В трапезной было малолюдно, за скудным ужином сидел молодой монах, в тёмном углу копошился кто-то неразглядный. Антип произнёс слова приветствия, монах дружелюбно откликнулся, но из угла прозвучало нечто злобное и из полумрака показалось одноглазое лицо ключника Пимена. Антип слышал о происшедшем с ним несчастье и, конечно, никак не связывал его с произнесённой когда-то угрозой. Не было ни злорадства, ни жалости, в конце концов тот сам поплатился за свою чрезмерную скаредность. Не то Пимен, он считал виновным в своей беде именно этого колдуна и поклялся при удобном случае отомстить ему.
Антип подсел к монаху — юное лицо с реденькой рыжеватой бородёнкой, совсем ещё мальчик, если бы не горестные складки, сбегавшие к уголкам рта.
— Я тебя здесь доселе не видел, кто таков и откуда будешь? — поинтересовался Антип.
— Брат Афанасий, из святой Троицкой обители все мы суть, — ответил монах словами легендарного старца, привозившего по весне печёные хлеба голодающим москвичам, и осенился. От движения колыхнулся наперсный крест — да ведь это тот самый, что получил Ананий при расставании в Устюжне.
— Откуда он у тебя?!
Афанасий тут всё и рассказал: о последних событиях в осаждённой обители, о подвигах Анания, о гибели его и верного Воронка. Всем сердцем сокрушился Антип, давно уже томился он горестным предчувствием, гнал от себя наваждение, не желая ему верить, и вот оказалось, что не обмануло сердце. Помолились они о душе новопреставленного, вспомянули добром своего молчаливого и надёжного друга. О многом пришлось поговорить в тот вечер, но особенный интерес проявили к искусству врачевания, поскольку оба оказались немало сведущими в этом деле. Великое благо встретить родственную душу, в разговоре забыли об окружающих, да и какие могли быть секреты у лекарей? Пимен, как ни старался быть незамеченным, всё время подавал какие-то звуки, таким уж неуклюжим был создан.
— Чего это он выслушивает? — удивился Афанасий.
— Мало учен, — ухмыльнулся Антип, — из-за неурочного подгляда ока лишился, теперь того и гляди ухо отвалится. В старину таких за уши к воротам прибивали.
— Зачем?
— Ветер так надувал, что всю охоту отбивал.
— У нас в обители тоже слухачей хватало, — вспомнил Афанасий про Гурия, — однако с голодом все повывелись.
— Это точно, голод хороший лекарь...
Так сидели они и говорили без всякого остережения, благо ни от кого не зависели и никого не боялись. А Пимен терпеливо слушал, с трудом удерживая ото сна единственное око, и всё думал, как наказать своего обидчика.
Перед тем как пойти к патриарху Палицын отстоял долгую заутреню, молил о милосердии владыки, чтобы унял недовольство и отложил гнев. Без этой молитвы никак не обойтись, суров был Гермоген, прям, как струна, да только не колебался, шёл мощным тараном напролом, не помышляя даже о малом уклонении. С таким хорошо воевать и брать крепости, а в мирном обиходе каково? Всегда находил повод для укора и с провинившихся взыскивал по самой строгой мере. Но нынче, когда услышит о заговоре, вроде бы ничего не должен сказать, кроме благодарения. С такими мыслями и отправился Авраамий на патриарший двор.
Гермоген после слов Палицына внешне никак не показал озабоченности. Заговорил в медленном размышлении:
— О том, что Жигимонд замышляет войну, мы слышим уже давно, с весны тревожат паны порубежные земли дерзкими набегами, о том же давече смоленский воевода доносил. И что на Северскую и Смоленскую землю зарится, тоже доподлинно известно. И про боярских отступников знаем, от них, паскудников, всякая нечисть возможна...
Палицын почувствовал себя неуютно, он радел о деле, спешил скорее известить о боярских кознях, выходит, зря старался?
— Извини, владыка, что напрасно потревожил, хотел как лучше, — в словах проскользнула явная обида.
Гермоген строго нахмурил брови.
— Не запаляйся и держи норов в узде. Ежели об общем благе пёкся, ино добро, но ежели к своей выгоде...
— Как можешь?! Я за все годы полушки не взял! — Палицын дрогнул голосом.
— Выгода может быть разная, в том числе и от неугомонной гордыни. Я тебя знаю, была ведь мысль к царю побежать и самому обо всём доложить?
Палицын со страхом глянул на Гермогена — а об этом-то как вызнал? Недаром говорят, что он самые потаённые мысли читать умеет. Ничего не ответил, лишь опустил голову, а патриарх, будто не замечая его замешательства, продолжил:
— Может быть, и тот, кто весть принёс, тако же мыслил.
Ах, вон оно что, Гермоген просто проверял верность принесённого известия! Суров и строг владыка, от него не дождёшься ни привета, ни слов одобрения, и хотя такую же строгость он проявляет к самому себе, трудно бывает отделаться от чувства незаслуженной обиды. Палицын вздохнул и кротко сказал:
— Принёсший известие имел добрые помыслы и мною проверен в деле, ходил с твоими грамотами под Дмитров и в Углич, бился на стенах Устюжны, ручаюсь, что он никакой выгоды для себя не ищет.
Гермоген, удовлетворённый решительностью утверждения, внезапно переменил тон. Роль вечного укорителя временами надоедала, тяжело вздохнул и признался:
— Давно слышу об угнетении православия в землях Жигимонда. Страждут наши братья в Литве, коих силком отлучают от веры, вопиют о помощи. Пишут, что король велел собирать каменщиков для строительства своих церквей в Смоленской земле и хочет переселить туда природных латинян, обещая наделить поместьями. Делит россейскую землю, ещё не повоевавши, многие от таких посулов смущаются, вот и наши отступники туда же. Како мыслишь, что надобно делать?
— Следует перво-наперво царя упредить...
— Неможется ему сейчас, болячки с разных концов лезут, окромя лекарей да знахарей никого не принимает, да ещё разных чернокнижников. Беда от этой нечисти! Что они там ему нашёптывают? Больной государь — большое лихо, мало того что дел не вершит, на его недугах половина двора кормится.
Гермоген лишь изредка давал волю чувствам и почти всегда в том случае, когда вспоминал о ведовской братии. Своей ненавистью к ней он прославился ещё будучи митрополитом в Казани, где жестоко боролся с языческими богами, шаманами и колдунами. Такое же отношение сохранил к своим российским, когда переехал в Москву, и были на то свои причины. Слабый и лукавый Шуйский не мог тягаться с прямым, не терпящим прекоречия Гермогеном, но когда болел, легко уходил из-под его влияния. Владыка относил это прежде всего на счёт чаровников и не упускал случая, чтобы не навредить им. Волхвы, чародеи, зелейщики, обаянники, кудесники, сновидцы, звездочёты, облакопрогонники, ведуны, лихие и приворотные бабы, призорницы — весь этот удивительный народ обосновался в то время в Замоскворечье, где часто подвергался нападкам со стороны иступленных ревнителей веры. Гермоген не давал им прямых указаний, это делали те из его окружения, кто умел читать между строк и слышать то, что не произносилось. Помимо русских, существовало множество чужеземных лекарей, против которых патриарх был настроен ещё более строго. Он подозревал, что все тайны утекают именно через них и во время их присутствия зарёкся ходить во дворец.
— Туда ныне нельзя, — строго произнёс он, — а дело не терпит, особливо в части Смоленска. Ему следует помочь безотлагательно, — и так пронзительно посмотрел на Палицына, что тот смешался и сказал явно невпопад:
— Наш архимандрит приказал денег достать для Скопина, тяжка налога, более не потянем.
Гермоген тяжело вздохнул.
— Токмо о суетном печёшься и окромя денег помощи не мыслишь. Подумал бы про своих троицких братьев, ведь не деньгами врага одолевают и не телесной силою, но верой и духовной твёрдостью. Надо тако же и смолян подкрепить. Прикажу вернуть ихнюю икону, Одигитрию Смоленскую, что прислана к нам на поновление, пусть Владычица поможет защитить город, если настанет лихо. Отпишу вашему архимандриту, чтоб послал своих старцев для духовного наставления, ты тоже присмотри кого из своих братьев и отправляй, не мешкая, к смоленскому архимандриту Сергию с моим пастырским благословением. А военной силой пусть царь распоряжается, я в его епархию не вступаюсь. Наш удел — слово Божее, про то же в своём сказе пиши: от него охрабряются даже те, кто обычаев ратных не ведают, от него они исполинской крепостью перепоясываются...
И ещё раз удивился Палицын: откуда владыка про его писание знает? Ведь оно только-только измыслено — вот чудеса! Вернувшись на подворье, он собрал братию и объявил о решении Гермогена. Охотников для поездки в Смоленск нашлось немало, отбирали самых крепких. Афанасию пришлось проявить настойчивость, чтобы попасть в их число. «Ничего что хром, — убеждал он, — одну осаду выдюжил и другую, даст Бог, превозмогу, а смолянам много полезен буду». Авраамий в конце концов согласился, много был наслышан о силе духа молодого монаха. Обрадованный Афанасий попытался было склонить к поездке Антипа, но тот отказался, побоявшись оставить беременную жену. Приятели с сожалением развели руками, и Афанасий стал готовиться в дальнюю дорогу.
