Завывая, ветер хлестнул его по лицу, окропил водными брызгами. Взявшись крепко за весла и еще раз окинув округу воспаленными от ветра и недосыпа, оплетенными сетью морщин глазами, Архип, сгорбившись, погреб следом за уходившими казаками.
ГЛАВА 19
Богдан Вельский только лишь изредка заезжал в свои роскошные палаты, выстроенные неподалеку от имения Захарьиных, на Варварке. Когда возводили их, царский любимец ревниво глядел на дом Никиты Романовича и, кусая ус, прикидывал, насколько надобно выше выстроить свои будущие хоромы, дабы переплюнуть первого боярина на Москве! И ведь выстроил, серебра хватало с лихвой. Как не хватить, когда через руки любимца государева серебряный поток идет! Ведь для многих он и покровитель, и заступник, и проситель перед государем — все это дорого стоит! А кроме того сколь обширно разрослось его хозяйство на даренных Иоанном землях!
Хоромы выстроил, а бывал в них редко, и то для того, чтобы от приказчика проведать о хозяйских делах, которые, впрочем, его мало интересовали. Не любил просто потерянных из собственного кармана денег, хотя в чужую мошну никогда не брезговал лапы засунуть! То, видать, нищее детство сказалось. Видал бы его непутевый отец, пусть земля ему будет пухом, кем стал его сын! Ближайший к государю человек во всей державе, главный советник. Но ему более всего нравилось считать себя соправителем. Однако вслух об этом Вельский говорить не рисковал.
Москва стоит в пыли, в мареве — уж которую неделю солнце палит нещадно. От реки тянет цветущими водорослями и тиной, о которых развелось много мошкары. Даже сейчас, слезая с коня, Вельский с неудовольствием увидел, как в уголке слезящегося красного глаза его скакуна нещадно копошатся гады, и конь раздраженно пыхтит, мотает головой. Богдан Яковлевич похлопал его по шее и бросил поводья в руки подоспевшего холопа. Вооруженная стража, гомоня, заезжала следом за господином во двор его величественного имения. Вельский, прежде чем подняться на крыльцо, задрал голову и, прикрываясь рукой от солнца, глядел на свой терем с высокой шатровой крышей. Он был огромный, как глыба, массивный, весь украшенный затейливой резьбой, словно появился из сказки. Улыбнувшись самому себе, Богдан величаво поднялся по высокому крыльцу, не обращая внимания на кланявшуюся ему многочисленную дворню. Он и сам был величественен в своем шитом золотым шелком травчатом кафтане, длинные рукава и полы которого влачились за ним по земле. Его ноги в высоких тимовых сапогах с загнутыми носками гулко ступали по алому сукну, устилавшему крыльцо терема.
Трапезничать в присутствии стражи Вельский не любил, потому, переодевшись в легкий татарский кафтан, который он носил, только будучи дома, боярин прошел в просторную трапезную, где собирался обедать в одиночестве. Но сейчас он позвал своего главного приказчика, дабы выслушать его доклад о хозяйственных делах. Шлепнул по заду дворовую девку, пробегавшую мимо. Ненароком подумал прижать тут же к стене, но оставил эту мысль — с утра вдоволь натешился в государевом дворце с одной бабой кухаркой, а потом и с ее молодой дочерью, кою заботливая мамаша подложила под боярина, надеясь, видать, пристроить свое чадо повыгоднее. Глупая баба!
Хлебая наваристые щи с убоиной, красный от духоты, он слушал приказчика, вперив в него пристально очи, быстро двигая челюстями. На кончике его рыжей бороды повисла длинная полоска капусты. Хозяйство было в упадке — крестьяне мрут от голода, обрабатывают мало земли, дворяне беднеют и уходят в холопы — все это Вельский слышал в последние годы слишком часто. Война только-только закончилась. Видать, надо переждать. Да и не интересовали его ни пухнущие от голода крестьяне, ни обнищавшие дворяне. Приказчик все говорил об опустевших амбарах и вымершем в одной из подвластных ему деревень скоте, а Вельский, отодвинув пустую тарель, откинулся на спинку своего резного кресла и, сытно икнув, ослабил кушак на своем дородном пузе.
— Довольно. Ты сам распорядись, чего надобно. Серебром дворянам надобно помочь — распорядись. Скот надобен холопам — дай. Токмо не усердствуй! А то и ты со мной по миру пойдешь, — для верности грозно взглянул на приказчика Вельский, и тот закивал головой, прижимая к груди скомканные грамоты. Ковыряясь языком меж зубов, где застряли кусочки мяса, Вельский кивнул приказчику в сторону двери, и тот мигом оставил своего господина.
Все эти хозяйские дела, о коих он наслушался сегодня вдоволь, казались ему, Богдану Яковлевичу Вельскому, муравьиной возней. Что ему до гибнущего скота и полупустых амбаров, когда в его руках сейчас едва ли не вся власть? И ведь далее будет еще больше…
Но как удержать эту самую власть, когда только лишь жизнь престарелого больного государя, которая может окончиться в любое мгновение, удерживала двор от новой грызни? А это случится, Вельский знал точно!
Ведь сам воздух при дворе был пропитан ненавистью и ядом. Иоанн уже не так часто покидал Москву — одолевала страшная хворь, из-за коей каждое движение для государя было болезненным, и потому он не мог уже передвигаться без посторонней помощи. От боли, кою Иоанн испытывал ежеминутно, он не мог спать — выл и стонал по ночам, звал спальников, чтобы отнесли его к киоту, где он молился до утра, а затем, позволив холопам себя переодеть, начинал заниматься делами.
— Сия боль — кара за грехи мои, — как-то с тоской молвил Вельскому Иоанн. — Может, ежели тут, в земной жизни, отмучаюсь сполна, то там, на небесах, Бог милует меня и не низвергнет меня в ад, где буду страдать вечность?
Но, кажется, он не собирался еще умирать. Едва замирившись с Баторием, Иоанн уже задумался о том, как проучить дерзкого венгра, воздать ему по заслугам за тот позор, что ему довелось пережить и вернуть утраченную Ливонию. Царь судорожно цеплялся за любую возможность найти военного союзника, потому и ведутся переговоры с королевой Елизаветой…
Недавно пришло известие от Писемского, что скоро он выедет из Англии в Москву и привезет с собой королевского посланника для ведения дальнейших переговоров. Это значит, что, возможно, королева согласится на брак государя с ее племянницей, Марией Гастингс. И, конечно, выдвинет свои условия. Иначе ведь не снаряжала бы она целое посольство к русскому государю!
Известие это всполошило весь двор. Вероятность нового брака Иоанна уже не казалась столь невозможной. И это пугало многих…
Вельский помнил день, когда родился царевич Дмитрий. Как светился и ликовал в душе Афанасий Нагой! Родилась бы девка — все было бы иначе. Но на свет у престарелого государя родился сын. Впрочем, отпрыск незаконного брака, не признанного Церковью, не мог и надеяться на царский венец, однако Вельский хорошо понимал — Афанасий Нагой ни перед чем не остановится, дабы возвести своего сродного внука на российский престол! Но теперь, когда в Москву засобирался английский посол и возможно появление новой родовитой царицы (ежели, конечно, королева даст согласие на брак!), не будет ли опасным при дворе положение незаконнорожденного младенца и вместе с ним Нагих? Нет, пока жив государь, это невозможно представить — никто не осмелится и косо взглянуть на маленького Дмитрия, пока Иоанн царствует! Но кто знает, не родятся ли и в браке с английской принцессой новые дети, за коими встанет новая придворная сила?
Так же о своих шкурах пеклись и Годуновы, мертвой хваткой вцепившиеся в убогого Федора. За то, чтобы именно Федор стал царем, они готовы отдать многое. Очень многое! Дмитрий Годунов, глава их клана, не внушал особого страха — такие не могут становиться главными сановниками при дворе! Но его племянник Борис… Вот кого действительно стоило опасаться!
Чью же сторону следует занять Богдану Вельскому, лихому баловню судьбы? Ведь его жизнь зависит от того, какое решение он примет сейчас…
А меж тем положение в государстве было более чем тревожным. В мае наконец прошли первые переговоры о мире со Швецией. Король Юхан хотел слишком многого — во-первых, он не собирался расставаться с теми ливонскими землями, кои успел захватить. Он желал отрезать окончательно Россию от Балтийского моря и оставить за собой занятые им русские города — Копорье, Ям, Корелу, Ивангород. Послам удалось пока что заключить перемирие сроком на два месяца, вскоре вновь должны были возобновиться переговоры. В Москве все понимали, что Юхан и его двор прекрасно осведомлены о бедственном положении России и потому тянули подписывать мирный договор, хотя и Швеция была достаточно изнурена войной. К тому же накалялись отношения Польши и Швеции — Баторий по-прежнему желал владеть всей Ливонией.
