Ну а Олежка просто страсть как соскучился по новостям от наших, от Советских. И он начал уговаривать Кистринова, чтобы он передал ему радио.
Кистринов вздохнул и молвил печально:
— Вот язык — подвёл меня. Зачем, спрашивается, о радио взболтнул. Теперь ведь не отстанешь.
— Не отстану, совершенно точно не отстану! — заверил, широко улыбаясь, уверенный, что теперь-то Кистринова удастся уговорить, Олежка.
— Ладно, подумаю я, — вздохнул Кистринов.
— Сегодня же его в наш дом перенесу! — воскликнул Олежка.
— Да ты что? Даже и не думай!
Но Олежка уже так возжелал завладеть этим приёмником, что и слушать не хотел Кистринова. Ему казалось, что уж нет, и не может быть на свете ничего лучше, чем этой возможности послушать голос своих, Советских людей, которые находятся там, где Свобода. И, если бы сейчас Кистринов ответил отказом, то Олежка ночью сам пробрался бы в его дом, и выкрал бы радио.
И Кистонов, глядя на Олежку, понял это, и проговорил:
— Ладно. Заходи. Но, Олег, подумай только: если тебя схватят да начнут спрашивать, откуда радио…
Олежка перебил его и сказал:
— Скажу, что в парк ходил и там радио нашёл. А про вас — ни слова. Пусть даже расстреливать начнут: всё равно, ничего я про вас не скажу…
Той ночью Олег, завернув драгоценный, но чрезмерно громоздкий радиоприёмник в какое-то тряпьё, понёс его к своему дому…
А ускользнул из дому, никому ничего не сказав — так, думал, меньше будут за него волноваться. И никому, даже и Ване Земнухову, он ничего не сказал о радио, потому, что хотел всё сделать сам, чтобы потом его похвалили, как бесстрашного и ловкого героя.
Ночь, как и большинство Краснодонских ночей, была почти непроглядно чёрной; и, если бы полицаи ходили без фонарей, то у них было бы больше шансов схватить кого-нибудь из нарушителей комендантского часа. Но без фонарей они боялись ходить, и яркие колонны электрического света предупреждали об их приближении ещё за долго до того, как разносились их развязные голоса.
Конечно, Олег боялся; но он боялся недостаточно, — не так, как боялся бы на его месте взрослый человек, совершенно сознающий, что ему грозит.
Несколько раз ему приходилось прятаться на боковых улочках, и полицаи проходили совсем близко от него. Стоило им только повернуться, и посветить на боковую улочку, и они увидели бы Олежку, с радио. Но и этого не боялся мальчишка. Ему казалось, что просто нет такой силы, которая могла бы его победить.
Но один раз, когда он пробирался возле длинного забора, шаги полицаев послышались сразу и спереди и сзади. И Олежку ничего не оставалось, как перебросить радиоприёмник через забор, и самому прыгнуть следом за ним. Причём, как Олежка ни старался, а падение у радио получилось самым неблагополучным…
Но всё же он добрался до своего дома, и никем не был схвачен. Он постучал в оконце той комнатки, в которой вынужден был ютиться и он, и Елена Николаевна и бабушка Вера.
И сразу же открыла окно Елена Николаевна. Ведь она действительно сидела возле окна и в напряжении, с глазами полными слёз, ждала своего сына.
Олежка зашептал:
— М-мама т-ты т-только н-не в-волнуйся. Я в-вот радио п-принес. М-москву будем слушать! — и по его щекам покатились светлейшие слёзы счастья.
И он с некоторым усилием протянул ей тяжеленный радиоприёмник.
Тут же из-за угла дома вышел немецкий часовой и, высветив Олежку своим фонарём, свистнул; и жестом показал, чтобы Олежка поднял руки.
Мальчишка повиновался. Часовой подошёл, а Елена Николаевна, объяснила часовому, что это её сын, и что он выходил из дому по естественным для любого человека надобностям.
Часовой немного поругался, так как Олежка своим поведением всё-таки испугал его, но отпустил его, так как ему вовсе не хотелось устраивать из всего этого возню; а больше всего, на самом то деле, хотелось, чтобы поскорее и уже навсегда закончилась война, потому что этот немецкий часовой, хоть и недавно был на фронте, а уже смертно устал от необходимости воинской службы.
Итак, Олежек оказался в этой комнате, рядом с мамой и бабушкой, которая тоже проснулась, и глядела на своего внучка испуганными глазами.
— Будем слушать Москву, — справившись со своим заиканием проговорил Олежка.
Но Москву ни удалось послушать ни в эту, ни в следующую ночь. По-видимому, когда он перекидывал радио через забор, оно испортилось; и теперь, сколько ни крутил ручку Олежка, ничего, кроме треска не слышал.
Нужен был мастер, который нашёл бы, что сломалось в радио, но такого мастера пока что не было.
* * *
В то же время, Олежка жаждал вступить в подпольную организацию, членов которой он ещё не знал, но которая, по его твёрдому убеждению, действовала в городе.
По сути своей он ещё был ребёнком, и поэтому его, подкреплённая колоссальной внутренней энергией, уверенность в том, что он сможет и должен стать в этой организации лидером, была для Олега Кошевого вполне искренней…
Днём он посещал дома своих старых школьных товарищ и подруг, и везде видел хмурые недоверчивые лица. На его неосторожные расспросы об организации, ему отвечали, что им сейчас совершенно не до каких-то там подпольщиком, а все мысли только о том, как бы не оказаться угнанными в Германию.
— В Германии плохо, там из нас сделают рабов, — говорили эти ребята и девчата.
— А откуда вы это знаете? — спрашивал Олежка.
— Из листовок, — отвечали ему.
И Олежка очень радовался, и даже смеялся своим задорным детским смехом. Ведь многие из этих листовок были написаны его рукой.
Однажды Олежка зашёл к Ване Земнухову, и произнёс, едва не плача:
— Ну что же это такое?! Никак не могу подпольщиков найти! А мне уже очень-очень хочется с врагами бороться! Ваня, ну что ты сидишь?
— Так, а что мне делать? — спросил Земнухов.
— А пойдём вместе искать подпольщиков! — воскликнул Олежка.
Ваня улыбнулся, и сказал:
— Ну, ладно, Олег, будет тебе испытание. Сегодня в пять вечера подходи к школе имени Ворошилова. Понял?
— И там я встречусь с подпольщиками?
— Возможно.
— А какие они?
— Они тебя узнают. Насчёт этого волноваться.
— Ух, з-здорово! — широко улыбнулся Олежка, — А мои стихи ты, кстати, прочитал?
— Да.
— Н-ну и как? Правда хорошие стихи, да?
— Искренние.
— Значит — хорошие?!
— Запоминающиеся.
— Ур-ра! — вскричал Олежка, и, размахивая руками, побежал к своему дому.
* * *
Олежка прохаживался в условленном месте: то есть поблизости от школы Ворошилова, и всё оглядывался: ожидал, что подойдёт к нему здоровый, бородатый мужик — подпольщик, из оттопыренного кармана которого торчат сразу и противотанковая граната и рукоять автомата. Ну и скажет этот народный герой: «Ну что ж, нам только и не хватало такого энергичного лидера, как ты, Олег. И вот мы посовещались с товарищами, и решили, что быть тебе нашим руководителем». В подобных фантазиях, по разумению Олега, не было ничего невозможного — он широко улыбался, и всё ходил из стороны в сторону…
И кого же было его изумление, когда рядом с ним, словно бы ниоткуда, появился Серёжка Тюленин, и спросил:
— Ну что, Олег, готов?
— Т-ты? — уставился на него Олежка.
— Да это я. Пришёл тебе предложить одно дельце, справишься с ним — узнаешь больше.
Отошли в сторону — в такое место, где их уже совершенно точно никто не мог услышать; и там Серёжка сообщил:
— Надо будет поджечь несколько хлебных скирд, и амбар.
— Ага, я г-готов. Только где амбар-то?
— За пределами города, — ответил Серёжка.
— О — это, наверное, я очень поздно смогу домой вернуться!
— Не поздно, а рано, — поправил его Серёжка. — Завтра утром и вернёшься.
Тут Олежка вспомнил слёзы в глазах Елены Николаевны и вымолвил:
— А я ведь даже маму не предупредил, что так поздно вернусь…
— Ну так что ж теперь? — быстро спросил Серёжка.
— Домой я вернуться не могу. Ведь, если маме скажу, что на такое опасное дело иду, так она меня вовсе не выпустит. Вот что, Серёж, ты сбегай ко мне домой, и скажи, что я пошёл на очень важное дело: бить врагов, и вернусь, героем, только утром. Договорились?
— Но ведь я даже ни разу у тебя дома не был… Впрочем, ладно, сбегаю. Только объясни, как до тебя дойти.
И Олежка начал объяснять Серёжке, как пройти к его дому. Серёжка кивнул, и побежал, ну а Олежка остался прохаживаться возле школы имени Ворошилова…
Вдруг к нему подошли два паренька. Один — с темноватыми, энергичными чертами лица, южанин. Он пожал Олежке руку, и молвил:
— Я — Леонид Дадышев; и мы будем работать вместе.
Второй паренек — совсем ещё мальчик, тоже представился:
— Ну а я — Юркин Радик. И я тоже сражаюсь с фашистами. Сергей Тюленин нами руководит.
…Через несколько минут несколько запыхавшийся от стремительного бега Тюленин вернулся. Он застал Юркина и Дадышева оживлённо беседующими с Кошевым; причём в том кусочке беседы, который он услышал, Олежка речью своей выражал такое превосходство, будто он уже сделался командиром, а Юркин и Дадышев были назначены ему в подчинение.
