— Хорошо, господин офицер, — с завидной лёгкостью согласился Якши-Мамед и, раскланявшись, ступил на трап.
— Не советую вам, бек, столь легковесно принимать моё предупреждение, — пригрозил Путятин. — Не забывайте, бек, что и без купечества русского вам не обойтись!
— Хорошо, господин офицер… Хорошо… Не забудем… До свидания.
— Ну что ж, Кият-ага, — сказал начальник крейсерской эскадры и подтолкнул патриарха, — вы тоже можете идти, у меня — всё. Если понадобитесь— сообщим. Но попробуйте взять себя в руки и сослужить службу моему государю. Рано вы отдали бразды правления мальчишке!
— Вы правы, господин капитан, — согласился Кият. — Рано мы ему позволили… Всё будет так, как пожелает его величество государь император Российской державы… Передайте ему мои слова, господин капитан.
— Непременно, непременно, бек…
Путятин усмехнулся и помог Кият-хану спуститься по сходням в лодку. Тут же русские шлюпы подняли паруса, чтобы двигаться дальше, в Астрабадский залив.
Растревоженный аул Гасан-Кули был похож на муравейник. Люди собирались толпами; толковали о русских, спорили, как дальше жить. Прибывшие с Гургена джигиты сообщали, что бывший астрабадский хаким Насер-хан, смещённый шахом за поражение в неравной битве с туркменами, ныне занял сенгири на Кара-Су и обещает проучить кочевников. В водовороте человеческих речей, пожалуй, наиболее отчётливо звучал голос оскорблённого Якши-Мамеда, возвратившегося от начальника эскадры. Встречаясь с ханами атрекских селений, Якши-Мамед со злой иронией выговаривал:
— Этот свиноед даже не захотел прочитать моё письмо! Он ищет дружбы с персиянами, а нас называет грабителями! Ва алла! Это мы-то грабители, у которых опять каджары угнали половину овец и две тысячи верблюдов! Хватит терпеть! С тех пор, как покинул Кавказ генерал Ермолов, русские перестали считать нас за людей. Но мы напомним о своём человеческом достоинстве!
Атрекские баи и ханы горячо поддерживали Якши-Мамеда. «Неужели мы должны подчиняться шаху? — возмущались они. — Если сейчас не добьёмся своего, то когда же ещё?!» Пусть поймут урусы, что это не аламан, не набег ради наживы. Не день, не два готовились Якши-Мамед и его верный сердар Махтумкули, прежде чем собрали воедино боевые силы туркмен. Не год, не два боролись они за то, чтобы их имена звучали на побережье, а имя старца Кията поблекло, как поблек он сам телом и духом. Одни рыбаки да перевозчики нефти боготворят Кията и ропщут на молодого хана. Но пройдёт ещё немного времени, и всем им Якши-Мамед заткнёт глотки. И ничего, что они сейчас крутятся вокруг Кият-хана и не хотят идти на войну. Это им припомнится в нужный день, час и момент…
Такие разговоры велись в Гасан-Кули и в тот день, когда от русского купеческого шкоута отделился катер и направился к Чагылской косе. Джигиты заглянули в юрту к Якши-Мамеду и сказали:
— Якши-хан, русский купец едет. Все рыбаки опять встречать побежали!
Якши-Мамед выругался и быстро-быстро принялся натягивать сапоги. Сидевшие с ним рядом тоже схватились за обувь. На Чагылской косе тем временем уже собралось не меньше половины сельчан. Рыбаки, как ни в чём не бывало, везли бочки с солёной рыбой и мешки с вяленой, и в жестяных банках — икру. Увидел Якши-Мамед и своего отца. Окружённый деловыми, торговыми людьми — аксакалами, он спокойно смотрел в море, словно и не подействовала на него встреча с Путятиным, словно и не хотел знать патриарх, что сейчас надо народ на коней сажать п отправлять в бой. «Нет, пока не унесёт этого старого дурака Чёрный ангел, нам с рыбаками и торговцами не справиться!» — зло подумал Якши-Махмед и решил: купцу надо помешать.
Санька с тремя музурами вылезли из катерка, не очень уверенно ступили на мокрый ракушечник. Видно, почувствовал купец общее настроение атрекцев. Да и как не почувствовать: одни хмурятся, другие улыбаются, а третьи — вовсе матерятся и угрожают. Кият-хан, как бывало и раньше, похлопал Саньку обеими руками по плечам, спросил о здоровье, об отце и повёл к себе, в пустую юрту Кадыр-Мамедя. Рыбаки, загорелые, с огрубевшими обветренными лицами, шли рядом с купцом, словно оберегая его от кого-то. И Герасимов удручённо подумал: «Ох, не надо было ехать сюда. Принять бы на паруснике товары— и баста».
Из толпы тем временем стали доноситься возгласы: «А долги он привёз? Расплачиваться будет?» Санька не понял, о каких долгах спрашивают атрекцы, но вспомнил о Михайле: «Может, он задолжал? Вот ещё нелёгкая!»
Возле родового порядка киятовых сыновей навстречу толпе, идущей вслед за купцом, выехал Махтумкули-сердар с отрядом джигитов.
— Хан-ага, — сказал он с насмешкой Кияту, — в Гасан-Кули хозяева мы: я и твой старший сын. Нам угодно, чтобы дорогой гость сначала побывал в наших юртах!
— Невежливо так говорить, сердар, — сказал с обидой Кият. — Купец приехал торговать, а не на кошме с пиалой сидеть. Уходи с дороги.
— Нет, уважаемый хан-ага, — Махтумкули-сердар слез с коня и встал между патриархом и Герасимовым. — Вот и Якши-Мамед так же думает. Если я не прав, то сын твой прав. Пусть он скажет.
— Да, отец, — повысил голос Якши-Мамед, — Мы знаем, что у тебя к купцу дело, но и мы без дела не живём. Он нам тоже нужен. Он задолжал нам десять тысяч реалов!
— Бог с тобой! — воскликнул изумлённо Санька. — Вот антихрист-то! Да когда я у тебя брал деньги, Якши?! Ты что — спятил?
— Уважаемый, не оскорбляйте его, — возмутился Махтумкули-сердар. — Пойдёмте к нам, там разберёмся…
Джигиты оттолкнули купца и его трёх музуров от Кията и рыбаков и повели в другую сторону, к мечети, где жил сердар. Кият направился туда же, но сердар усовестил старца:
— Хан-ага, вы дожили до почтенного возраста, но не научились правилам хорошего обращения. Идите отдыхайте. Когда вы понадобитесь, мы позовём вас…
Это было самое унизительное оскорбление, какое когда-либо слышал патриарх. Ошеломлённый, пожёвывая беззубым ртом и топчась на одном месте, он взмахивал руками, сердясь, выговаривал обидные слова и грозил:
— Не будет моего прощения вам, сердар! Не будет и тебе прощения, Якши-Мамед!
Уходя к кибиткам среднего сына, он увидел, что не одинок: за ним шла огромная толпа рыбаков и киржимщиков, готовая в любое время выполнить волю своего патриарха.
Тем временем джигиты сердара ввели Герасимова в восьмикрылую, богато убранную юрту, и Махтумкули-хан надменно сказал:
— Сколько посещают нас эти свиноеды, но никогда не снимают обувь, входя в кибитку. Йигитлер, разуйте-ка его!
Джигиты засмеялись, повалили Саньку и бесцеремонно сдёрнули с него сапоги.
— Садись, садись, купец, — грубовато подтолкнул его Якши-Мамед, указывая на ковёр. — Привёз деньги?
— Какие деньги? О чём ты, Якши? — испуганно заговорил Герасимов.
— Твой брат должен был выплатить мне, но его убили! Мы не выпустим тебя отсюда, пока не отдашь долг.
— Якши-хан, — справившись со страхом, возразил Санька… — Может быть, и брал Мишка у тебя деньги, но где расписка?
— Не деньги он взял, сатана, а рыбы и икры, лебяжьего пуха и ковров взял на десять тысяч. Сказал: «Приеду — чистыми реалами отдам»…
— Ай, что с ним толковать, — вмешался в разговор Махтумкули-сердар. — Все эти купцы-свиноеды — один жадней другого. Дай-ка я его немного припугну!
Сердар вынул нож, протёр лезвие полой халата и, посмотрев на купца, засмеялся. Санька вобрал голову в плечи.
— Хан-ага, да ты что! В уме ли! Да отдам деньги я! Всё до копейки отдам, только не убивай. Детишки у меня… Жена молодая. Пощади, хан-ага.
— Ай, что говорить об этом, сердар, — засмеялся Якши-Мамед. — Всё русское воинство на Кавказе воюет против Шамиля и ничего не может с ним сделать. А имам бьёт их и захватывает аул за аулом. Теперь, говорят, и Темир-хан-шуру взял и вроде бы Дербент в его руках.
Махтумкули, выслушав соратника, небрежно проговорил:
— Если всё кавказское воинство ничего не может сделать с Шамилем, то что сделает с нами какой-то один начальник эскадры?!
— Давай, купец, десять тысяч, — опять потребовал Якши-Мамед. — Если не отдашь, то и тебя убьём, и твоего капитана первого ранга в море утопим.
— Якши-хан, — взмолился Герасимов. — Ну как же тебе отдам, если у меня с собой ни гроша нет! Да и не такой я плут, как ты думаешь. Если брал Мишка, я отдам, и грозить мне не надо. Давай одного моего музура пошлём на шкоут. Я записку напишу своему гостинодворцу, он выдаст десять тысяч серебром.
— Пиши, собачья отрава, — согласился Якши-Мамед.
Герасимов тотчас достал из сумки листок бумаги и карандаш, написал всё, что требовалось. Якши-Мамед взял записку, прочитал её, затем велел джигитам проводить русского музура к катеру и доставить на корабль.
Наступила ночь. В ауле было так же неспокойно, как и днём: отовсюду доносились людские голоса, ржание коней и выстрелы. Герасимова увели в соседнюю, чёрную юрту и привязали у входа большого косматого пса.