– Вели, Алеша, юмшан мой нести, доспехи все боевые! – обратился Иван к Адашеву, ожидавшему приказаний царя, который уж совершенно помирился с любимцем своим, признав, что вчерашнее вмешательство Адашева было кстати.
Адашев помог вооружиться царю, каждую пряжку, каждое колечко оглядел на кольчуге: цело ли да исправно ли? Шлем стальной, вороненый, хитрым золотым узором изукрашенный, сверху короной царской из литого золота осененный, наготове лежит. Над забралом, в иконе небольшой, изображающей Георгия Победоносца, часть нетленных святых мощей заделана, чтобы ни пули, ни стрелы не коснулись венчанной главы миропомазанника.
Нагнулся Адашев, хочет шпоры Ивану прикрепить. И вдруг почувствовал, что рука, которою царь опирался ему на плечо, сильно дрогнула.
– Что с тобою, государь? Али крепко затянул?
– Нет… Стой… Молчи! Молчите все! – почти прикрикнул Иван на окружающих, которые негромко толковали между собою о том, что завтра Бог даст.
Все словно окаменели, заражаясь внутренним, непонятным волнением, от которого внезапно вспыхнуло лицо царя, озаренное багровым огнем светильников, зажженных в шатре.
– Слышите? Слышите ль, спрашиваю вас, звоны над Казанью знакомые?.. Точь-в-точь как большой благовестник-колокол в Симоновом монастыре, бывало, звонит…
И, порывисто подойдя к выходу, царь распахнул полы шатра, высунул голову наружу и стал прислушиваться.
Всех тоже так и качнуло за царем. Сгрудились за Иваном толпою, дыхание затаили, слушают: нет, не слышно им ничего!
– Слышите ль? Пытаю… Што ж молчите?!
– Слышим… Да не ясно… Словно бы далеко очень… – нерешительно раздаются голоса.
– Вот, вот!.. Я слышу, государь! – быстро, громко вырывается у Адашева. – И то: наши колокола, монастырские… К добру такой знак, государь. Радуйся! Сам Бог тебе знать дает, что скоро на месте кумирен бесовских воздвигнешь ты храмы Божие…
– Вот! Вот… Так я сразу и подумал, Алеша. Один ты умеешь понять меня… Верю, Господи! – подымая руки и глаза к небу, произнес в молитвенном порыве Иван. – Верю и обет свой даю: первое дело мое будет, как город возьмем, церковь поставить во имя Заступницы всех христиан, Пречистой Матери Христа, Бога нашего!..
– А еще, государь, слыхал ли ты, знаешь ли, что было? – снова заговорил Адашев, видя, как воспрянул духом его питомец, в котором до сих пор жажда победы боролась с боязнью поражения.
Скрывал эту борьбу ото всех Иван, но от Адашева она не укрылась. А стоило проявить сомненье царю – и все бы кругом заразилось тем же опасным чувством.
– Что ж было-то? Толкуй скорее. Немного нам можно и калякать тута. В церковь, поди, пора… Говори же, ну…
– Это невдолге и сказать, государь. Ивана Головина челядинец, Тишка по имени, уражен был стрелою татарской. И лежит в жару. Была, видно, стрелка чем ни на есть да помазана… И видит Тишка во сне все поле, то самое, с которого подняли, принесли его… И будто тамо все битва идет… А по-над полем – апостолы святые: Петр и Павел, и святитель Николай Чудотворец так и витают, осеняя полки наши, русские. И взмолились татарове: «Отче Николай! Помоги нам! Погибаем!..» Тогда святитель и говорит апостолам: «Воистину глаголю вам: граду сему вскорости свет православия узрети доведется». Благословили блаженные град Казань, а сами по воздуху растаяли… Все про Тишкино видение слышали…
– А я и не слыхал доселе!.. Попик тута один еще мне сказывал, что святого Даниила видел во сне… И свет будто бы сиял чудесный над Казанью. Ну да что гадать! Буди воля Божия! В церковь пора…
И со всеми царь отправился в свою походную церковь во имя архистратига Михаила Архангела, для которой среди стана был раскинут особливый, большой шатер.
…Горячо молится царь, ниц распростерт перед святыней, так что кольчуга и наколенники его след оставляют, глубокий след на песке, заменяющем пол в этом шатре-храме… Долго царь молится. А служба торжественно, стройно идет своим чередом.
Зарокотала октава могучего на вид протодиакона, начавшего чтение святого Евангелия, какое приходится на этот день. Огни свечей дрожат и сильнее мерцают, сдается, от густых звуков голоса чтеца. Слишком могуч этот голос и тесно ему в колыхающихся стенах шатра. Пронизав их, вырвавшись в раскрытую часть палатки, далеко-далеко несется звук этого чтения, навевая неясный, священный трепет, вызывая невольные слезы умиления на глазах даже у самых грубых, распутных из воинов, широкой стеною стоящих за шатром, и у надменных воевод, наполняющих самую церковь…
Быстро время идет. Вот уже засветлела узкая полоска неба там, далеко, на краю, на востоке.
Облака, задремавшие на западе, стали слегка вырисовываться на фоне более темного неба.
Близок рассвет… К шести часам утра и солнце появится. Скоро это… Почему же не слышно взрыва?
Ведь царь приказал на самом рассвете первый подкоп взорвать, подать этим сигнал к началу приступа.
Закончил молитву Иван. Стоит, весь напряженный, трепещущий, лицо пылает… Прислушивается чутко и так ушел душою из церкви к тому, что за ее стенами делается, что даже не слышит громового голоса, читающего слова Евангелия, слова, возвещающие мир, любовь и согласие на земле между всеми людьми, как между детьми Единого Отца Небесного…
– И будет едино стадо и Един Пастырь! – возвещает благую весть мощный, красивый, захватывающий голос чтеца-протодиакона…
И вдруг раздался иной голос, словно пронесся удар громовой… Задрожала земля даже здесь, далеко от места взрыва, заколыхалось пламя на оплывших, тяжелых восковых светильниках…
Это взорвало подкоп, устроенный под наблюдением Адашева, под стенами Казани. Человек при помощи пороха заставил землю раскрыть недра свои, метнуть на воздух все, что создано было потом и кровью, трудами и разумом других людей. И в громовом раскате, в реве воздушной стихии, потревоженной злобою людскою, словно прозвучал мощный призыв сатаны:
– На бой! На кровопролитие спешите скорее, люди, рабы и слуги мои!..
Как бы повинуясь этому призыву, Иван воскликнул:
– Наконец-то!..
И кинулся вон из шатра церковного.
При свете воскресающего дня можно было видеть, какой ужас творится в Казани на месте взрыва, у Аталыковых ворот.
– Трубить поход! – словно из металлической груди, резко и звонко приказал царь, а сам постоял, поглядел и порывисто вернулся в церковь, чтобы дослушать весь обряд, всю службу выстоять церковную, как подобает. И только возобновились молебны и напевы – второй удар раздался, еще сильнее прежнего.
Это взлетели на воздух стены и башни по соседству от Арских ворот, которые были уж заняты русскими.
При этом взрыве не одни татары пострадали.
Бревна, камни, поднятые на огромную высоту, разлетелись так широко, что часть их рухнула на головы ближайших русских отрядов, стоящих уж наготове, чтобы сейчас же ринуться в пролом, как только минет первая опасность от обломков.
Вместе с деревом и камнем долетали в русский стан куски человеческих тел, еще трепетавшие от пережитой муки, падали целые трупы мужчин и женщин-татарок, которые на стенах помогали своим мужьям… Зазвучали трубы, загремели бубны боевые… На татар, испуганных, ошеломленных изменой их родной матери-земли, двинулись люди-враги, поражая и кроша не только ратников, но и безоружных, беззащитных татар и татарок, стариков, детей… Бой начался…
– С нами Бог! – прорезая дикий шум битвы, звучит победный клич русской рати.
И взбираются на стену ратники, рвутся в пролом, пробиваются в ворота раскрытые…
– Алла инш-Алла!.. Магомет пророк его!.. Умрем за юрт, за землю родную!.. – в исступлении голосят казанцы, хотя и сознающие свою гибель, но остервенелые до конца. – Бей гяуров!.. Слава нам! Смерть врагу!
И туча стрел темнит воздух… Кипятком обливают женщины тех, что по стене взбираются… Бревна и камни летят на головы нападающих, дробя черепа и груди.
А царь Иван снова упал перед иконами ниц, молит о победе Господа… Слезы текут по щекам, рыдания рвутся из груди… И рыдают попы и люди ратные кругом!..
Долго тянется служба церковная…
Не переставая, длится бой вокруг Казани. Опомнились после первого ужаса казанцы, стали сильнее отпор давать нападающим. И у них все тоже не плохо к борьбе приготовлено. Против ворвавшихся в пролом русских отрядов свежие силы посланы из тех мест, где нет нападения, но где, на всякий случай, воины были собраны. Теперь и послали их в самые опасные места…
Но нападает пятьдесят тысяч, а защищается только двадцать тысяч…
Часть казанского войска с ханом стоит вне боя пока, тоже на крайний случай запасена. От Арских ворот хан со своими избранными полками отступил за временное укрепление. И все-таки стали татары вытеснять нападающих, не дают им ходу вперед. Гаснет воодушевление ратников, усталь овладевает ими. Ведь уж сколько времени бьются они, а толку мало. Подмога нужна – и нет ее!
