— Ты перенёс припадок эпилепсии, — поучительно тыча вверх указательным пальцем, заявил Харикл после того, как пощупал биение жилки на запястии Гая.
Калигула большую часть дня проводил в постели, чувствуя слабость в теле и боль в висках.
— Я знаю. Макрон рассказал мне, — хмуро отозвался он, надвигая одеяло до подбородка. И сразу же притушил движением век мстительный огонь в зелёных глазах. «Знаю, что ты отказался помочь мне из-за Тиберия!» — раздражённо подумал он.
— Слыхал я, что несколько таких припадков случились с тобою в детстве, — продолжал лекарь.
— Не помню, — отрывисто ответил Гай.
— Твои родители не поведали тебе? — прищурив левый глаз, полюбопытствовал Харикл.
Калигула медленно покачал головой, не отводя от лекаря презрительного взгляда. «Глупый грек! Что мог рассказать мне отец, подло отравленный, когда мне было семь лет? А мать, на долгие годы сосланная на Пандатерию?»
— Скажи лучше, есть ли лечение от падучей болезни? — нетерпеливо спросил он.
Лекарь задумчиво развёл руками:
— Есть ещё тайны, непознанные наукой врачевания!
— Повторятся ли со мной подобные припадки? И как часто? — лихорадочно спрашивал Гай, дёргая лекаря за рукав коричневой туники.
— На все воля богов! — торжественно отвечал Харикл, обращая к потолку хитрые глазки и потрясая смуглыми ладонями.
— Если ты ничего не знаешь — чего стоит твоё хвалёное умение лечить болезни? — рассердился Калигула. — Убирайся отсюда, подлый негодяй!
Харикл оскорбился. Пользуясь особым покровительством Тиберия, лекарь привык к уважению. Поджав тонкие губы, он сполз с табурета, стоящего у ложа Калигулы. Гай в бессильной злости метался по широкой постели в поисках предмета, который можно швырнуть в Харикла. Не находя ничего твёрдого, он схватил набитую левконской шерстью подушку и бросил её в спину повернувшемуся Хариклу. Лекарь, получив слабенький удар, насмешливо обернулся.
— Ты мне заплатишь! — заявил Калигула, презрительно оглядывая тщедушную фигурку в чересчур широкой тунике. — Когда наступит моё время!
Харикл в ответ лишь зловеще усмехнулся:
— Ты не станешь императором, благородный Гай Цезарь!
— Почему ты так уверен? — высокомерно отозвался Калигула.
— Цезарь Тиберий составил завещание в пользу юного Тиберия Гемелла. Я лично засвидетельствовал его! — Харикл слегка поклонился. Но не почтительным, а насмешливым выглядел поклон грека.
Слишком болезненным был удар! До сих пор Калигула сомневался: может, Тиберий сказал о завещании только чтобы напугать Гая. Теперь исчезли последние сомнения. Презренный раб подтвердил слова заносчивого господина! Но Калигула не сдавался: ради императорского венца он смолчал, без обвинений похоронив братьев и мать. Ради венца он лгал, притворялся и унижался перед Тиберием. Ради венца он, если нужно, готов пойти на преступление!
— Можно оспорить завещание, засвидетельствованное подписью такого ничтожества, как ты! — угрожающе заявил Калигула и крепко сжал губы. Правый уголок пополз вниз, нервно подёргиваясь. От этого лицо Гая выглядело ещё страшнее. «Если бы фурии были мужчинами, имели бы такой же облик!» — невольно подумал Харикл.
Испугавшись, лекарь поспешно выскользнул из опочивальни Калигулы. Гай Цезарь в изнеможении откинулся на подушки и заплакал, глотая солёные слезы.
* * *
К ночи Калигуле полегчало. Ночи всегда приносили ему успокоение после дня, наполненного заботами и разочарованиями.
Покинув опочивальню, он вышел на террасу. С наслаждением вздохнул воздух, напоённый терпкой свежестью моря. Синим было звёздное небо, темно-синими казались сбившиеся в кучу деревья и строения. Вдалеке ярко пылали оранжевые костры преторианцев, источая сине-серый дым. На мраморной скамье застыла фигура, тоже синяя в окружающей ночи. Прищурившись, Калигула узнал Тиберия Гемелла.
— Приветствую, Гемелл, — проговорил он, приближаясь.
— Славься, Гай! — благожелательно отозвался родственник-соперник.
— Что делаешь ночью на террасе? — спросил Калигула, присаживаясь рядом.
— Жду, — безмятежно ответил Гемелл.
— Чего ждёшь? — Гай Цезарь был настойчив.
— Особ, которых дед Тиберий должен прислать ко мне.
— Каких особ?
— Тех, кого именуют спинтриями, — мечтательно шепнул Гемелл.
Калигула опешил. Повнимательнее взглянул на Гемелла, с которым так редко доводилось встречаться Гаю. Длинное худое тело, облечённое в юношескую тунику. Светлые волосы, серые глаза. Торчат острые коленки. Сколько лет Гемеллу? Семнадцать? Восемнадцать? Он ещё не объявлен совершеннолетним. Калигула тоже ждал совершеннолетия до девятнадцати, из-за намеренной медлительности Тиберия. Но почему император не ускоряет совершеннолетия любимца Гемелла?
— Дед Тиберий присылает тебе спинтриев? — криво усмехнулся Калигула.
— Да, — лицо Гемелла было гладким и безмятежным. Похоже, спинтрии для него не позор, а высочайшая награда.
— Дед любит тебя, — тщательно пряча презрение, улыбнулся Гай.
Гемелл обрадовался.
— Это правда! — он восторженно пододвинулся к Калигуле. Не замечая в темноте странного выражения лица Гая, Гемелл взахлёб рассказывал: — Дед часто зовёт меня. Обнимает, гладит по голове, словно маленького. Говорит: «Ты — мой внук! Я сделал из тебя истинного внука не по крови, но по духу!»
Калигула усмехнулся половиной рта. Истинный смысл слов, непонятный наивному юноше, открылся ему. Гай знал о тайне рождения Гемелла.
— Понимаю, — кивнул он. — Тиберий любит спинтриев. Поэтому и ты обязан их любить.
— Что в этом плохого? — удивлённо раскрыл Гемелл светло-серые глаза.
Он искренне недоумевал. Воспитанный императором вдали от общества, на неприступном острове, именуемом с иронией «козлиным», Гемелл не догадывался о ненависти, окружающей Тиберия из-за его извращений. Шестнадцати лет он с ведома деда приобщился к любовным утехам. И рядом не оказалось никого, кто объяснил бы юноше основы морали. Впрочем, что бы это изменило? Калигула рос среди людей. Он знал о добре и зле. Ну и что?! Наставники учат одному, окружение — другому.
— Почему цезарь до сих пор не объявил тебя совершеннолетним? — полюбопытствовал Калигула. И затаил дыхание в ожидании ответа.
— Он хочет, — вздохнул Гемелл. — Противится сенат, говоря, что я ещё недостаточно развит и образован.
Шум, смех, нежные звуки флейты донеслись из-за угла. Собеседники прервали разговор. Распространяя пряный аромат восточных благовоний, показались спинтрии. Целая группка — два пятнадцатилетних мальчика и три юные девушки. Тиберий старел, а наложники оставались молодыми. Новые сменяли отставных. Но удивительно: все спинтрии имели одно лицо — лицо порочного наслаждения. И все же, насильно заученными были их любострастные улыбки.
Спинтрии увлекли за собой Тиберия Гемелла, театрально подхватив его под руки. Девушка с обнажённой грудью покрыла его голову венком из жёлтых роз. По-женски грациозно переставляли умащённые нардом ноги нарумяненные мальчики. Затаив дыхание, Калигула следил за комедией разврата, что теперь разыгрывалась для Гемелла.
Шум отдалился. Запах нарда перестал ударять в нос. Флейта зазвучала тише. Свернули за угол сладострастные спинтрии, уводя Тиберия Гемелла. Один из нарумяненных мальчиков напоследок обернулся и подмигнул Калигуле весьма игриво. Густые каштановые волосы мальчика были искуссно уложены в красивые кудри. Карие глаза подведены сурьмой на египетский лад, почти до самых висков. Губы — темно-красные, словно зёрнышки терпкого граната. Калигула смотрел на красивого спинтрия с отвращением, и все же — с любопытством.
Стихло все. В воздухе остался лишь слабый запах нарда, растворяющийся в ночной свежести. Калигула повалился на мраморный пол террасы. Прижался дрожащим телом к холодным плитам. «Гемеллу — все! А мне — ничего!» — до умопомрачения повторял он, оскорблённо всхлипывая. «Я сам — сам! — возьму то, что причитается мне! Я, Гай Калигула, по происхождению равный богам!»
Он решительно поднялся, положив руку на украшенную изумрудами рукоять ножа, висящего на узорном поясе. В это мгновение потух свет в окне Тиберия. Рабы загасили трепетный светильник. Император уснул.
Стараясь не шуметь, Гай крался по тёмному проходу. Прятался за каждой колонной, чутко прислушиваясь к звукам ночи.
Вот, наконец, дверь в покои Тиберия. Калигула медленно приоткрыл её, опасаясь предательского скрипа. Обошлось. Гай заглянул внутрь. Два раба спали на тюфяке, брошенном в углу. Мерно колыхался занавес, скрывающий вход в опочивальню. Было темно. Только по-южному большая, полная луна светила сквозь дорогое горное стекло, вставленное в окна. Бледно-голубыми казались лица и предметы, озаряемые призрачным светом луны.
Калигула осторожно проскользнул в опочивальню. Тиберий лежал на спине, со всех сторон обложенный красными подушками. Гай замер, всматриваясь в лицо спящего императора. Сердце билось гулко, порою ускоряя, порою замедляя ритм. «Тиберий убил всю мою семью: отца, мать, братьев! И, несмотря на это, спит спокойно, не боясь возмездия! Но возмездие пришло и стоит у ложа императора. Ты чувствуешь это, Тиберий? Кто посмеет осудить меня, если я убью убийцу?!»
