пастухов, выгонявших на выпас стада коз и свиней, которых здесь завели достаточно быстро. За прошедший год госпитальерам пришлось лечить и несколько сотен воинов, заболевших неизвестной лихорадкой, от которой десятка три человек умерли. Появилось и кладбище, и тоже в стенах «осадного города» — оставлять могилы своих на возможное поругание неверных христиане не хотели.
Зимою на небольшой базарной площади, которая образовалась между станом Ги Лусиньяна и городком датчан, устроили первую ярмарку — причём первыми на неё заявились всё те же сарацины, привезя самые нужные крестоносцам товары: ткани, масло, корзины и кожаные мешки, конскую упряжь и даже... оружие местного производства!
На естественный вопрос одного из предводителей христиан: «Как это вы продаёте нам то, чем мы сможем убивать ваших единоверцев?», — купец-сарацин невозмутимо ответил: «Моё дело заработать деньги. Убивать не моё дело. Думаешь, я не продаю оружие Салах-ад-Дину?»
Впрочем, постоянно воевать невозможно. Вскоре между осаждёнными и осаждающими было достигнуто соглашение прекращать всякие вылазки и нападения в дни самых больших праздников у той и у другой стороны. И появился ещё один обычай: в праздники и в базарные дни предводители христиан стали приглашать в свой стан военачальников-сарацин. Те вначале боялись ловушки, но вскоре убедились, что слову рыцаря и впрямь можно доверять, и в дни, оговорённые условиями перемирий, повадились приезжать даже без приглашения.
Иногда они приводили с собой музыкантов. Странные, но приятно звучащие инструменты, на которых те играли, привлекали многих воинов, а прежде всего менестрелей, которым понравились прежде незнакомые, загадочные и сладкие мелодии, и они очень быстро научились исполнять их на своих лютнях.
Привозили торговцы и рабынь — иногда сарацинок, иногда — взятых в плен христианских женщин, которых крестоносцы почитали долгом выкупить. И в некоторых палатках рыцарей да и простых воинов поселились неприхотливые создания, которым препоручалась простая ежедневная работа: стирать, прибирать, готовить простую пищу. А ещё скрашивать мужчинам дни войны. Многие из тех, кто приехал сюда, не оставив дома жён и детей, сыграли свадьбы. Христиан удивляло, с какой охотой иные сарацинки принимают крещение, чтобы пойти под венец с полюбившимся воином.
Так жил этот необычайный город, в котором царили свои законы, неведомые в обычном мире, отчасти более суровые и непреклонные, но, с другой стороны, более человечные, потому что среди этих пыльных шатров, меж этих наспех возведённых стен, возле дремавших в тревожной ночной тьме осадных башен возрождался древний дух первых христианских общин, в которых все были братья и сёстры, не по названию, а по духу и чувству, где каждый знал, что завтра может умереть за свою Веру, и был к этому готов, где не нужно было клятв — каждый помнил, что ДА это ДА, а НЕТ это НЕТ [35].
И в этом удивительном городе пришлось вновь встретиться двум друзьям и молочным братьям, пережившим за последнее время столько опасных и трудных приключений.
Глава шестая
Сарацины и злые духи
— Само собою, Алисы не было на свадьбе короля! — ответил Луи почти тем же полушутливым тоном, каким Эдгар задал свой вопрос. — Мы с графом в тот день, как встретили Ричарда, всё ей рассказали. И были очень обрадованы, когда она рассмеялась и осенила себя крестом. И знаешь, что сказала? Она сказала: «Как хорошо, что король влюбился и нашёл себе невесту! Не то мой братец Филипп ведь убедил бы его на мне жениться, и мы оба потом бы страдали... Он никогда бы меня не полюбил!»
— Умная девушка! — усмехнулся Эдгар, бросая в воду камешек. — Ну и что же ты? Почему сразу не объяснился ей в любви?
— В любви? Да после того случая на корабле какие уж объяснения? Всё ясно! Но на что мне надеяться?
— Ты ведь дальняя родня королю, как мой отец. Почему бы и нет? — Эдгар искренне недоумевал. — Послушай, Луи, а это правда или враки, что Алиса была любовницей короля Генриха, отца Ричарда? Будто бы Ричард воевал с отцом именно из-за неё?
Луи мог бы обидеться, услыхав вопрос, порочащий даму его сердца, но ни малейшей обиды не испытал.
— Знаешь, — сказал он после некоторого раздумья, — она ведь об этом со мной говорила. Старый король долго её домогался, и любезный братец в конце концов продал сестру, как сарацинскую невольницу... Что до войны, то уж это — враньё. Нет, война была, но только не из-за Алисы, конечно. Просто Генрих решил, что сын хочет его смерти, а Ричарда оскорбило такое предположение... А к чему ты спросил, братец? Думаешь, коль скоро Алиса утратила невинность, я не должен её любить?
— Да нет же! Я как раз хотел сказать, что в таком случае Филипп-Август может и не найти ей жениха среди равных. А тут ты!
— Как у тебя всё просто... Послушай, вода в реке, кажется, чистая. Не хочешь искупаться? Жарко — сил нет!
Эдгар огляделся. Равнина была пустынна. Лишь над дальними холмами курился слабый дымок — это пастухи варили себе обед, чтобы не возвращаться со стадом в лагерь и после не гнать его обратно. Несколько сусликов, покинув норы, посвистывали на бугорках по другую сторону реки, и их присутствие говорило о том, что с той стороны людей поблизости нет — пугливые зверьки удрали бы, заслышав шаги человека. И всё же кузнец отчего-то насторожился.
— Стоит ли снимать с себя доспехи, когда мы так далеко от лагеря? А вдруг на нас нападут?
— Тогда будем защищаться! — отмахнулся Луи. — Ну не могу я ходить грязный! А мой оруженосец умрёт от своей лени, но бочку воды нипочём не натаскает! Я бы поменял его на твоего Ксавье. Такой отличный паренёк — сразу видно. Да что ты стоишь? Раздевайся!
Строго говоря,
