Когда наконец высокородный Мунго Малькольм Энгус появился в столовой, он был лютее тигра.
— Что здесь, кабак, черт возьми?! — заорал он на "Подпивалла. Испуганный приживал, только что было закуривший (как сто раз делал это прежде в их холостяцком гнездышке), поспешно бросил сигару в камин.
— Ведь до чего дошел, а?! Что ж, пошвыряйте их все в огонь. А потом идите и купите себе новые у Хадсона по пять гиней за фунт! — не унимается молодой пэр.
— Я понимаю, отчего вы не в духе, дружище, — говорит Подпивалл, протягивая ему свою мужественную длань. Слеза сочувствия блеснула на его ресницах и скатилась по рябой щеке. — Что ж, браните старого Фрэнка, Фаринтош, браните друга, преданного вам со дней вашего младенчества. Когда человек сражен внезапным ударом и кипит от возмущения — что естественно и иначе не может быть, ваша светлость! — я не в силах на него сердиться! Так не жалейте же старого Фрэнка Подпивалла, бейте его, мой мальчик! — И Фрэнк принял позу человека, готового вынести кулачную расправу. Он обнажил свою грудь, испещренную шрамами, и сказал: "Разите!" Фрэнк Подпивалл был из числа велеречивых прихлебателей. Мой дядюшка майор Ненденнис часто потешал меня рассказами о напыщенной лести и кипучей преданности этого человека.
— Вы читали эту проклятую статью? — спрашивает маркиз.
— Мы прочли ее и тоже чертовски расстроены из-за вас, мой мальчик.
— Я вспомнил ваши прошлогодние слова, маркиз, — весьма кстати вставляет Лисогон. — Вы изволили предположить, — помнится, в этой самой комнате, за этим самым столом (еще в тот вечер здесь ужинали Корали и испанская балеринка со своей маменькой), — так вот, заговорили о Хайгете, и вы изволили высказать свое предположение о том, чего тут следует ждать. Я тогда с вами не согласился; я частенько обедал у Ньюкомов и наблюдал, как банкирша держится на людях с Хайгетом. И хоть вы еще птенчик, глаз у вас зорче моего, и вы мигом все подметили — мигом, помните? А Коралй сказала, что будет этому рада, потому что сэр Барнс плохо обошелся с ее подругой. Как зовут эту ее подругу, Фрэнк?
— Откуда мне знать, черт возьми! — отвечает Подпивалл. — Меня не занимает частная жизнь сэра Барнса Ньюкома. Он мне не друг. Разве я когда называл, его другом или говорил, будто он мне нравится? Из уважения к нашему патрону я своего мнения о нем не высказывал и впредь не буду. Не отведаете ли пирожка, маркиз? Не хотите? Ах, бедненький! Ну конечно, у вас нет аппетита. Эта новость вас сразила, конечно! Я не стану ничего говорить, не стану навязываться к вам со своими утешениями; но я вам сочувствую, и, поверьте, вы можете положиться на старого Фрэнка Подпивалла, вы ведь знаете это, Малькольм! — И он снова отвернулся, чтобы скрыть свое благородное волнение и трогательную чувствительность.
— Какое мне дело до этой истории?! — восклицает маркиз, приправляя свою речь отборными выраженьями, коими обычно злоупотреблял в минуты гнева. Какое мне дело до Барнса Ньюкома и его семейных неприятностей?! Я знать его не хочу, просто он мой банкир, и я держу у него свои капиталы. Говорю вам, мне нет дела ни до него, ни до всех прочих Ньюкомов. Один из них, например, художник, и, прикажи я ему, будет рисовать моего кобеля Крысолова, мою лошадь или конюха, черт возьми! Думаете, мне нужен хоть кто-нибудь из всей этой шайки? Моя невеста не виновата в том, что ее семья хуже моей. Да и много ли сыщется семей, равных нам по происхождению? Две-три на всю Англию и Шотландию. Вот что я скажу вам, Фрэнк! Ставлю пять против двух, что не пройдет и часа, как сюда явится моя матушка и будет на коленях просить меня расторгнуть эту помолвку.
— И как же вы намерены поступить, Фаринтош? — многозначительным тоном спрашивает Подпивалл. — Вы ее послушаетесь?
— Ни за что! — восклицает маркиз. — Почему я должен рвать с лучшей из девиц Англии, самой смелой, рассудительной и остроумной, самой красивой на свете, черт возьми, и ни в чем передо мной не повинной, только из-за того, что ее невестка сбежала от ее брата, который, я-то знаю, бесчеловечно с ней обращался. Мы уже и раньше толковали об этом в семье. Я не ездил на обеды к этому малому, хотя он вечно приглашал меня, и не встречался с остальной их проклятой родней иначе, как по долгу вежливости. Леди Анна — особое дело. Она настоящая леди. Она добрая женщина, и Кью тоже весьма достойный человек, хоть в пэрах они только со времен Георга ТретьеголВы бы послушали, как он говорит о мисс Ньюком, а ведь она ему отказала. Хотел бы я посмотреть, кто помешает мне жениться на дочери леди Анны Ньюком!
— Вы мужественный юноша, Фаринтош, ей-богу! Вашу руку, дружище! говорит Подпивалл.
— Неужто? Впрочем, вы бы все равно сказали: "Вашу руку, дружище!" какое бы решение я ни принял. Так вот, знайте: пусть я не очень умен и всякое такое, но я хорошо понимаю свою роль и значение в обществе. Если человек с моим титулом дает слово, он не может его нарушить, сэр. И пусть матушка и сестры ползают передо мной на коленях, я не отступлюсь, черт возьми!
Справедливость предположений лорда Фаринтоша была вскоре доказана появлением его маменьки, леди Гленливат; ее приход положил конец беседе, о которой капитан Фрэнсис Подпивалл частенько потом рассказывал. Она так решительно добивалась свидания с сыном, что молодой маркиз не сумел отказать в нем своей родительнице; и, разумеется, между ними произошел длинный и любопытный разговор, во время которого мать страстно умоляла своего любимца расторгнуть намеченный союз, а он решительно отказывался.
Что же руководило молодым маркизом? Чувство чести? Страстное желание обладать этой юной красавицей и называть ее своей или глубокое и непреодолимое отвращение ко всему, что препятствовало исполнению его желания? Правда, он весьма стоически относился к тому, что свадьбу раз за разом откладывали, и, будучи вполне уверен в своей невесте, не торопил ее, а покуда благодушно' смаковал последние дни своего холостячества. Кому не известно, сколь трогательным было прощание Фаринтоша с друзьями и собутыльниками; какие там были речи (на двух языках), подарки, длачи и истерики среди гостей, когда один получал ящик сигар, а другая футляр с бриллиантами, и так далее, и тому подобное. Неужели вы не слышали про это? Если так, то не по вине Подпивалла, который тысячу и один раз повторял историю Фаринтошевой помолвки во всех клубах, где состоял, в домах, куда бывал зван обедать из-за своей близости со знатью, а также среди молодых господ, вхожи? и невхожих в большой свет, коих наставлял в последующие годы этот Ментор-выпивоха и страстный поклонник юношества. Прощальный ужин в Гринвиче вызвал такой взрыв чувств, что все гости повернули коней и покатили в Ричмонд для новых проводов; там тоже лились слезы, впрочем, на сей раз Эвхарида плакала оттого, что прекрасная Калипсо хотела выцарапать ей глаза, и не только Телемах (которому это больше подобало по возрасту), но и его Ментор пили без всякой меры. Вы, конечно, привержены добродетели, мой читатель, однако на свете еще так много пива и пряников! Спросите у Подпивалла. Его в любой день можно встретить в Парке. Он охотно отобедает с вами, если до вечера не получит какого-нибудь более лестного приглашения. Он наскажет вам с три короба про молодого лорда Фаринтоша и его женитьбу и про то, что было до нее и что было после; повздыхает, а в иных местах с трудом удержится от слез — например, повествуя о случившейся позднее ссоре с Фаринтошем и неблагодарности последнего, хотя он ведь, можно сказать, на своих руках вырастил этого юношу. Мой дядюшка и капитан Подпивалл сильно недолюбливали друг друга, как ни прискорбно мне сообщать об этом; но еще прискорбнее было то, что меня очень забавляло, когда каждый из них осуждал другого.
Итак, по словам капитана, леди Гленливат потерпела фиаско во время свидания с сыном: он остался глух к материнским слезам, мольбам и приказам и поклялся, что никакая сила на свете не заставит его отказаться от брака с мисс Ньюком.
— Да разве же этого человека переубедишь?! — восклицал бывший друг маркиза Фаринтоша.
Однако назавтра, когда десять тысяч человек обсудили эту новость в клубах и гостиных; когда вечерние газеты повторили и дополнили милые утренние сообщения; когда Калипсо и Эвхарида, уже в мире и согласии катавшиеся по Парку, приветствовали Фаринтоша воздушными поцелуями и любезными словами; когда прошла еще одна ночь, полная естественных тревог, сомнений и приступов гнева (ведь и в клубе, где маркиз обедал, и в театре, куда потом пошел поразвлечься, люди открыто перешептывались при виде него); когда кончился еще один томительный завтрак, во время которого лакей Баумен и капитаны лейб-гвардии Фаринтоша — Лисогон и Подпивалл получили каждый свою долю окриков и пинков, — так вот, после всего этого опять явилась леди Гленливат и на сей раз кинулась в бой с таким подкреплением, что бедняга Фаринтош дрогнул.
