это можно?
Александр Павлович долго молчал, расхаживая по кабинету и с хрустом переплетая пальцы белых холеных рук. В окно он смотрел на пустынную Дворцовую площадь. Там мела настоящая мартовская метель с крупными хлопьями мокрого снега, с порывами ветра, заставляющими дрожать стекла высоких венецианских окон царского чертога.
— Война — не только боевые действия, любезный князь, — наконец заговорил император. — Походы армии следует подчинять соображениям политическим. Потому я не намерен вторгаться сейчас в Польшу и давать весомые аргументы в руки наших извечных критиков в Европе.
— Вот как дубиною приложим их между глаз, тогда вмиг опомнятся, — мрачно пошутил Багратион. — И будет у вас, ваше величество, очень весомый аргумент. Ведь они, пока кровью не умоются, доводам русского рассудка не внемлют. Много раз сие проверено.
— Уж слишком вы воинственно настроены, ваше сиятельство! — Александр Павлович не выдержал и тоже улыбнулся.
— Да, настроен! Забыть не могу ту историю в Бухаресте. Ни за что ни про что убили они двух наших людей.
— О том мне известно, — тихо сказал царь.
— А вы хотите, чтоб я в бирюльки с Боунапарте играл!
— Так я не думаю, — возразил Александр Первый. — Никому из нас теперь в бирюльки играть не придется. Но и о вашем походе в Польшу в мае сего года речи нет. Наоборот, надо тянуть время. Чем позже подойдет Наполеон к нашим границам, тем больше мы успеем сделать.
Они оба склонились над большой картой, расстеленной на другом конце стола. Петр Иванович стал показывать государю города и селения на Волыни, в Подольской, Житомирской и Киевской губерниях, где предлагал он расположить войска, устроить армейские склады, отремонтировать дороги. Самодержец согласно кивал головой. Так же с похвалой отозвался он о плане осады Данцига, разработанном генералом от инфантерии.
Встреча с царем успокоила и вдохновила Багратиона. Пусть монарх не принял его предложения об упреждающем ударе, однако ясно дал понять, что другие формулировки из записки соответствуют намерениям правительства и будут использованы при подготовке вооруженных сил к войне. Более того, у Петра Ивановича возникло впечатление, будто он станет одним из тех, на кого эту подготовку Александр Первый и возложит.
Будучи в радостном настроении, генерал от инфантерии написал длинное письмо жене. Рассказал, как милостиво обошелся с ним государь при новой встрече, как вместе обсуждали они то «предчувствие бури», которым князь поделился с княгиней прошлым летом в Вене. Пришло время не только думать и предполагать, но и действовать. Подробностей из своей военной записки о будущей войне с Наполеоном Петр Иванович, конечно, не разглашал. Только извещал супругу о вероятном отъезде из Санкт-Петербурга в юго-западные губернии Российской империи, поближе к польской границе. Заканчивалось письмо искренним признанием: необыкновенно счастлив он вновь служить Отечеству на той должности, где более всего пригодится его опыт, приобретенный в долгих походах и жестоких схватках с недругами.
Между тем наступила Пасха, всех праздников праздник, особенно любимый православными. В этом, 1811 году, она выдалась ранняя, апрельская.
Багратион отменил строевые занятия на Семеновском плацу в Страстную пятницу и Страстную субботу. Лейб-егеря строго постились в эти дни. Ничего, кроме хлеба и чая, им не давали.
Вечером Страстной пятницы шеф лейб-гвардии Егерского полка вместе с офицерами, одетыми в парадные мундиры, участвовал в обнесении иконы «Святая Плащаница» вокруг полковой церкви. Церемония имела вид внушительный и собрала толпу из местных жителей. Столичные обыватели с восторгом глазели на темно-зеленые мундиры, эполеты, на кресты и звезды, блиставшие золотом и серебром, белой и красной эмалью.
Слишком религиозным потомок грузинских царей себя не считал. Но пасхальная служба, как никакая другая, глубоко трогала его сердце. Конец земной жизни Сына Божьего и Человеческого, страдания его на кресте за грехи людей, Его сошествие в ад для спасения умерших и Его Воскрешение, в которое не сразу поверили даже ученики Христа — это нынче воспринималось генералом как нечто, имеющее отношение к событиям его собственной жизни.
От опалы — заслуженной им или нет, сие одному Господу Богу известно, — от невнятного бытия без цели и смысла, возвращал князь Петр себе царские милости, получал возможность снова быть там, где лучше всего себя чувствовал, то есть во главе войска. Там, где принимал он на свои плечи ответственность за жизнь и смерть служивых, за лучшее исполнение предначертаний его величества и за решения, принимаемые им иногда мгновенно в горниле битвы.
Безграничная радость пасхальной ночи началась с крестного хода с хоругвями и иконами вокруг полковой церкви. Держа в руке зажженную свечу, князь Петр шел вместе с другими.
Праздничный пасхальный стол для всех офицеров своего полка Петр Иванович распорядился накрыть в гостиной. Тесновато там было, конечно, но угощение удалось на славу. Оно обошлось Багратиону в немалую сумму, но денег, взятых в долг, он не жалел, памятуя об обещании государя и новой, вскоре ожидающей его должности. Велел закупить чуть ли не воз разных припасов и нанял в помощь повару еще трех поварят из соседнего трактира.
На столе находилась целая батарея из куличей один другого больше и краше, сырные «пасхи» с цукатами, тертым миндалем и ванилью. Блюда с розовыми ломтями ветчины, сероватыми кусками буженины и копченого окорока занимали середину и чередовались с особым пасхальным украшением — пророщенной травой нежно-зеленого цвета на плоских тарелках. Рядом с ними высились глиняные миски, наполненные доверху разноцветными крашеными яйцами.
