Палили из пушек. Скучные парадные церемонии. Муженек подремывал. Граф Алексей Разумовский улучил момент и толкнул его под бок:
— Как, очень больно было?
Муженек, не моргнув белесыми ресницами, ответил по-немецки:
— Ужасно больно! Слезами заливалась.
Алексей немецкого не знал, но смысл понял. И понял еще, что будущий император, так же не моргнув глазом, соврет все, что угодно.
«Бедная Катерина!» — вот и все, что он мог подумать.
После свадьбы и всей придворной сутолоки мать погостила в Гостилицах и отбыла все тем же государевым многолюдным поездом в свою Малую Россию, в Алексеевку, не подозревая, что сына старшего она больше не увидит. До Москвы ее провожал Кирилл, а дальше дорога была уже наторенная. Мать ехала как придворная статс-дама, не переставая удивляться удаче сыновей и оказываемым ей почестям. Мало, вся знать ее встречала и провожала по дороге — сам наместник Украйны генерал Бибиков устроил в ее честь официальный обед в Козельце. Никто не хотел попадать в немилость к ее всесильному старшему сыну, да и о младшем уже слухи ходили: именно ему и быть гетманом Малороссии! Кому же больше, раз старший брат не может отказаться от петербургского фавора.
Устав от всех этих свадебных тягот, с грустью проводив мать, Алексей уединился в Гостилицах. Елизавета ничего не имела против: она сама частенько наезжала. Неурядицы, начавшиеся у молодой четы, тоже выводили ее из равновесия.
А тут и повод: хлебосольный граф и «друг нелицемерный» устраивал в Гостилицах большой праздник. Повод? Да он всегда найдется. Было бы желание.
Старого петровского постоялого двора было не узнать, из уважения к основателю Гостилиц прежняя изба была сохранена, хоть и обновилась внешне и внутренне. Невдалеке встал новый дворец со многими флигелями. Где размещать гостей, когда их до сотни набиралось? Да все со своими слугами и домочадцами. Они уже не раз бывали здесь и чувствовали себя как дома. Празднества, охота, развлечения на все лады. Выла устроена даже роскошная катальная горка, где визги и крики дам не прекращались, бывало, целую ночь. Спуск с нее архитектор устроил с перепадами, так что душу захватывало. Зимой на устланных медвежьими шкурами санях, — шкуры самолично добывали Разумовский с Сумароковым, — а летом на колесных тележках; боковые бордюры не давали им свалиться на сторону. Народ-то нестарый, большей частью даже молодой. Потеха!
В конце мая, на Вознесенье, гостеванье выдалось особенно приятное. Большой двор, малый двор, министры и послы, в том числе и посол римско-императорский барон Бретлах; он ехал в Вену, да застрял в Гостилицах. Как откажешь графу своей империи? Графа Разумовского любил, а еще больше любил истинно российское хлебосольство. По-русски он изъяснялся плохо, Разумовский не знал немецкого, но вот же понимали друг друга без слов.
— Охота?..
— Пиф-паф!
— Добрая выпивка?..
— Буль-буль… да еще буль-буль!
— Медхен, медхен?..
Ну, это и граф Разумовский понимал. Он разводил калачом свои огромные руки, показывая, какие будут в Гостилицах медхен. Если барон, конечно, не промах. Ведь надо тоже — пиф-паф! И барон кивал густо напудренным париком: пиф-паф!
Он истинно восхищался, как рослая, высокородная дама — императрица, конечно, — лихо, в галоп, скакала на своем соловом жеребце, и следом — граф горячил своего вороного, седло в седло. Ах, какая славная пара! Чего бы императрице не выйти за него замуж? Посол в душе похохатывал: тайны русского двора он знал распрекрасно. Иначе зачем бы камергера Разумовского возводили в графы Священной Римской империи?
Но май — не для волчьего, лисьего или там заячьего гона, с борзыми и доезжачими. Май — для уток, вальдшнепов и пролетных гусей. На лодках, по камышам. Пальба — как в Саксонии, где буйствовал король Фридрих. Изрядно настрелялись, намокли — лодки-то иной раз опрокидывались в азарте, раз неуклюжего канцлера Бестужева чуть не утопили. Но все переоделись в сухое, а при затопленных каминах да при горячих винах — одно удовольствие вспоминать. Особенно как великий князь вытаскивал с мелководья новую фрейлину — Лизку Воронцову, как ее все попросту называли; тащить-то следовало за руки, а он за толстую ногу ухватился… и сам бухнулся с борта в береговую грязь. Потеха! Даже его супруга заходилась в заливистом хохоте:
— Ваше императорское высочество — не тяжела ли утица?
Она сидела в соседней лодке с камер-юнкером Сергеем Салтыковым, тоже из новеньких, и всласть потешалась над неуклюжестью своего супруга и его толстобокой пассии. Может, в угоду красавцу Салтыкову? Дело обычное.
Но как бы там ни было, и Лизку Воронцову переодели, и самого великого князя тоже, камины уже давно пылали огнем, и граф Разумовский, хозяин всей этой потехи, провозгласил первый тост:
— За здравие прекраснейшей из прекрасных, умнейшей из умнейших, милостивейшей из милостивых, — за вящее здоровие ее императорского величества Елизаветы свет Петровны!
Некоторая фамильярность никого не удивляла, да и некогда было удивляться: как только хозяин, вставая, поднял серебряный кубок, у окна камер-лакей дернул скрытый за портьерой шнур — и все Гостилицы разорвал пушечный залп и крики: «Виват!» Гости еще не знали этого новшества: пушки были скрыты за шпалерами цветущей сирени, а «Виват» под окном кричали обученные тому, наряженные в солдатские кафтаны крепостные чухонцы. Императрица от удовольствия даже прослезилась, погрозила пальчиком:
— Ах шалун!
Кто понял эту тонкость, кто не понял — какая разница. Палили из пушек не в последний раз: и в честь великого князя, и в честь гостеприимного хозяина — тут уж под тост самой императрицы, — и даже в честь бегавшего по лесам от Фридриха несчастного римского императора Карла и его дочери Марии-Терезии. Все как должно быть.
Были бы пушки, а пушкари сыщутся. Состарившийся петровский солдат Карпуша ведь был когда-то бомбардиром, а полковник Вишневский, с легкой руки хозяина ставший генералом, в молодости даже батареей командовал. Как не порадеть генерал-поручику Разумовскому! Он, хозяин, конечно, не бывал в сражениях, но за огромным, во всю парадную залу, столом сражался за свою честь отменно. Кто мог возразить против этого?
Гости стали расходиться по отведенным им покоям уже с восходом солнца. Кому во флигеля, кому в обновленную петровскую избу. Лучшая часть нового дворца, конечно, для государыни. Но и великий князь с великой княгиней должного уважения удостоились. Екатерина еще зимой бывала в Гостилицах, и ей особенно понравился двухэтажный нарядный флигель, поставленный на возвышенности, по-над рекой. Как раз возле катальной горки. Вид на окрестности открывался изумительный. Не требовалось особой просьбы, чтобы граф Алексей Григорьевич и на этот раз отдал новый дом под малый двор.
Дом стоял особняком, был невелик, но уютен. Верхний этаж состоял из широкой лестницы, залы и трех небольших комнат. Екатерина с ближайшей прислугой спала в одной. Великий князь занимал другую, фрейлины обосновались в третьей. Внизу — услужающие мужики и те из прислуги, кому наверху не хватило места. Но все славно разместились, а главное, отдельно от остальных. Хоть и малый, а все-таки особый двор.
После таких гостеваний все заснули истинно как убитые. Не спал один хозяин; что-то его беспокоило. Управляющий был из новеньких, управитель старой избы, друг Карпуша, завалился с мужиками на нижнем этаже, поскольку вся старая изба была забита гостями. Архитектор отпросился в Петербург по каким-то своим делам, наказав управляющему ничего без него не трогать. Алексей не вникал в мелочи своего хозяйства, но перед приездом гостей слышал грохот возле нового дома. Спросил:
— Что происходит?
Управляющий поклонился:
— Ваше сиятельство, поскольку вы приказали приготовить этот дом под малый двор, вот мы и готовим. Но малость не достроено. И заходить через балки да подпоры надо.
Дом покоился на трех рядах известняковых плит, не везде еще и залитых раствором. Архитектор сказал, что известковать лучше по теплу.
Ну, лучше так лучше.
— Временно укрепим его еще двенадцатью дубовыми балками.
Временно так временно. Не хозяйское это дело — в такие мелочи вникать.
За разговором рабочие выбили — от того и грохот стоял — последнюю балку и оттащили ее подальше, чтоб гостям не мешала.
— А не завалится?
— Ваше сиятельство, такие плиты под домом! Не прыгать же знатным гостям через бревна.
— Ну-ну. Прыгать нехорошо.
На том и кончился вчерашний осмотр жилья для гостей.
А сегодня, проходя уже после восхода солнца по расчищенным аллеям парка, Алексей опять услышал какой-то подозрительный треск. Что, снова балки ворочают?
— Поди-ка сюда, — оборотился он к камер-лакею, ходившему следом за ним с подносом.
