Бегство махновцев взбесило Затонского. Были арестованы и расстреляны члены ревкома и все мужики, сидевшие за свадебным столом, в их числе Андрей Иванович Кузьменко. Теперь никто не посмеет обвинить старого партийца в потакании бандитам! Утомленный расправой отряд заночевал в Песчаном Броде. Затонский же, видимо, опасаясь мести, уехал по своим делам.
В ту же ночь к Батьке в Добровеличковку прискакал гонец со страшной вестью. Сотня мигом поднялась, тихо сняла часовых и перебила весь отряд красных, кроме тех, кто сразу поднял руки. Днем пленных вывели на церковную площадь. Мимо в тачанке ехал Махно. Рядом с ним — убитая горем Галина в черном платке и беленькая Феня Гаенко.
— Останови, — попросила она кучера, выхватила его револьвер и со словами: — А-а, подлецы, расстреляли Андрея Ивановича! Получай счет! — стала палить в голых пленных.
«Махно мрачно смотрел на эту картину, — писал очевидец, — не участвуя, но и не вмешиваясь».
Сотня тут же пошла к станции Помошная, где толпились беженцы, стояли составы с мешками, ящиками, пушками. Между вагонами ходили красноармейцы, явно не ожидая нападения. С бронепоезда, правда, озвался пулемет, но был подавлен.
Данилов запрыгнул на платформу с бронеавтомобилем, открыл дверку, заглянул… Сундуки! Василий решил, что они с патронами, кликнул помощников. Два сундука вытащили и увезли. Увидев их, Нестор рассвирепел:
— Барахольщики! Кто взял?
— Я, — сказал Данилов. — Там, кажись, патроны или бомбы. Тяже-елые!
Заглянуть некогда было — уносили ноги. Батько еле сдержался. Уже в степи к нему подъехал Петр Лютый.
— Вирш не идет из сердца. Послухаешь?
Нестор кусал губы: «Эх, Андрей Иванович, дорогой отец. Не успели даже толком познакомиться. И куда теперь? Григорьев ждет в Плетеном Ташлыке. Туда, наверно. Или покрутить, повертеть?»
— Читай, — разрешил. Петр начал прерывающимся голосом:
Гэй ти, батьку мій,
степ широкий,
поговоримо ще з тобою.
Молоді мої буйні роки
та пішли за водою.
— Ты что это, вроде прощаешься? — зыркнул исподлобья Махно.
— Вечное учуял.
— Не нравится оно мне, Петя. Берегись. Едем в Черные леса. Они ведьмовские, говорят.
В затишном заливчике плескались дикие утки. Около них, на прибрежной скале, примостился дед с удочкой. Взмахнул ею — рыба засверкала на леске. Он так увлекся, что и не заметил сотню, которая ехала рядом. Глядя на него, Нестор позавидовал. Приютиться бы на камешке, опустить ноги в прохладные струи — и катись оно всё мимо! А Галину куда, Феню? Они тут вот. А войско? А Гуляй-Поле ждет!
Дорога свернула в степь. Солнце жгло немилосердно. Слепни какие-то или оводы появились, гудели, как аэропланы. Лошади вздрагивали от их укусов. Уныло вокруг. Лишь на телеграфном столбе чистил перья линялый коршун да вековечная каменная баба безглазо сторожила курган. До горизонта — одна желтая стерня. «Ага, мужик освободился от жнивных забот, — размышлял Нестор. — Теперь ухватится за ружье. Что это впереди плывет, вроде пруд? Мираж! Сколько же мы будем за ними гоняться? Где Григорьев? Дал шкуровцам по загривку или нет?»
В селе Плетеный Ташлык атамана не застали. Прошел мимо. Бабы подсказали: «Мабуть, подався в Черный лис». Только сели обедать, в хату влетел Михаил Колесник, молодой, грудь распирает сорочку. Он при Махно вроде телохранителя.
— Хлопцы с заставы прискакали! — выпалил. — Шпионов словили!
— Веди сюда, — разрешил Батько, поднимаясь из-за стола.
Вошли два мужика в потных косоворотках, мятых штанах. А лица белые, тонкие, не сельские.
— Атаман Григорьев? — осведомился тот, что гладко выбрит, и каблук к каблуку приставил. Махно сжал зубы, несколько мгновений разглядывал гостей. За столом все оторопело примолкли.
— Я атаман.
— У нас конфиденциальный разговор, если позволите.
— Выйдите все! — приказал Батько и прибавил: — Прошу простить, господа, но у нас такой порядок. Лютый и Колесник, обыщите новоприбывших.
Оружия у них не оказалось. Остались втроем.
— Господин атаман, мы офицеры ставки Добрармии, — тихо представился тот, что гладко выбрит. — Прибыли для связи. С нами письмо. Неделю назад, как и договорено, вам посланы деньги в сумме полтора миллиона николаевских рублей. Извольте получить в елисаветградском кооперативе.
Слушая его, Махно покусывал губы: «Ах сволочь, Григорьев! Вдруг пронюхает об этой комедии. Что с моей сотней сделаешь? Убрать?» Он выхватил револьвер и несколько раз пальнул в офицеров. Колесник, Лютый, Троян мигом влетели в комнату.
— Обыщите. У них письмо, — велел Батько холодно. Казалось, ему неведомы ни страх, ни боль. В штанине одного из связников была зашита бумага. Трупы вынесли, сразу закопали. А Махно читал вслух:
Начальник штаба Главнокомандующего
Вооруженными силами Юга России
5июля 1919 г.
Многоуважаемый Николай Александрович!
В настоящую грозную минуту, когда боевое счастье, слава Богу, стало поворачиваться к нам лицом, предлагаем вам более энергичные совместные действия. Надлежит поспешить с повторным восстанием против войск Троцкого. Для этого вам следует соединиться с частями генерала Шкуро и действовать по внутренним операционным линиям, железнодорожным магистралям, закрывая красным пути отступления из Николаева и Одессы.
Желаю всего наилучшего!
И. Романовский.На выстрелы уже собрались все командиры.
— Что будем робыть? — спросил Махно.
— Арестовать гада Григорьева и зашморгнуть! — потребовал Федор Щусь.
— Они давно снюхались и ждут момент, чтоб нас угробить, — поддержал его Алексей Марченко. Каретник, как всегда, отмалчивался.
— Ты что, Семен?
— Может, их чека подсунула? — засомневался тот. — Она мастерица на подобные штучки. Чтоб мы переколошматили друг друга.
— Думка серьезная, — согласился Махно. — Да кто бы поперся на пулю? Ты бы пошел?
— Я? Не-е.
— Вот видишь. Это отпадает. Лев, что скажешь?
Начальник контрразведки Голик, плотный, лысоватый токарь из Гуляй-Поля, никогда не лез вперед. Слушал, тихо добывал ценные сведения. Организовал вокруг себя в основном женщин, так или иначе пострадавших от австрийцев, вартовых, белых и красных, и посылал их на самые рискованные задания. Кто заподозрит глупую, заеложенную бабу? Правой рукой у него была Феня Гаенко.
— Я кумекаю вот о чем, — начал он осторожно. — Копнуть всегда успеем. Нам не Григорьев — оружие и люди его нужны. А им подай жареные факты. Что это письмо? Скажут, сами вы и состряпали. Потому кончать атамана рано.
— Верно, — подвел итог Махно. — Нас лишь сотня. Если Григорьеву донесут о расстреле лазутчиков — капец! С этой минуты запрещаю какие-либо отлучки.
На том и порешили. Обедать уже никто не стал. Вышли на улицу.
— Батько, Батько! — к ним, спотыкаясь, бежал Василий Данилов. За ним никто не гнался. Что еще стряслось? Он подлетел к Махно и шепнул на ухо:
— В сундуке… Помните? Золото! Мы ж думали… патроны, открыли ломиком… и ахнули!
— Оглоблей надо было, костоправы! Пойдем, поглядим.
В сундуке навалом лежали кольца, серьги, слитки, ожерелья — ведра три.
— Откуда всё это? — не мог понять Нестор Иванович, небрежно перебирая драгоценности. Он был к ним равнодушен.
— Ог-го! Из Одессы-мамы! — с восторгом предположил Лев Зиньковский. — Туда вся знать слетелась, как моль на свечу.
Он взял сверкающее колье. Темные глаза его тоже заблестели.
— Положь на место, тезка! — предупредил Голик. — Это, наверно, Дыбенко из Крыма вывез, где во дворцах великие князья обитали, генералы, банкиры.
— Ему ж цены не соберешь, братцы! — Зиньковский не смел оторвать взгляд от колье. — Тут не просто миллионы. Это же искусство. Мировое! Раритет!
— Во-о, эшелон снарядов купим, — простодушно обрадовался артснабженец Данилов.
— У кого? — мрачно осведомился Щусь. Чужое богатство угнетало его.
— Да сам Деникин продаст! — ерепенился Василий. Он чувствовал себя именинником. Это же надо: такой клад унюхать и утянуть из-под носа комиссаров.
— Даст, а потом догонит и еще поддаст! — съязвил Алексей Марченко.
— Всё до единого положить в сундук, — велел Махно. — Ставь его на тачанку, Петя, и отвечаешь головой. А куда деть — решим. Василию же объявляю революционную благодарность!
— На станции чуть нагайкой не огрел, — напомнил Данилов. Все как-то странно заулыбались. У них были деньги: неразрезанные простыни керенок, засаленные николаевские, хрустящие советские, петлюровские, донские, даже какие-то пшеничные, и все они «ходили». Публика это ценила. Кто ни нагрянет, требует свои знаки, а махновцы признавали любые. Водились и золотые червонцы, взятые в банках или у толстосумов. Но такого богатства еще никто из повстанцев не только не держал в руках — не видел, и оно поразило их, некоторых — пришибло.
