— Любишь ли ты своего принцепса? — спрашивал Тиберий, притянув к себе мальчика.
— Да, — едва слышно ответил он, подавляя желание отвернуться.
— Какое у тебя тело! Нежное, как шёлк… — в забытьи шептал император, оглаживая безволосый торс подростка, узкие костлявые плечи и впавшую грудь.
Спинтрий призывно улыбнулся, в душе тоскливо думая: «Неужели опять проснулись желания в старом теле?»
— Хочешь, я отпущу тебя с Капри, наградив изрядным количеством сестерциев? — пытливо прищурился император, не оставляя грудь мальчика.
Марк Силий встрепенулся. Так радуется легионер, получив отставку после тяжкой долголетней службы. Но даже легионер меньше тяготится опасной службой, чем спинтрий — императорским ложем.
— Прикажи, цезарь, — и я исполню все, что повелишь! — прослезившись от счастья, заверил мальчик.
Тиберий слабо поманил его пальцем.
— Проведай о мыслях и намерениях Гая Цезаря, — громко зашептал он в ухо юному Марку.
— Да, цезарь! — мальчик покинул опочивальню императора, отплясывая танец, которому никакой наставник не обучал его — танец свободы.
* * *
В сумерках Калигула в одиночестве бродил по острову. Подолгу останавливался у зверинца, разглядывая тигров и павлинов. И думал о будущем, мучительно пытаясь найти выход из настоящего. Порою ему казалось, что лучшее — бежать с Капри. Но он оставался, выжидал. «Вернусь в Рим императором — или вовсе не вернусь!» — думал он.
Гай стоял у беседки, на краю скалы, обратившись лицом к востоку. Солнце закатывалось за горизонт позади него. Огненными казались его рыжеватые волосы, тёмным и сумрачным — лицо.
— Гай Цезарь, — раздался позади голос. Слишком грубый, чтобы быть женским, и слишком томный, чтобы быть мужским.
Калигула обернулся и, прищурившись, различил в сгустившихся сумерках невысокую щуплую фигуру спинтрия.
— Чего ты хочешь? — грубо отозвался Гай, заложив ладони за спину и принимая презрительный вид.
— Меня послал к тебе император, — Марк Силий приблизился к Калигуле и резким движением распахнул широкие полы плаща.
Гай удивлённо попятился. Юноша был совершенно гол под плащом. Только ремешки сандалий обвивали голени до колен. А выше — матово-смуглое тело, смазанное оливковым маслом и умело лишённое волос.
— Зачем? — Калигула готов был обругать себя за неуместную хриплость в голосе.
Мальчик усмехнулся. Сделал ещё два шага, по-женски соблазнительно покачивая узкими бёдрами. Нарумянный и завитой, Марк Силий выглядел бы девочкой, если бы Калигула не видел явственно мужкое достоинство странного подростка.
— Чтобы доставить тебе приятное! — Силий облизнул подкрашенные кармином губы.
— Предпочитаю женщин, — пренебрежительно передёрнул плечами Калигула.
Упрямый мальчишка ничуть не смутился. Видно, выучил роль зараннее.
— Мужчины лучше женщин, благородный Гай, — хитро прищурился он. Он развёл в стороны руки, держащие полы плаща, и сделался похож на птицу. «Или нетопыря!» — хмыкнул Калигула.
— Неужели? — Гай даже не посчитал нужным разыграть изумление. — Почему?
— Женщины испокон веков обманывали мужчин, — томно пропел спинтрий, но голосок его сорвался, как случается с юнцами его возраста. — Я скажу тебе правду!
— Какую правду? — предательски дрогнуло сердце.
Марк Силий отошёл назад и запахнул плащ.
— Тиберий знает, что ты обронил нож в его опочивальне, — проговорил он, пристально следя за Гаем.
Юный спинтрий затеял двойную игру за спиной императора. Ему захотелось услужить и Тиберию, и Калигуле. Или тому из них, кто больше заплатит. Марк Силий счёл необходимым сблизиться с Гаем Цезарем. Но, идя напрямик, не сумел сделать этого достаточно разумно. Калигула принял слова мальчика за угрозу.
— Какой нож? — он нехорошо прищурился.
— Не бойся, Гай Цезарь! Я никому не скажу, — дружелюбно улыбнулся мальчик. Но не дружественной, а по-змеиному лукавой выглядела улыбка накрашенных губ.
— Не скажешь, — зловеще согласился Калигула. — Я не позволю тебе заговорить! — и сильные руки, покрытые рыжеватым пушком, сдавили шею Силия.
Мальчик захрипел, вытаращив глаза. Забился в судорогах, хватаясь непослушными пальцами за складки плаща. Худое недоразвитое тело снова обнажилось — уже не для соблазна. И обмякло, выпадая из ослабевших рук Калигулы.
Тяжело дыша, Марк Силий валялся на песке. Он пытался подняться, неестественно выворачивая ступни и ладони, и снова падал в песок. Спинтрий походил на жалкого, распластанного паука, которому злые мальчишки оторвали половину конечностей. Подведённые на египетский лад глаза мальчика испуганно глядели на Калигулу — тоже испуганного.
«Нужно спешить, пока он не поднялся и не позвал на помощь!» — лихорадочно думал Гай. Поочерёдно то правой, то левой ногой, он подталкивал тело мальчика к обрыву, подражая матросам, когда они катят бочки с корабля на берег. Песок забивал рот мальчика, попадал в широко открытые, умоляющие глаза.
Неимоверно напрягшись, Калигула в последний раз подтолкнул слабое тело спинтрия. И едва удержался, чтобы не свалиться в пропасть самому. Далеко внизу раздался сильный всплеск. Гай лёг на землю и, вытянув шею, заглянул в пустоту. Утонул наглец или выплыл? В темноте не видно. Остаётся ждать до утра. Мучаться и сомневаться. Калигула отполз от пропасти. И только сейчас, после содеянного, Гая охватила неуёмная дрожь.
* * *
Наутро Тиберий спросил о Марке Силии. Но напрасно искали юного спинтрия по всему острову. Он исчез.
Император не дождался любимчика. Может, прибой унёс его тело в открытое море. Может, его сожрали морские твари. Два дня спустя о Марке Силии позабыли.
Томительно тянулись недели за неделями. Состояние императора не улучшалось. Но и хуже ему не становилось.
В погожие дни Тиберий велел укладывать себя в открытые носилки. Восемь рабов часами таскали императора по саду, по аллеям, которые он вдоль и впоперек исходил собственными ногами. Тиберий лежал среди подушек, глядя в небо. Облака проплывали над ним, словно призраки причудливой формы. Иногда ветви деревьев сплетались над Тиберием, отбрасывая на него мелкую дрожащую тень. Ветви и облака — все, что видел теперь император. Ему было лень приподняться или повернуть голову.
Порою цезарю наскучивало однообразное зрелище.
— Быстрее, — приказывал он тогда слабым, хриплым, но по-прежнему капризным голосом.
И рабы бежали по аллее. Сильнее качались носилки, из которых доносился радостный смех императора. С небывалой скоростью проносились облака над головой Тиберия. Ветер шевелил длинные волосы на лысеющем черепе. От скорости захватывало дух, и императору казалось, что вернулась былая молодость с безумными конскими скачками и радостью свободы.
Достаточно нарадовавшись, Тиберий уставал и засыпал. Рабы прекращали бег и медленно, стараясь не обеспокоить сон цезаря, несли его в опочивальню.
Тиберий спал до полуночи, дыша мерно и легко, словно младенец. Но стоило ему проснуться посреди ночи — и вереница призраков тут же обступала роскошное затхлое ложе. На исходе жизни у императора уже не оставалось мечтаний. Только воспоминания, сладкие и мучительные, посещали его.
* * *
Самое первое воспоминание четырехлетнего мальчика: мать Ливия уходит от мужа к другому мужчине, Октавиану, будущему императору Августу. Тиберий едва научился сознавать, что у него есть мать и отец — а отец вдруг исчез. Появился отчим, высокий, сухой, строгий, с голубыми холодными глазами. Он видел в маленьком Тиберии жалкий ненужный привесок к любимой Ливии.
Отец, Нерон Клавдий, остался в памяти мальчика как нечто тёплое, надёжное, доброе. Отчим Октавиан всегда выискивал, чем построже укорить маленького Тиберия. И обиженный мальчик, получив незаслуженный выговор, прятался в укромном уголке и оплакивал разлуку с отцом. Всего лишь один раз Тиберию будет позволено встретиться с отцом — накануне смерти Нерона Клавдия. Ему было тогда почти десять лет. Несколько месяцев спустя он, вытирая слезы, читал с ростральной трибуны хвалебную речь, написанную матерью. И слезы мальчика падали вниз, на погребальные носилки с неподвижным отцовским телом…
Ещё одна обида — горькая и болезненная: всего лишь через три месяца после свадьбы с Августом Ливия родила второго сына. По закону младенец Друз считался сыном Нерона Клавдия. Но Рим полнился глухими сплетнями: должно быть, Ливия, ещё не разведясь, сошлась с Августом. И младший сын её — от этого прелюбодеяния. Поэтому-то Август не смутился вступить в брак с матроной на шестом месяце беременности! Казалось, поведение правителя подтверждало сплетню. Чем сильнее Август любил маленького Друза — тем больше недолюбливал Тиберия!
Детство, отрочество и молодость прошли под знаком соперничества с братом. Друз — любимец матери, любимец отчима, любимец всего Рима! Тиберий рядом с ним — лишь угрюмый, неприятный, неразговорчивый подросток. Но обиду подслащала великая честь — быть пасынком великого Августа! Находились и льстецы, и женщины, и друзья, ищущие покровительства Тиберия.
