переводе «Наставление по полетам». Каждый пункт в оном, как утверждает замполит Савченко, вписан жизнью и кровью пилотов.
Баклаков дремал. Лента Серой реки тянулась на север, еле угадываясь по снежным теням обрывов, коричневым пятнам островов и темным, обметенным ветром галечниковым косам. Железные, зашитые стальной проволокой бочки остались далеко среди камня и снега нагорья. Здесь, на этой реке, они будут кормиться рыбой, зверем и птицей. Но что делать, если, например, медведь порвет, укатит последнюю бочку, в которой лежат не продукты, а резиновые лодки для сплава? Это называется непредусмотренная случайность.
Баклаков проснулся, когда внизу была ровная равнинная тундра, широкая полоса реки, четко отмеченная кустарником, уходила на запад. Самолет направился к мысу Баннерса.
К колхозному поселку они подлетели, когда на снег внизу уже легли синие тени. Сверху виднелось тупое острие низкого мыса, окаймленного синей грядой торосов. На самом конце мыса, как спичечные коробки, стояли игрушечные домики, а поодаль — округлые конусы яранг.
— Долго твоего кадра искать придется? — спросил Бардыкин. Уши уже притерпелись к самолетному гулу и можно было говорить нормально.
— Нет, — сказал Баклаков. — Он опытный кадр. Должен ждать.
— Тень! Ек-коморок, — сказал Бардыкин. — Гладко. На этом мысу проклятом никогда не угадаешь, есть ветер, нет ветра. Полированный этот мыс. Хоть флаг бы поставили, тунеядцы, рубаху бы на шест привязали.
Было видно, как от домов и яранг бегут люди, видно, к тому месту, где обычно садилась здесь «Аннушка».
Бардыкин заложил лихой вираж, опустил подкрылки и резко пошел на посадку. Лыжи коснулись снега, самолет запрыгал, в кабине резко потемнело, и Баклаков врезался лбом в приборную доску. Рука Бардыкина с силой отшвырнула его назад. И все стало тихо.
У Баклакова по лицу текла кровь. В фюзеляже грохотала, откатываясь назад, бочка с бензином, взятая на непредвиденный случай.
— Тень, ек-коморок, — печально сказал Бардыкин. — Соображаешь, язви его в посадку? Глянь!
Сергей увидел покореженный винт.
— Такие дела, — сказал Боря Бардыкин. — Кукуем.
— Все-таки пешком надежнее, Боря, — зажав ладонью лоб, сказал Баклаков. — Лоб целый и вообще.
— За лоб ты сейчас спасибо скажешь. Тут медсестра… — и Бардыкин прищурил глаза, вздохнул. — На! Прижми, пока все не вытекло, ек-коморок, — он протянул Баклакову платок.
Самолет окружили детишки в кухлянках, торбасах, потом подошли взрослые. Бардыкин тут был своим.
— Иди, отбей эрдэ! — крикнул Бардыкин второму, который осматривал винт. — Наша с земли не возьмет. Или лучше я сам, а то сообщишь трагедию, ек-коморок.
Бардыкин в окружении толпы ушел. Второй пилот вернулся в самолет готовить его к ночевке. Голова у Баклакова все кружилась, теплая кровь стекала за воротник. Он почувствовал тошноту. Кто-то потянул его за рукав. Он скосил глаза и заметил крохотного темноглазого пацана в росомашьей шапке.
— Что тебе? — спросил Баклаков.
— На медпункт. Приказано, — почему-то шепотом сказал пацан и опять потянул его за рукав.
Баклаков покорно пошел за ним и увидел квадратную фигуру спешившего навстречу Куценко.
— Все сделал. Сегодня утром вернулись, — тонко крикнул еще издали Куценко. — Уже лег спать, думал, не прилетите.
— Прилетели, как видишь, — сказал Баклаков. — Прилетели и сели.
— Ай те жалость какая произошла. Разреши? — Куценко отнял платок от лба Баклакова.
— Глаз целый, кость торчит, распороло сильно. Лучше снег прикладывай. Кровь всосет и охладит. — Куценко валенком вытоптал кусок снега, протянул Баклакову. Пацан опять потянул его за рукав — видно желал во что бы то ни стало выполнить приказ Бардыкина.
— Иди, Алексеич, на рацию. Сообщи, что застрял. Мутит меня что-то, — сказал Баклаков и пошел на медпункт. Пацан отпустил рукав и бежал впереди, поминутно оглядываясь. Он был очень смешон — в пальтишке, торбасах и большой росомашьей шапке.
Баклаков лежал в крохотной, выкрашенной белой масляной краской комнатушке фельдшерского пункта мыса Баннерса. Фельдшерица, покорившая сердце Бори Бардыкина, оказалась толстенькой хохотушкой. Она относилась к Баклакову, как, допустим, относилась бы к бессловесному теленку, повредившему ногу. Два раза в день меняла повязку, кормила антибиотиками и исчезала в приемную, откуда слышался журчащий басок Бардыкина.
Баклаков чувствовал себя лучше. Но аэродром Поселка был закрыт, значит, туда не могла прилететь вторая «Аннушка» и, следовательно, не могла доставить винт и механиков для ремонта на мысе Баннерса.
— Отдыхай, ек-коморок, — просовывал голову в дверь Бардыкин. Вид у него был довольный. От него легонько попахивало вином. Неунывающий человек!
— Отдыхаю, — говорил Баклаков и закрывал глаза. Было хорошо. На тумбочке стоял литровый термос с чаем, который два раза в день доставлял ему Куценко. В одиннадцать вечера поселковая электростанция переставала работать, и он зажигал свечку. Тихо потрескивал фитиль, снаружи мягко стукала об окно обитая оленьим мехом ставня, ездовые собаки поднимали разноголосый вой. В собачьем хоре слышалась усталость зимы, бесконечной езды в торосы за нерпой, вдоль побережья по разбросанным там капканам. Собаки стихали, и лишь одна продолжала жаловаться на луну, зимний холод, собачью жизнь. «У-а, у-а!» — говорила собака. Жалоба переходила в тихий визг, и все окончательно затихало.
Жора решил забросить на самолете АН-2 Салахова и вынырнувшего из безвестности Ваську Феникса с заданием: выбрать хорошее место для лагеря шурфовщиков, поставить две капитальные палатки. Вторым рейсом он хотел отправить взрывчатку и продовольствие. Третьим рейсом — шурфовщиков, руководить которыми предстояло Салахову. Сам же Жора с главным грузом и остальными рабочими должен был выйти на тракторе.
Когда погрузили брезент, деревянные рейки, спальные мешки и гвозди, Жоре Апрятину показалось, что места в самолете еще много. Взрывчатка находилась рядом с аэродромом на временном складе.
— Таскай, так-перетак, — скомандовал Жора, и они втроем быстро перетащили триста килограммов взрывчатки и ящик с детонаторами. Перевозить взрывчатку и детонаторы в одном транспорте категорически запрещалось. Об этом Салахов и сказал Жоре.
— Опасаешься раньше времени к богу попасть? — Жора сплюнул и поправил на поясе пистолет. — Давай я вместо тебя полечу. Так и эдак. Трусишь?
Салахов ничего не сказал, только засунул детонаторы под брезент, чтобы их не заметил кто-либо из экипажа. Пришел бортмеханик. Перелезая через желтые бумажные мешки с аммоналом, сказал Апрятину:
— Ты новенький, что ли, начальник? Самолет с ишаком путаешь? Это на ишака можно грузить все, что есть.
Пока бортмеханик «гонял газ», Жора отошел от самолета и тут увидел Ваську Феникса с рюкзачищем.
— Что это?
— Жратва, — вытирая лоб шапкой, сказал Феникс. — В тундре всякое может быть. Прошлый год я этого самолета ждал, пока…
— К черту! — приказал Жора Апрятин. Он очень боялся, что экипаж начнет сам перекладывать груз и обнаружит детонаторы рядом с взрывчаткой. — Ты не жрать летишь, а палатки ставить.
Феникс послушно скинул рюкзак, но все-таки, опасливо косясь на
