Их впалые щеки покрыты щетиной и грязью. Кто-то стонет. Его едва слышные ритмичные вздохи дробят время, точно тактовые паузы.
Молодой ассистент хирурга приветствует уже знакомого ему пастора коротким кивком. Он занят тем, что разматывает грязные тряпки с руки, которую в ужасе протягивает ему щуплый солдатик. Запах карболки перебивает сладковатый запах гниющей плоти. Вместе с последним бинтом на пол падает черная студенистая масса, в руках у врача остаются голые кости солдатской пятерни. Он молча глядит на них и вдруг разъяренно набрасывается на дрожащего пациента.
– Это что за безобразие! – кричит он. – Как вы могли так долго с этим ходить!.. Вот только не думайте, что это вас освободит от несения воинского долга!
Солдат беспомощно раскрывает рот, непонимающе переводит взгляд с того, что осталось от кисти, на побагровевшее лицо врача. Тот понемногу успокаивается.
– Не таращьтесь на меня, как баран на новые ворота, – бурчит он. – Эка невидаль! Сейчас отпилим кость – и через неделю снова будете стрелять. А теперь подъем – и марш в операционную!
И он переходит к следующему больному. Тот протягивает ему грязную ступню с посиневшими пальцами.
– Тошнит меня уже от этих ваших обморожений! – снова заходится в крике врач. – В карцер бы вас всех! Знаете, как это называется? Намеренное нанесение себе увечий, вот как!.. Знаю я вашего брата! Знаю, как вы себя до этого доводите!.. Но нет, не на того напали!
В глазах раненого стоят слезы.
– Но что ж нам делать, господин доктор? – дрожащим голосом спрашивает он. – Мы вообще уже сапог не снимаем… Днем в дозоре, ночью в дозоре, окапываемся… Лежим все просто в ямах!
– Довольно! Мажьтесь – и на удаление. И чтоб я вас здесь больше не видел!
Так продолжается почти час. Наконец наступает передышка. Врач делает глубокий вдох, утирает пот со лба и усаживается на перевернутый ящик. Взгляд у него пустой. “Сколько ему лет? – думает пастор. – Двадцать шесть, может быть, двадцать семь… А выглядит так, будто умер, не вынеся тяжести столетнего бремени…”
– Бог мой, господин доктор, – тихо произносит он. – Я не узнаю вас… Что на вас нашло?
Склонившись вперед, ассистент глядит на Петерса и отмахивается от него каким-то неясным жестом.
– Молчите, святой отец, – сквозь зубы выдавливает он. – Знаю, что вы мне хотите сказать, все знаю, каждое слово. Заклинаю, молчите.
Он вновь прислоняется к стене и дрожащими руками закуривает сигарету. Глубоко затягивается, пускает дым в потолок. Постепенно успокаивается. Затем начинает говорить, тихо, словно обращаясь к самому себе:
– Я потомственный врач, изучал медицину из человеколюбия… Хотел сделать так, чтобы в мире было меньше страданий, победить смерть! – Он издает короткий, сдержанный смешок. – О чем только не мечтаешь, пока молод… Сейчас я уже не врач, я не могу им больше называться… Каждый день ко мне приходят сотни людей с обморожением второй и третьей степени. Как врач я должен был бы отправить всех их домой!..
Он прикуривает вторую сигарету от первой.
– И самое ужасное даже не это. Около недели назад к нам стали поступать первые пациенты с истощением. Кожа да кости, абсолютно изможденные, не могут уже ни есть, ни говорить. Им ничто не поможет, они просто уходят… Таких случаев в дивизии уже больше двадцати. На днях мы произвели вскрытие одного из них – высокий, рост метр восемьдесят, вес всего сорок килограммов… Его ткани словно высохли, во всем теле не осталось ни одной жировой клетки! Мы сообщили об этих случаях в Верховное командование. Знаете, что нам ответили? “Такого не бывает!” Нам ответили: “Такого не бывает! Вероятно, вы столкнулись с новой, неизвестной болезнью, мы пришлем вам специалиста!”
Ассистент вскочил; он широким шагом расхаживает из угла в угол, на желтых щеках его вспыхивает лихорадочный румянец.
– Специалиста по сталинградской смертности, отче! Специалиста, который состряпает для тех, кто на родине, удобоваримую ложь о том, отчего гибнет столько людей… Нет, святой отец, если оставаться в таких условиях врачом, будешь день и ночь рыдать, рыдать от беспомощности, стыда и злобы оттого, что такое вообще возможно!
Пастор глубоко потрясен.
– Доктор, – серьезным, проникновенным тоном произносит он. – Не предавайте себя! Насколько хуже было бы без вас и ваших коллег! День за днем я становлюсь свидетелем того, что вы делаете для раненых и больных. Вы готовы помочь всем, чем можете, готовы идти на жертвы! Нет, доктор, ваш труд не напрасен и никогда напрасен не будет. А там, где медики бессильны, теплые слова и дружеский взгляд могут сотворить чудо. Только не отрекайтесь от себя и своего призвания!
Остановившись рядом с Петерсом, врач устремляет на него испепеляющий взор.
– Вам легко говорить! – кричит он. – А имею ли я право продолжать вести себя как врач? Даже если бы я хотел, если бы мог, я права не имею! Поймите же, я этого права лишен!.. Пару дней назад приезжал начальник медслужбы корпуса и разнес нас в пух и прах. Слишком много солдат выбыло из строя по болезни – так не годится! Нельзя же лить слезы над каждым обмороженным идиотом!.. Все они симулянты… Необходимо проявлять твердость, не пускаться в сантименты… Мы не должны забывать, что мы в первую очередь офицеры, которые должны учитывать нужды армии! А ей сейчас нужен каждый, кто в состоянии держать оружие… Вот как обстоят дела, почтеннейший! Выходит, страдающий, голодающий, замерзающий человек не должен волновать нас ни на йоту. Имеет значение лишь человек стреляющий. Хорошо вам, отче, – вы помогаете людям только умирать. А мне приходится орать на них, чтобы они жили. Оздоровление силой внушения – вот чего от меня ждут! И ничего более! Думаете, я могу позволить себе доброту, человечность, сострадание? А ко мне кто сострадание проявит? Ваш добрый боженька, бросивший нас подыхать в этой дыре?.. Вам пока еще хорошо живется, но погодите – скоро и до вас дойдет, что здесь на самом деле творится. Остерегайтесь: возможно, уже завтра вам прикажут воскрешать мертвых, чтобы те могли второй раз отдать жизнь за фюрера и рейх!
Он в изнеможении падает на нары. Пастор понимает, что должен что-то ответить, но не может вымолвить ни слова. “Воскрешать мертвых… Да, именно так!” – думает он и ощущает всю тяжесть собственного бессилия. Чувствует, что не в силах воскресить даже прежние принципы этого молодого врача, ведь он хоть и жив, но в душе уже давно мертв, и причина смерти – Сталинград.
Во тьме марширует по направлению к боевым позициям длинная колонна солдат 1-го батальона укрепления. Все явственней маячит пред ними передовая, все ощутимей нависает угроза. По сторонам – диковинные силуэты разрушенных
