Не пора ли нам перевести дух от всех этих стремительно развивающихся и абсолютно непредсказуемых событий и вспомнить о мальчишке, чьи дни пока еще не умеют пролетать от рассвета до заката так, что просто не успеешь оглянуться. Чем же они запомнились, эти дни ранней юности, моему ушедшему старшему другу и соавтору по первой книге – Николаю Васильевичу Мурашову?
Дни шли за днями, и волей-неволей я втягивался в неспешный ритм харбинской жизни. Теперь, спустя много лет, оглядываясь на те годы, просматривая воспоминания русских людей, которым довелось жить в Харбине в эмиграции в одно время со мной, я понимаю, как мне повезло, что Мурашовы не принадлежали к эмигрантской среде. Меня не коснулось тяжкое ощущение ненужности и заброшенности, не были знакомы постоянные разговоры о поисках заработка. Мне не было нужды рыдать вместе с журавлями о покинутой Родине – моя родина была в стенах нашего дома, в миссии КВЖД, откуда каждый день мои родители приносили свежие новости ТАСС. И только наша «интернациональная» школа, пестрые вывески на харбинских улицах да еще наши занятия с Чангом постоянно напоминали мне, что это все-таки даже не Владивосток.
Чем больше мы сдруживались с Чангом, тем лучше я понимал его язык и тем продолжительнее и интереснее для меня становились наши беседы. Их главной темой, конечно, были восточные единоборства.
Не знаю до сих пор, как до нашей встречи складывалась судьба этого седого человека с живым и проницательным взглядом узких глаз, что было в его прошлом, но мне кажется, что не раз за прожитые годы его жизненный путь становился воинской тропой – очень уж убедительно он втолковывал мне, что все человеческое тело может при правильной и постоянной тренировке становиться оружием большой разрушительной силы. Многого из его объяснений я, к сожалению, не запомнил, но вот что, например, рассказывал он о руках:
– Запомни, сынок: в качестве боевого оружия могут быть использованы все части твоей руки, – и он брал мою руку своей сухой, жилистой кистью. – Вот кулак: ты можешь наносить удары передней частью кулака с двумя ударными костяшками; тыльной частью кулака; внешним ребром ладони в положении «рука-меч», внутренним ребром ладони, тыльной стороной ладони и основанием ладони…
А теперь возьмем твои пальцы: во время схватки могут быть использованы один, два, три или четыре пальца, вытянутых в положении «копья»; вторая фаланга указательного пальца при сжатом кулаке (это положение пальцев называется «глаз феникса»); вторая фаланга среднего пальца при сжатом кулаке («голова дракона»); вторые фаланги всех четырех пальцев («лапа леопарда»); первые фаланги четырех пальцев и основание ладони («медвежья лапа»); присогнутые указательный и средний пальцы при раскрытой ладони («орлиный клюв»); слегка согнутые и растопыренные пять пальцев («тигриные когти»); пять пальцев, сложенные щепотью («голова журавля» или «клюв цыпленка»); серп из раздвинутых и присогнутых большого и указательного пальцев («львиный зев» или «клешня краба»); присогнутые указательный и средний пальцы при остальных трех пальцах, прижатых к ладони («два дракона, борющиеся за жемчужину»).
Чанг хитро улыбнулся:
– Я уже не говорю о верхе запястья в сгибе, о внешней и внутренней сторонах предплечья и о локте! А теперь прикинь, какими разработанными буквально до кончиков ногтей должны быть твои руки, чтобы эти положения пальцев не только плавно и стремительно перетекали одно в другое, но еще и действительно служили оружием и нападения, и защиты. Уверяю тебя, ученики, которые хотят именно так использовать свои руки, не один год ходят с разбитыми в кровь костяшками пальцев, с синяками и мозолями на всех мягких частях рук, пока не натренируются на различных твердых предметах.
* * *
Теперь я понимаю, что Чанг рассказывал мне не только о различных стилях «академии ушу» – монастыря Шаолинь, но и о некоторых приемах окинавской борьбы карате. Вообще, надо сказать, он вовсе не был сторонником «чистоты стиля» – в его представлении любая смесь боевых приемов годилась, если она помогала справиться с противником.
Но особенно интересный и таинственный характер приобретали наши беседы, когда Чанг уступал моим просьбам и начинал рассказ о тех особенных школах единоборств, которые занимались так называемой «работой с пятью стихиями» – деревом, огнем, землей, водой и металлом. Освоив основные приемы того или иного единоборства, ученики этих школ, по рассказам Чанга, шестьдесят дней по утрам и вечерам занимались «овладением стихиями».
Моя память сохранила лишь некоторые детали этих увлекавших меня тогда рассказов. Так, для работы с Деревом надо было выбрать по личному гороскопу «свое» дерево и проделывать с ним разнообразные упражнения, которые, впрочем, не содержали ничего мистического: например, предлагалось упереться в ствол, отталкивая его от себя, или использовать ветки как перекладину, брусья или бревно; отрабатывать технику ударов руками сначала на стволе дерева, потом на сухих ветках и, наконец, на молодых гибких ветках, пытаясь срубить их ребром ладони.
К работе с Деревом относились также различные упражнения на пробивание досок, брусьев и сдирание коры с дерева пальцами.
Меня буквально зачаровывали рассказы Чанга о работе с Огнем: ученикам приходилось бить поочередно кулаками, пальцами и другими частями рук, а также ногами, по тлеющим углям; прыгать над пламенем костра и сквозь пламя; срубать основанием ладони пламя свеч, расположенных сначала по прямой, затем по углам треугольника, квадрата и по кругу, да так стремительно, что пламя не гасло, а, как бы повисев в воздухе, снова приземлялось на фитиль…
Стихия Воды покорялась не только при помощи надводного и подводного плавания, но и путем воспитания равновесия во время упражнений с сосудами, наполненными водой; а также ученикам предлагалось научиться разбивать доски, плавающие на поверхности воды, и ледяные глыбы.
Покорение стихии Металла сводилось к работе с холодным оружием, причем таковым считались не только ножи, мечи, копья и алебарды, но и различные секиры, молоты, трезубцы, железные шары с шипами и без.
Работа с Землей состояла из различного вида ползания, подкатов, но особенно мне запомнились упражнения на проникновение в землю: погружение руки в землю ударом «рука-копье», а также разбивание ребром ладони предметов, сделанных из глины, – кирпичей и черепицы.
Доктор, которому я иногда пересказывал все эти чудеса, пожимал плечами и отвечал моим восторгам так:
– Умеют же люди накрутить мистики вокруг обычных упражнений на равновесие, силу и ловкость! Скажи, пожалуйста, разве не все равно, в конце концов, какое дерево ты будешь обрабатывать своими кулаками? И какая-такая «стихия металла» таится в обыкновенном ноже или, скажем, в солдатском штыке? Ее там не больше, чем в мельхиоровой ложке или моем серебряном портсигаре.
Может быть, доктор был и прав, но рассказы Чанга нравились мне в ту пору больше.
Наконец мы с Чангом решили, что гимнастика тайцзицюань достаточно укрепила мое тело и, по выражению Чанга, научила меня направлять потоки жизненной силы ци. Теперь не худо было бы овладеть каким-нибудь боевым единоборством.
Мое обучение началось с того, что однажды Чанг позвал меня и таинственно поманил пальцем в самый дальний угол двора:
– Посмотри-ка сюда, сынок.
Я глянул туда, куда показывал Чанг, и невольно отпрянул: возле старого пня, в раскопанных опилках лежала довольно большая змея, освещенная холодным зимним солнцем.
Чанг бережно взял змею за середину туловища, поднял ее на вытянутой руке, и я разглядел, что это крупный желтобрюх – местная разновидность ужа.
– Он мертвый? – опасливо спросил я.
– Нет, только в зимней спячке, – поправил меня Чанг. – Сейчас, когда она в покое, змею можно повесить на шею и даже обкрутить вокруг палки. Но берегись ее разбудить и рассердить – она будет бить тебя и головою, и хвостом, постарается удушить… Мы с тобой будем учиться «змеиному стилю» борьбы.
И для начала Чанг показал мне какую-то необычную низкую боевую стойку и стал добиваться ритмичного и спокойного дыхания.
Приемы, которые затем стал разучивать со мной Чанг, относились, как он объяснил, к «школе кобры»: он учил меня держать пальцы руки в положении «рука-копье».
– Твои пальцы – это змеиное жало, – втолковывал мне Чанг, – а вся кисть подобна голове кобры с раздутым капюшоном. Твои переходы из одного угла татами в другой должны быть плавны, но стремительны и напоминать «танец» рассерженной кобры. Учись переходить из передней опорной стойки в заднюю так, чтобы это напоминало раскачивание змеи, вставшей на хвост перед броском…
* * *
Занятия с Чангом были ежедневными, и это позволяло мне держать хорошую спортивную форму. И, хотя Чанг строго-настрого запретил мне пользоваться его уроками в стычках со сверстниками, пару показанных им приемов я таки применил, когда на меня попробовали «наехать» не в меру разошедшиеся старшеклассники. После этого меня некоторое время сопровождало в школьных коридорах переглядывание и перешептывание, но, поскольку впрямую никто не осмеливался показывать на меня пальцем, все постепенно улеглось. Однако с тех пор числиться у меня в приятелях стало считаться почетным.
