Ночь застала офицера и его сопровождающих в пятнадцати верстах от города. За спиной растворились очертания Копетдагских гор, над головой засверкали крупные звезды, а из глубины Каракумов повеяло прохладой… И чем глубже погружалась вселенная в ночь, тем холоднее становилось в песках. И жуть наваливалась от непонятных ночных звуков. Казаки, храбрясь, пугали друг друга разными чудовищами из сказок, Черкезхан с Язлы беседовали о том, что надо спешить и успеть добраться до чабанов не позднее завтрашнего полудня. Иначе пригреет солнце, и тогда придется туго— и людям, и лошадям. Привал сделали в час ночи. Дали отдохнуть скакунам, не расседлывая их. Верблюда осадили на брюхо, не снимая поклажи. Сами легли, подстелив шинели, а Язлы — чекмень. В четыре, когда на горизонте засверкала утренняя звезда, отправились дальше. Еще три часа ходу, и вот оно — урочище чабанов: высокие, поросшие саксаулом барханы, а в низине несколько кибиток.
Конечно же, чабаны сразу увидели приближающуюся группу всадников. В пустыне подойти к одиноким кибиткам и быть незамеченным почти невозможно: днем увидят люди, ночью — собаки. Днем безопаснее, поскольку люди успеют разобраться — кто едет, и предпримут соответствующие меры. Ночью же всякий — враг. Черкез об этом хорошо знал и приблизился к кошу, когда развиднелось. Подъезжая, услышали лай собак, затем кто-то из чабанов появился на бархане, а следом еще двое. Язлы удовлетворенно сказал:
— Это Алты-ага со своими. Я узнал его.
— Это хорошо, что у тебя такой зоркий глаз, — похвалил Черкез и предупредил: — Но язык придержи, не хочу, чтобы он у тебя был длинный. Я сам расспрошу обо всем чабана.
Язлы вобрал голову в плечи, и пока здоровались с хозяевами, помалкивал. А Черкезхан, едва поздоровавшись, спросил:
— Ну и чего они хотят сделать с этим русским?
— О каком русском говорите? — не понял Алты-ага.
— Не прикидывайся дураком! — повысил голос Черкезхан. — Русский босяк прячется где-то здесь! И с ним еще двое.
— А кто могли быть эти двое, ваше благородие?
— Братья мои!
— Нет, не было ваших братьев, — отвечал чабан. — Русского тоже не видел.
— Алты-ага, вы почтенный человек, а почему-то врете мне. — Черкезхан вынул револьвер. — Если не скажете, придется пристрелить вас.
— Хан-ага, ваше благородие, не видел я никого, — стоял на своем чабан.
— Ну-ка, казаки, заставьте его говорить правду! — приказал штабс-капитан.
Казаки тотчас выхватили плетки и принялись стегать чабана. Алты-ага бросился было бежать, но его сбили с ног и ударили плетью по лицу.
— Черкез, собачий сын! — взъярился чабан. — Ты чего со мной делаешь?! Ты думаешь, если ты хозяин, тебе все можно. Ну стреляй тогда, сын паршивой овцы, выкормыш Петербурга! Но не было тут твоих братьев, не было!
— Господин офицер, — учтиво вмешался подпасок. — Может, они на Джунейте?
— Где этот Джунейт? — сразу оживился Черкезхан,
— Кто там живет?
— Там седельщик живет.
— Еще кто, ну говори!
— Еще старуха его… и одна беленькая.
— Кто такая — беленькая?
— Городская она, господин офицер.
— О аллах! — воскликнул отчаянно штабс-капитан. — Ты молвишь истину губами вот этого глупого подростка. Значит, все мои предположения сбываются! Казаки, садитесь на коней, поедем к Джунейту. А ты, чолук, иди вперед — покажешь нам это место.
— Сын паршивой овцы… Предатель из предателей,
— злобно проговорил Алты-ага, презрительно глядя на своего подпаска. — Не будет тебе места на земле. Я удавлю тебя собственными руками!
Но чабан перестарался в своей ненависти. Слова его взбесили штабс-капитана. Обернувшись, он замахнулся на старика и в бешенстве два раза выстрелил в него. Две женщины тотчас выбежали из кибитки и бросились к мертвому. Заплакал подпасок, охваченный горем и страхом. Черкезхан ткнул его дулом револьвера в спину и проговорил:
— Веди и покажи нам место, где прячутся городские, или я тебе всажу пулю в спину!
* * *
Джунейд — это райское местечко известно было лишь немногим. Находились оно в двадцати верстах от караванной дороги, и сюда почти никто не заглядывал. Даже те, кто слышал о голубом чистом озерце в песках, не стремились к нему. Путешественники из Хивы, едущие в Асхабад, увидев Копетдагские горы, спешили поскорее к ним, и не было смысла сворачивать в сторону, к озеру. А отправляющиеся из Асхабада в Хиву не сворачивали к озерцу, поскольку не было смысла делать остановку в самом начале пути. Седельщик, обосновавшийся здесь, жил преспокойно. Путники к нему не заезжали. Седла он возил на базар в Асхабад и продавал там. И время от времени появлявшиеся на Джунейте калтаманы не только не грабили старика, но и защищали его,
Аман и Ратх, спасая Нестерова, предосторожности ради, не стали заезжать к чабанам. Проехали прямо на озеро. Тут помылись после трудного пути, ибо ехали днем, в самую жару. Расположились в черной кибитке седельщика: вынесли из нее вонючие кожи, которыми обтягивал седла хозяин, взбрызнули пол и постелили кошмы. Аман тотчас отправился в другую кибитку, к Галие. После недолгого отдыха сошлись все. вместе и вновь стали думать, что делать дальше. Ясно было, что возвращаться в Асхабад ни братьям, ни тем более Нестерову нельзя: ни через неделю, ни через год. Пока в Асхабаде властвуют монархисты, находиться там опасно. Ехать через всю пустыню, в Хиву, а оттуда на Мангышлак — не менее опасно. В пути, на большой дороге» можно наткнуться на казачий разъезд. Решили выждать: пусть успокоится Косаговский, пусть подумает, что Нестеров уже выбрался из Закаспия. Потом можно будет выйти на какую-нибудь ближайшую станцию, где останавливается поезд, и уехать.
Так, в разговорах, прошло четыре дня. Беглецы окончательно успокоились. И тут приехал Байкара. Увидев Нестерова, насторожился сразу:
— Аман, только не темни, говори прямо: это тот человек, которого хотели повесить?
— А ты что, хотел получить награду за поимку его? — вопросом на вопрос ответил Аман.
— Нет, Аман, — отмахнулся Байкара. — Если это тот человек, то я хотел бы спросить у него, как чувствует себя приговоренный к виселице.
— Странные у тебя желания, — удивился Ратх.
— Странного ничего, циркач, — ответил Байкара. — Махтумкули-хан давно уже распустил слух: «Как поймаю Байкару, сразу повешу по-русски, на столбе». Вот и хочу знать: не тот ли, приговоренный, приехал с вами? Если он, то я должен назвать его своим братом по судьбе.
Все это время, пока Байкара говорил, весело поглядывая на Нестерова, Иван Николаевич внимательно слушал калтамана, стараясь понять, о чем он толкует. И Ратх тотчас перевел. Нестеров усмехнулся:
— Схожесть судеб измеряется не виселицей, Байкара. Английская королева Мария Стюарт и вождь французской революции Робеспьер — оба погибли на эшафоте, но они не были единомышленниками. Мы с тобой, Байкара, тоже по-разному понимаем жизнь. Ты, как мне сказали мои друзья — вольный разбойник пустыни. Грабишь богатых купцов, кормишь свою шайку — этим и ограничивается твоя деятельность. Что касается меня, я состою в партии социал-демократов, в которой сотни тысяч человек. И у нас задача — не грабить и не убивать купцов и капиталистов, а совсем свергнуть их и отдать власть рабочим и крестьянам.
— Да, я слышал о ваших желаниях, — без обиды отозвался Байкара. — Но то, о чем ты говоришь, урус, вы желаете сделать для своих, русских. А мы живем по-своему и расправляемся с богатыми и жадными людьми по-своему. У нас своя революция.
— Это не революция, Байкара, — возразил Нестеров. — Это лишь ее зачаточное проявление. В русской истории много было таких, как ты, добрых разбойников. На прошло время и люди поняли: добрые разбойники не смогут одолеть царя и его многотысячную армию полицейских, казаков, дворян и помещиков. А когда поняли, то пришли к мысли, что нужна единая партия, которая бы защищала интересы бедного народа, боролась бы за его права и в конечном счете свергла насильственный царский строй.
— Иван, вот что я тебе скажу. Как бы не закручивались завитки жизни, Байкара не затеряется в них малой блохой.
— Может быть и не затеряешься, — согласился Нестеров, — если поймешь самую суть. Но пока что ты смотришь на жизнь глазами ребенка. Вот ты мне сказал: «У туркмен своя революция». Туркмены, дескать, сами по себе, объединяться им с русскими бедняками, вроде бы, самим аллахом запрещено. А знаешь ли ты, Байкара, почему туркменские баи и ханы сильнее дехканской бедноты сегодня? Да потому, что они с русскими господами давно объединились против бедняков-туркмен и против русских рабочих. Я приведу тебе лишь один-два примера, и ты поймешь, Байкара, что это так. Например, все ханы Туркмении получают из казны начальника области по триста рублей в год! Триста рублей, понимаешь? А ты задумываешься, за что-им платят такие деньги? А платят им за то, чтобы своих: дехкан усмиряли и подчиняли русскому падишаху.
