Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Носилки с окровавленными телами стражников поставили у входа в курию, и возле них громко рыдали женщины.

Сенаторы успокаивали народ. Было объявлено, что расследованием преступления и розыском преступников займется претор Луций Лициний Лукулл.

Толпа мало-помалу угомонилась. Носилки снова подняли и понесли через Форум к Этрусской улице.

Сенаторы вернулись в курию. Претор Луций Лукулл покинул заседание сената и отправился к преторскому трибуналу у храма Весты в сопровождении свиты ликторов, писцов и посыльных.

К трибуналу сошлись все, кто мог дать показания по поводу случившегося.

Первым среди них был ланиста Аврелий, который подробно рассказал претору о побеге гладиаторов и устроенной ими резне на его альбанской вилле. Аврелий также высказал свои подозрения относительно Тита Минуция, известного всему Риму игрока и празднолюба.

По показаниям Аврелия и других свидетелей Лукулл составил эдикт, в котором объявлены были во всеиталийский розыск беглые гладиаторы, а также римский гражданин Тит Минуций и его рабыня Ювентина.

Общая картина происшедшего претору была достаточно ясна.

Он не исключал возможности сговора рабов из имения Аврелия с бежавшими гладиаторами. Он допускал даже наличие настоящего рабского заговора. Поэтому Лукулл тут же постановил, чтобы всех рабов сельской фамилии Аврелия, заковав в цепи, доставили в Рим для дознания.

После этого он приказал послать в погоню за беглецами турму всадников во главе с центурионом.

Последний получил необходимые письменные предписания, дающие ему право менять лошадей в заезжих дворах.

Аврелий, как только претор огласил свое распоряжение относительно рабов его имения, стоял как громом пораженный. Он не ожидал такого поворота дела. А как же имение? Останется без работников, без всякого присмотра? Конечно, он отправит туда кого-нибудь из городских бездельников. А что будет потом, после дознания? Ему возвратят из атрия Свободы покалеченных пытками рабов или, еще хуже, приговорят их к распятию, обвинив в заговоре. Но какой заговор? Смешно даже подумать, что его забитые и трусливые рабы способны на малейшее неповиновение, не говоря уж о настоящем заговоре или бунте! Претору легко издавать свои постановления. А кто возместит убытки ему, Аврелию? Ланистой овладевали досада и злость. Он сам хотел по-своему разобраться со своими рабами, с управителем, который по какой-то непонятной причине не уведомил его о появившихся в имении гладиаторах. Что ему помешало это сделать?

И тут Аврелий вспомнил о своих темных делах в беспокойное время судебных разбирательств по закону Мамилия, и ему стало несколько не по себе.

В его памяти всплыл Деметрий, вольноотпущенник Метелла Нумидийского, тот самый, что нанял у него тогда три десятка отборных гладиаторов, совершивших вскоре под видом разбойников нападение на квестория Лелия Транквилла, когда он следовал из своего имения в Рим, причем сам квесторий был убит вместе со многими охранявшими его рабами.

Этот Лелий Транквилл был привлечен к суду по обвинению в получении взятки от Югурты при продаже ему боевых слонов и имел неосторожность заявить в присутствии свидетелей, что не станет молчать о людях рангом повыше его, так как он действовал по их приказу. Намек Лелия Транквилла относился не к кому-нибудь, а к самому принцепсу сената Марку Эмилию Скавру. За это Транквилл и поплатился. Разве в сенате могли допустить, чтобы на такого могущественного и заслуженнного человека легла даже тень позора?

Так размышлял, стоя в толпе, гладиаторский ланиста.

Тем временем претор Лукулл уже покинул трибунал и, распустив ликторов и прочих служителей, отправился в сопровождении своего раба на Палатин, где стоял его дом.

Толпа неспешно расходилась.

Аврелий же все еще стоял возле трибунала, охваченный мрачными раздумьями.

«Мои сельские рабы народ забитый, но они не такие уж безмозглые бараны, чтобы не знать об этом деле больше, чем полагается, а в атрии Свободы умеют развязывать языки», — подумал Аврелий.

Этой мысли было достаточно, чтобы он со всех ног припустил вдогонку за претором.

Аврелий нагнал Лукулла, когда тот был недалеко от своего дома.

Ланиста перевел дух после быстрого бега и окликнул претора, попросив у него дозволения поговорить с ним об очень серьезном деле.

Надменному Лукуллу эта просьба содержателя гладиаторской школы показалась бесцеремонной и даже наглой.

В его глазах Аврелий сам был не более чем получивший отставку гладиатор. Приглашать в свой дом такого презренного человека по ничтожному делу о нескольких сбежавших рабах он считал ниже своего достоинства.

— Что за дело? Говори, — сухо сказал Лукулл.

— Я могу сказать тебе об этом только наедине, — хмуро покосился ланиста на стоявшего рядом с Лукуллом раба. — Это касается близкого тебе человека.

Претор быстро взглянул на Аврелия и, чуть помедлив, произнес:

— Ну, хорошо. Зайдем ко мне, и ты мне все расскажешь.

Дом Лукулла стоял на северном склоне Палатинского холма и обращен был своим великолепным портиком с мраморными колоннами в сторону Капитолия. Палатин был и всегда оставался местом обитания знатных римских патрициев, далекие предки которых господствовали над массой покоренного и пришлого населения, называемого плебеями. Но последние в результате долгой и упорной борьбы добились уравнения в гражданских правах, и хотя о полном политическом равноправии говорить было рано, все же прежнее значение родовой патрицианской знати продолжало падать. Зато возвышались отдельные плебейские роды, представители которых благодаря богатству получали доступ к высшим магистратурам и постепенно срастались со старой знатью. В описываемое время все большую силу в государстве приобретали плебейские роды Цецилиев Метеллов, Лициниев Крассов и Лициниев Лукуллов. Соперничая с могущественными представителями патрицианской аристократии, они в конце концов вытеснили с политической арены многих из них, в том числе Корнелиев Сципионов и Эмилиев Павлов. Особенно долгим и устойчивым было влияние Метеллов. Их засилье в государственных структурах давало повод противникам Метеллов все чаще вспоминать ставшую крылатой фразу поэта Гнея Невия:

И конечно же дома свои служилая плебейская знать стремилась сооружать только на Палатине. Здесь обитали богатые семейства из Сервилиев, Семпрониев, Ацилиев, Огульниев и другие.

По соседству с домом Лукулла стоял дом Метелла Нумидийского. Их обоих связывала давняя дружба. К тому же Лукулл был женат на сестре Метелла и имел от нее двух сыновей.

Войдя в дом, Лукулл провел гладиаторского ланисту в одну из дальних комнат, где обычно проводил время со своим доверенным человеком, вольноотпущенником, умнейшим и образованнейшим греком, от которого он в значительной мере почерпнул знания по истории, философии и риторике.

В этой комнате Лукулл составлял и произносил вслух речи, готовясь выступить с ними в сенате или на Форуме.

— Итак, я слушаю тебя, — сказал Лукулл, знаком приглашая гостя присесть на обитую дорогой тканью скамью у двери, в то время как сам он устроился в своем любимом кресле у письменного стола.

— Я хотел бы начать с того, — заговорил Аврелий, — что рабы мои ни в малейшей степени не могут быть причастны к заговору, в каком ты их подозреваешь, и…

— Об этом предоставь судить мне, любезный Аврелий, — холодно прервал его хозяин дома.

— О, да, конечно, — поспешно сказал Аврелий. — Но… есть одно обстоятельство…

— Говори прямо. Ты, кажется, говорил, что речь пойдет о близком мне человеке. О ком именно?

— Видишь ли, — продолжал ланиста, — рабы мои народ старый и немощный. Если их начнут допрашивать с пристрастием, они могут не выдержать и наболтают лишнего…

— Ну, а мне от этого какая печаль?

— Скажем, когда у моего старика виллика начнут выпытывать, почему он не дал знать господину через посыльного о том, что в имении негаданно-нежданно появились гладиаторы, которым должно сидеть под замком, он обязательно вспомнит, как некий Деметрий договаривался однажды со мной об одном из тех дел, которые обычно обсуждают втайне…

— Послушай, милейший! — строгим тоном произнес Лукулл. — Не знаю я никакого Деметрия и знать не хочу. Говори толком, есть ли у тебя что-нибудь интересное для меня или давай прекратим этот разговор.

— Дело в том, что этот самый Деметрий — вольноотпущенник твоего шурина Метелла Нумидийского, — угрюмо сказал Аврелий.

— Вот как? — насторожился Лукулл.

— Обычно он исполняет наиболее ответственные поручения своего патрона.

— Ты хочешь сказать, что Метелл поручил своему отпущеннику вести с тобой какие-то тайные переговоры?