Гонсевский обиделся и решил, что обойдётся без королевских милостей. Затеял большое строительство и зажил на широкую ногу: давал богатые пиры, устраивал шумные охоты, приглашал музыкантов и артистов на весёлые представления. Соседи к чудачествам нового старосты особого интереса не проявили, да и сам он скоро понял, что велижский замок, каким бы шикарным ни был, всегда уступит даже самому невзрачному внутреннему дворику королевского Вавеля. Отныне возвращение в мир большой политики стало его самым заветным желанием, и он всеми силами старался обратить на себя высокое внимание: устраивал постоянные набеги на московские области, наводнил их своими лазутчиками, давал приют всякому сброду, учинял шумные беспорядки на границе. Нынешний московский посланец явился для него настоящей находкой, он вызвался лично препроводить его к Сигизмунду и выжидал удобного случая, чтобы сделать это с надлежащим шумом. Королевские слабости и привычки этому хитрецу были хорошо известны.
Приглашённый из Рима знаменитый художник написал по его заказу портрет Сигизмунда, Гонсевский часто сиживал перед ним. Длинное лицо, увенчанное высокой шляпой, вздёрнутые брови, хитрый взгляд, изящная бородка и усы. Во всём облике несомненное величие, что конечно же стоило отнести на счёт художника, и в то же время явное лукавство и притворство — следствие полученного иезуитского воспитания. «Неужели мне не удастся превозмочь эту величественную посредственность? — задавал себе один и тот же вопрос Гонсевский. — Надо бы только отыскать к ней верный ключик. Но где он, этот ключик?» Он раз за разом перебирал всё, что было известно о желаниях и капризах короля.
Двадцать лет назад шведского принца Вазу посадили на польский трон под именем Сигизмунда III. В уме честолюбивого юноши, ставшего повелителем огромной территории между северными и южными морями, роились дерзкие мечты: он должен создать империю и сравняться славою с великими завоевателями прошлого. Увы, природа не отпустила на это ни ума, ни характера. Сначала был утерян шведский престол, который оттягал собственный дядя Карл. Долгое время племянник не терял надежды на его возвращение, у него всё ещё оставалась Финляндия под управлением преданного Флеминга. Но тот неожиданно умер, а коварный дядя, ворвавшись в родовой замок, велел открыть гроб и так оттрепал усопшего за бороду, что у него отвалилась голова. Вместе с ней отпала и Финляндия. «Эта партия мною проиграна, — сказал себе Сигизмунд, — начнём другую», имея в виду восточного соседа.
Он любил играть в шахматы. Рассчитывать на многие ходы вперёд, наносить неожиданные удары, угрожать королю, овладеть, если повезёт, королевой — игра действительно достойная его высокого положения. В выборе партнёров проявлял известную осторожность, но это только ему казалось. В жестокой борьбе за право сыграть партию с королём побеждали самые ловкие, хорошо знающие, как нужно действовать, ибо нередко шахматные партии имели вполне реальное продолжение.
На некоторое время партнёром короля стал Юрий Мнишек, отец печально известной авантюристки. То был первостатейный плут. Свою ловкость в отношении королевских особ он начал проявлять ещё много лет назад, когда нашёл способ быстро утешить Сигизмунда II, удручённого смертью любимой жены. Мнишек отыскал в одном из монастырей удивительно похожую на усопшую королеву монахиню, проник к ней переодевшись в женское платье и после недолгих уговоров склонил к тому, чтобы исполнить свой патриотический долг. Его величество остался доволен, и Мнишек впоследствии поставлял ему новых патриоток, пока не довёл до полного истощения, физического и материального: денег по смерти расшалившегося короля не нашлось даже на похороны. Этот самый Мнишек и подбросил Сигизмунду мысль о мнимом русском царевиче, прибегнув к понятной ему аналогии: пешка, ставшая ферзём, может быстро привести к выигрышу восточную партию. Мысль понравилась и стала претворяться в жизнь. На первых порах затея складывалась удачно. Претендент надавал кучу обещаний: при воцарении возвратить королю Смоленскую и Северскую земли с соседними областями, отдать жене Псков и Новгород — словом, поступиться изрядным куском западной Московии. На деле, однако, с выполнением обязательств не спешил и после низвержения был быстро заменён вторым проходимцем с теми же надеждами на уступку московских земель. Теперь перестал их оправдывать и новый «господарчик».
Пришла пора сменить шахматного партнёра. На некоторое время им стал Лев Сапега, давний приверженец идеи об униатском государстве. Теперь у него нашлись новые доводы в её поддержку. Нужно перестать делать ставку на жалкие пешки, у короля подрастает собственный сын; утомлённые распрей русские бояре давно говорят о том, чтобы посадить на московский трон чужеземного принца, и многие не прочь видеть на нём Владислава. На перечисление выгод от такой удачной комбинации у красноречивого канцлера едва хватало слов, лишь об одной, личной, умалчивал: себя, знатока русских дел, он видел в роли наставника молодого царя, а значит, всевластным управителем Московии. Сигизмунд в конце концов идею воспринял. Да и попробовал бы он противиться, если хитрый канцлер обложил его со всех сторон: взял в союзницы королеву Анну, добился одобрения со стороны сейма и местных (поветовых) сеймиков, провёл несколько льготных законов для тех, кто с оружием в руках будет отстаивать права королевича.
И тут в уже почти налаженное дело вмешался новый шахматный партнёр: Франческа Симонетта, которого новый папа Павел V назначил свои личным представителем в Польше. Все усилия папского нунция сразу же направились на расширение и укрепление католической веры, быстрые успехи в этом деле сулили ему кардинальскую шапку. С появлением Симонетты началось наступление на православие: монастыри и храмы передавались униатам, закрывались школы, везде стали властвовать иезуиты. Король, громко провозглашающий себя защитником веры и заявляющий о свободе вероисповедания, на деле потворствовал мракобесию нунция. Тому показалось мало и этого. Молодой, неустойчивый в вере королевич, уверял он, не готов к тому, чтобы стать русским царём, тем более, что русские бояре будут настаивать на его переходе в православие. Нет, для надёжной защиты апостольской веры нужна более сильная и крепкая личность, нужен сам король. У Сигизмунда закружилась голова: может быть, это как раз то, о чём мечталось в юности? Он, правда, немного колебался, и тогда Симонетта сделал сильный ход: познакомил со своей юной и прелестной племянницей. Та действовала смело, напористо, так что позиции королевы заметно пошатнулись, а вместе с ними упали шансы партии королевича.
Все понимали, что восшествие Сигизмунда на русский трон почти наверняка потребует военного вмешательства. Вторжению в соседнее государство следовало придать законную видимость. За дело взялся сам Симонетта. Немецкому императору был направлен манифест, в котором доказывалось законное право польских королей на обладание Русью. Письмо с просьбой благословить богоугодное дело полетело и в Рим. Оба послания удостоились весьма уклончивых ответов, но Сигизмунда это не обескуражило, он пока довольствовался званием «О, мой Цезарь!», которым его удостоила юная итальянка.
В июле Сигизмунд приехал в Минск, чтобы решить вопрос о ближайших действиях в отношении Москвы. На совет были призваны ближайшие доверенные лица. Доклад в присущей для себя велеречивой манере делал канцлер Сапега, доказывавший необходимость срочного похода на Москву. Победы Скопина и союзных войск, говорил он, способствуют скорому преодолению смуты с нежелательными для нас последствиями: укрепление русско-шведского союза и усиление антипольских настроений. Сейчас, когда у русских нет единства, мы должны поддержать своих сторонников и помочь им всеми средствами, в том числе военными. Обширные российские пространства дают возможность нашей бедной шляхте испоместиться в Московии, успокоить недовольство и отбить охоту к новым мятежам...
Король проявлял явные признаки недовольства говорливостью канцлера. Всё это хорошо известно, убеждать в необходимости похода в Московию его не нужно. Речь должна идти уже о более конкретных вещах. Опытный Сапега почувствовал нетерпение его величества и быстро поправился. Предстоящий поход находит всеобщую поддержку у польской шляхты. Замелькали известные имена: киевский воевода князь Острожский, перемышленский кастелян Стадницкий, литовский маршал Дорогостайский, сендомирский староста Любомирский, брацлавский староста Тышкевич, Хмельницкий староста Струсь... Помимо природных польских панов принять участие в походе выразили желание немцы, венгры, запорожские казаки, татары...
От такого известия король посветлел лицом, его на строение улучшилось, и витавшая в воздухе гроза разрядилась. Благодушный настрой не разделял гетман Жолкевский, он сидел с мрачным видом и только выдержка старого солдата не позволяла подать рассерженный голос. Король всё же обратил на него внимание и спросил о причине недовольства. Гетман подлаживаться не стал, положение, по его мнению, не столь блестящее. Настоящих бойцов крайне мало, основная часть войска — неуправляемый сброд своевольцев и развратников, особенно венгры и запорожцы. Нет осадных орудий, плохо с порохом и провиантом...
