«Ехать тебе в Малую Россию в дом Киевского полку полкового есаула Иосифа Закревского, в село Адамовну, и его жене Анне Григорьевне объявить нашу милость и соизволение, что хотим, дабы она приехала сюда для присутствия на браке нашего племянника Его Императорского Высочества Великого Князя…»
Под этот Указ — распорядительная бумага кабинет-министра барона Черкасова:
«Для проезда оной госпожи собрать подводы по указу, данному тебе из ямской канцелярии, сколько потребно, с заплатою прогонов, на это дано тебе из кабинета Е. И. В. 500 рублев, и чтоб, как при оной госпоже поедешь, было ей приготовлено всякое потребное в пути довольство и покой».
Более того, прилагалось собственноручное письмо Елизаветы:
«По приезде оного курьера, ежели Бог вас в совершенное здравие привел, то, пожалуй, как возможно скорее сберитеся и дочь, которая четверолетняя, с собою возьмите и как возможно скорее приезжайте к нам, дабы застать свадьбу племянника моего…
Елизавет».
Другой кабинет-курьер, Гурьев, навстречу матери пылил с предписанием все того же барона Черкасова. Ехала графиня Наталья Демьяновна Разумовская, не шутка! А с ней — племянники и внуки: Стрешенцовы, Закревские, Будлянские… В последний момент на запятки вспрыгнул даже дьячок Онуфрий, учивший и Алексея, и Кирилла. Графинюшка покричала, но махнула рукой:
— Нейкие гайдамаки едут!
По приезде в Петербург дьячок-то и развеселил всех. Елизавета понять не могла, с какой такой радости граф Алексей Григорьевич обнимает нечесаного старика.
— Так это ж Онуфрий. Мой первый академик. Да и академик президента Академии наук. Допустите его, государыня, до ручки?
Елизавета и дьячка Онуфрия допустила, не говоря уже обо всех остальных. Как можно отказать Алексею Григорьевичу! Тем более что ему предстояло быть шафером Екатерины на закипавшей уже свадьбе.
Вот еще одна загадка. Елизавете хотелось, чтобы «друг нелицемерный» был при великом князе, но Алексей деликатно попросил, наедине:
— Моя господыня, позволь мне при Екатерине? А шафером у великого князя, пожалуй, лучше быть принцу Августу Голштинскому.
— Это почему же так? — по обычаю, вспылила Елизавета, потом в задумчивости поджала свои маленькие, аккуратные губки, так что ямочки на щеках проступили как у девчушки.
А тут из своих покоев, как всегда подпрыгивая и кривляясь, набежал Петр Федорович и нечаянно остановился у плеча Алексея Григорьевича, до плеча-то и головой не доставая.
— Граф, мне хочется посекретничать с вами. По-мужски! — резким баском прокричал он.
— Ваше императорское высочество, я буду сей момент, как только отпустит государыня.
— Благодарствую, граф. Жду! — тем же скачущим утенком унесся обратно.
Елизавета расхохоталась, тут же расплакалась и, едва захлопнулась дверь, в лоб поцеловала Алексея:
— Друг мой нелицемерный! Ты, как всегда, прав. Когда вы стояли рядом, я тоже подумала: каким плюгавеньким будет выглядеть рядом с тобой мой чертенок! Ты это имел в виду?..
Алексей покорно потупился.
— Не зазнавайся только, друг мой.
— Как можно! — в своем обычном духе ответил он и лукаво добавил: — Да и потом… Будучи при невесте, я ведь непременно поеду в твоей карете. Не так ли?
— Ах шалун! — едва успела шепнуть Елизавета, потому что в дверь уже входил как раз принц Август.
Под стать своему подопечному. Елизавета даже подумала: «Два сапога — пара…»
— Я при великом князе, да? — не хуже самого Петра Федоровича покривлялся он.
— При великом. При очень великом! — с явным намеком ответила Елизавета.
Алексей откланялся и вышел, чтобы самому достойно подготовиться к свадьбе. Ему приятно льстило, что красивая, шустрая, насмешливая девочка сама, разумеется с предуведомлением своих фрейлин, пришла благодарить его. Она уже неплохо, при таком учителе, как Ададуров, говорила по-русски, но все же слова выговаривала слишком старательно:
— Ваше сиятельство… графф! Я не забуду, что вы оказали мне такую честь!..
— Что вы, ваше, императорское высочество! Напротив, для меня великая честь.
На правах старшего он усадил ее на диван и кивнул фрейлинам, чтобы они убирались за дверь.
— Вы счастливы? Вы довольны судьбой?
Эта девочка была очень умна. На первый вопрос она не ответила, а второй подтвердила:
— Судьбой я довольна.
Алексей Разумовский ведь знал слова Елизаветы, сказанные еще во время болезни племянника. Екатерина тогда просилась остаться при великом князе в Хотилове, но Елизавета ее обняла и ворчливо попеняла:
— Что скрывать, племянник мой и без того урод… черт бы его побрал!.. Оспа не сделает его рожу хуже, а ты свое милое личико береги. В Петербург поезжай.
Алексей тогда сделал вид, что не слышит, нарочно отошел подальше, но ведь он был когда-то певчим, слух его не подвел. Как можно забыть такие слова, с грубоватой прямотой высказанные о своем племяннике?
Сейчас, когда свадебный поезд уже тронулся на золоченых постромках, с золоченой же каретой во главе, он сидел напротив Елизаветы и Екатерины и думал: «Господи! Что ждет ее?!»
Свадьба была устроена с необыкновенной пышностью. Серебристо-белые кони в золотистой сбруе. Камер-юнкера. В пух и прах разодетые фрейлины. Барабаны. Флейты. В шпалерах стояли полки, целый лес вскинутых в приветствии ружей. Литавры били. Трубы трубили. Толпы народа. Конные драгуны еле сдерживали толпу. Алексей с тревогой думал: «Матушку-то не задавят?» Разумеется, у придворной статс-дамы тоже был свой штат прислуги, и время от времени в заднее стекло он видел карету матери, следовавшую в уважительной близости от кареты свадебной. Даже посмеивался про себя: «А наша-то свадьба была совсем простецкой!» Придворные церемонии кого угодно могли вывести из терпения, но он достойно нес свадебный крест, а вернее венец, высоко, при своем-то росте, держа его над головой невесты. Венец над великим князем плыл внизу, как бы что-то нехорошее предрекая…
После венчания, после парадного свадебного обеда, многочисленных речей и тостов, поздравлений и искательных восхвалений, после двадцати часов утомительного топтания на ногах, — Алексей во главе мужской компании пошел готовить муженька к брачной ночи. Муженек еле держался на ногах. На пиру он, по обычаю кривляясь и что-то вскрикивая на малопонятном и для немцев гольштинском языке, непомерно ел… и пил, пил. Тем выказывал, видно, мужскую сущность. И вот теперь, истинно в преддверии брачной ночи, еще требовал вина. С него снимали парадный преображенский мундир, а он хохотал:
— Жена! Что с ней делать-то?
Алексей посоветовал без всяких уже церемоний:
— А покрепче прижать… и сделать больно-больно!
— Больно? Ах, граф! Я ей это непременно сделаю…
Развязность, мальчишеская дурь смущали всех, хотя женщин здесь не было. Мужики обряжали на ночь мужика же, да и не простые слуги, а камер-юнкера. Входить в святая святых — спальню новобрачных — они права не имели, поэтому, умыв и надушив новоиспеченного муженька, одев его в шелковый легкий шлафрок, просто втолкнули в двери давно приготовленного супружеского будуара. А после вернулись на свои диваны и молча уставились в плоские, еще, петровских времен бокалы. Они стояли невыпитыми: никто не хотел больше искушать и без того пьяного муженька. Но теперь-то чего же?..
— Тяжело… Выпить надо, — высказал Алексей, наверно» общую думу.
Выпили и разошлись, не засиживаясь в преддверии супружеской спальни.
А наутро, ну, где-то уже за полдень, к нему зашла Елизавета и начала рассказывать то, что он уже знал. Известно, тайну во дворце, при таком многолюдстве, сохранить невозможно. Она была в расстройстве.
— Жена приходит в будуар, а он, мой выкормыш, лежит пьянехонек, повернувшись спиной… и за всю ночь не удосужился — не догадался! — поцеловать жену… Хоть просто поцеловать!
Что тут было отвечать?
Если на мужской половине обряжали муженька, то нечто подобное происходило и на женской половине. Ну, может, с большей суетой. Снимали с невесты, двадцать часов пробывшей на ногах, тяжеленно-парчовый наряд, умывали, натирали, одевали в воздушно-прозрачные шелка, расплетали косу, нашептывали ей разные советы, а потом так же подвели к дверям супружеского будуара… и плотно закрыли дверь. Елизавета даже посидела у дверей на стуле, прислушиваясь. Но там была мертвая тишина, время от времени нарушаемая всхрапом…
Никого посторонних вроде бы не было… а наутро тетке доложили то же самое. С одной подробностью: когда молода жена зашла в будуар, там еще была одна горничная, которая торопливо вытирала ковер. Густейший запах вина не вызывал сомнения. Екатерина пугливо отдернула тяжелый бархатный полог… и увидела вдрызг пьяного чертенка, который, поджав лапки, лежал лицом к стене и похрапывал. Она, ничего с себя не снимая, прилегла с краешку и проплакала весь остаток ночи. А потом от усталости и горя все-таки заснула. Ее разбудили. Муженька не было. Наступало время принимать поздравления с прекрасной свадьбой…
