– Пожалуй, нет! – легко согласился Бейли. – Вчера прибыл мой багаж из Лхассы, там у меня есть фотоаппарат. Хочу побродить по окрестным деревням и, если не помешают обычные здесь зимние туманы, поснимаю здешних жителей – есть очень живописные типы. Не составите ли компанию?
– К сожалению, не могу, – развел руками Василий. – Дела, знаете ли – бизнес. Я и так потерял здесь даром время, а оно, сами понимаете, деньги.
– А вы не похожи на русского, мистер Осчепкофф! Скорее уж на янки – те так же прагматичны. Неужели ваша русская душа не просится… как это? Разгуляться?
– Боюсь, мы понимаем под словом «разгуляться» нечто совсем иное, чем странствия с фотоаппаратом! – рассмеялся Василий. А про себя подумал: «Знать бы, что тебе на самом деле нужно в этих „окрестных деревнях“? А, ну да – горные дороги, броды через реки, обходные пути… Я был прав, предполагая расширение экспансии. Интересно, я-то ему зачем понадобился? Для прикрытия, что ли? Или все-таки не поверил в то, что я бизнесмен, и решил на всякий случай держать меня поближе?»
Ответа на этот последний вопрос он так и не нашел.
Они расстались, предположив, что, может быть, еще встретятся в Пекине или в Шанхае, и Василий двинулся в путь со своим молчаливым спутником, который категорически отказался уступить ему хотя бы часть поклажи.
* * *
К удивлению Василия, обратный путь в Лоян оказался много короче – видимо, Такаси Оно вел его какими-то окольными дорогами. Тем же вечером, щедро расплатившись со своим проводником, который согласился взять деньги только в виде пожертвования на храм, Василий отбыл в Пекин, откуда ему предстоял дальнейший путь в Шанхай.
Всю дорогу в поезде он пытался как-то привести в порядок свои воспоминания о пережитом, но это плохо удавалось ему: то всплывало в памяти искаженное ненавистью лицо Такаси Оно, то заслонялся хрупкий огонек лампадки высоким силуэтом отшельника, то с автоматической четкостью отрабатывали приемы «змеиного стиля» одетые в спортивные кимоно монахи…
Василий плохо спал, несмотря на мягкие укачивающие рессоры пульмановского вагона, и наконец ему стало казаться, что он пробыл в этой поездке гораздо больше времени, чем на самом деле. Он вспомнил свою жизнь на Сахалине, и какой же спокойной и размеренной она ему представилась теперь, несмотря на все тамошние тревоги, неувязки и то, что ему тогда казалось потрясениями.
* * *
В Пекин поезд прибыл под вечер.
В гостиничном номере Маши не оказалось – судя по оставленной на всякий случай ею записке, кто-то из сотрудников миссии КВЖД повел ее смотреть иллюминацию, посвященную Новому году по китайскому календарю. Она вернулась поздно, оживленная, пахнущая свежим зимним воздухом, нескрываемо обрадовалась Василию, и он решил не тревожить ее слишком подробными рассказами о своих приключениях, ограничившись сообщением о знакомстве с Бейли и о беседе с храмовым настоятелем.
Он договорился о встрече с Геккером, и тот встретил его со сдержанной радостью и слегка смущенно: за сделанное благодарить было не принято – это была служба, и то, что она выполнена, было само собой разумеющимся. А о причинах смущения резидент поведал немногословно:
– Нагорело мне от начальства за то, что я вмешался в твой маршрут без согласования. Рисковые мы с тобой все-таки люди… Ну, однако, обошлось: ты молодец – вовремя твои сведения поспели и попали в самую точку.
На другой день с пекинского вокзала поезд понес чету Ощепковых на юг – в Шанхай.
* * *
Для тех, кто прибывал в то время в Шанхай морем, этот город начинался с набережной. Именно на нее выходят старинные европейские дома с колоннадами, балконами, аристократическими подъездами, здесь бурлит пестрая, интернациональная толпа. У пристани скопление джонок, а на рейде – строгие очертания военных кораблей.
С 1840 года Шанхай оказался под контролем иностранцев: их суверенные сектора за высокими оградами охранялись штыками наемной полиции. Шанхай считался раем для дельцов, международных авантюристов и прочих любителей легкой наживы. Космополитический портовый город манил и русских эмигрантов, которым казался провинциальным и бесперспективным переполненный соотечественниками Харбин. Шанхай оглушал и ослеплял их многолюдьем, автомобильными клаксонами, яркостью вывесок, богатством витрин, многоэтажностью современных зданий.
Вообще же, в Шанхае было немало и «богатых» русских – недаром он слыл самым русским из китайских городов. Для большинства русских путь сюда лежал через Харбин. Люди с коммерческой жилкой в хаотических условиях Шанхая тех лет ухитрялись становиться предпринимателями, владельцами мелких газеток, казино, косметических салонов, магазинов. Многие занимались спекуляцией и делали деньги на инфляции: придерживали товары и выпускали их в продажу, дождавшись повышения цен. Возникали биржевые маклеры и откровенные «торговцы воздухом», заключавшие жульнические сделки под несуществующий товар. В этой пестрой среде было нетрудно обитать довольно долгое время, не вызывая особого любопытства ни у соотечественников, ни у местных властей.
Вся эта разнообразная публика охотно участвовала в ночной жизни огромного города – их, как ночных бабочек, влекли к себе неоновые рекламы казино и баров, музыка, доносящаяся из распахнутых дверей различных увеселительных заведений, кричащие афиши круглосуточных кинотеатров и шикарных ресторанов, где не гнушались выступать актеры с известными именами. Легко нажитые одной удачной сделкой барыши так же легко таяли за одну разгульную ночь.
Все это Ощепковы увидят не раз во время своего пребывания в Китае, а пока с вокзала – в английский сектор, в коммерческую гостиницу, где, как предупредил Геккер, им были уже заказаны места.
Коммерческая гостиница оказалась большим двух этажным каменным домом, окруженным каменной галереей, выходившей в сад. Камины, жалюзи на окнах… Казалось, время здесь остановилось на эпохе английской королевы Виктории – в девятнадцатом веке.
Но был и другой город: недаром на Руси долго называли «шанхаями» разные самостийно возникшие поселки с хибарами, сколоченными кое-как из подручного материала и населенными людьми, с которыми, по большей части, лучше было не встречаться с наступлением темного времени суток. Здесь, в китайском Шанхае, это были кварталы, населенные рабочими, поденщиками, мелкими уличными торговцами и разным пестрым людом, который обычно обитает в припортовых районах.
Уже на следующий день Ощепковы запланировали деловые встречи. Шанхай считался центром возникновения и развития молодого китайского кино. Предстояло прежде всего знакомство с состоянием дел в местном кинобизнесе: нужно было выяснить, можно ли, в принципе, и на каких условиях закупить у здешней китайской фирмы достаточно кассовый европейский фильм с тем, чтобы затем за определенную долю прибыли организовать его прокат в Японии.
Когда начались деловые переговоры о покупке кинофильма, оказались весьма к месту и советы Геккера, и переводческая помощь Марии. Они договорились, что Василию лучше не показывать будущим деловым партнерам свое знание китайского: так будет легче разобраться в их истинных намерениях и заключить наиболее выгодную сделку. И снова, уже в который раз, Василий подивился многоликости своей юной помощницы: куда девались наигранная капризность и, казалось бы, врожденная привычка насмешничать!
Скромная маленькая переводчица умела, откланявшись со сложенными ладошками, совершенно стушеваться, стать незаметной, и только в ее русских переводах с китайского могли чуть слышно прозвучать для Василия и предупреждения, и подсказки ответов. Она ничего лишнего не говорила, просто иногда переспрашивала ту или иную фразу. Но при повторении эта фраза звучала из ее уст именно так, как ее лучше было бы произнести. И Василий соглашался: да, его поняли именно так.
* * *
Свободное время они старались проводить на воздухе и по взаимной договоренности в эти минуты не говорили о работе. Зима казалась как-то не к лицу здешним местам – небо голубое, как в тропиках, зелень была свежа, многие цветы ни за что не соглашались завянуть.
Геккер на прощанье посоветовал Василию показать Маше шанхайский парк Ююань – «Сад радости», созданный еще в пятнадцатом веке. По легенде, некий чиновник Пань хотел порадовать своих родителей, которым почтенный возраст не позволял побывать в Пекине и полюбоваться императорским дворцом. Любящий сын поставил в самом центре Шанхая копию императорского дворца и сада с чайным павильоном, который расположен посредине небольшого озера. Павильон соединяет с берегом уникальный мостик с девятью изгибами.
Правда, Пань столкнулся с одной непредвиденной трудностью: в императорском саду были изображения драконов – символа императорской власти. Его шанхайской копии драконы не полагались по статусу. Тогда строители поставили в саду Паня четырехпалых, а не пятипалых драконов – вроде и такие же драконы, а не императорские!
