Аледис прервала молчание:
— Вы его знаете?
— Нет… Нет.
Узнает ли она его? На самом деле она его мало помнила. Он ведь был тогда ребенком!
— Вы мне поможете найти его? — отвлекла ее от мыслей Аледис.
«А кто поможет мне, если я встречусь с сыном?» — с грустью подумала женщина.
— Я сделаю это, — пообещала она и жестом показала, чтобы Аледис оставила ее одну.
Когда девушка вышла из палатки, Франсеска закрыла лицо руками. Арнау! Она уже успела забыть его. Она вынуждена была это сделать! И вот, двадцать лет спустя… Если девушка говорит правду, тот ребенок, которого она носит в своем лоне, был… ее внук! А она хотела убить его. Двадцать лет! Какой он теперь, Арнау? Аледис сказала, что ее муж высокий, сильный, красивый. Франсеска его не помнила.
Когда она отнесла сына в кузницу, ей не дали навещать ребенка. «Проклятые! Пока я кормила младенца, они уже выстраивались в очередь, чтобы насиловать меня!» Слезы потекли у нее по щекам. Сколько времени она уже не плакала? Наверное, все эти двадцать лет… «Ребенку с Бернатом будет лучше», — подумала она тогда. Когда же узнали о его побеге, донья Катерина влепила ей пощечину и выбросила на улицу. Франсеска закончила тем, что сначала таскалась среди солдатни, а потом стала собирать отбросы у стен замка. Ее уже никто не хотел, и она бродила среди нечистот вместе с толпой таких же несчастных, как она, и дралась за кусок заплесневелого черствого хлеба, полного червей. Там она встретила еще одну девушку, которая тоже ковырялась в отбросах. Она была худая, но хорошенькая.
Никто за ней не следил. Франсеска угостила ее остатками еды, которые она оставила для себя. Девушка улыбнулась, и ее глаза засияли; возможно, она не знала другой жизни. Затем Франсеска помыла ее в ручье и оттерла ее кожу песком так, что та закричала от боли и холода. После этого она привела новую знакомую к одному из офицеров замка сеньора де Беллеры. С этого все и началось. «Я огрубела, сынок, я огрубела до такой степени, что мое сердце стало черствым. Что тебе рассказал обо мне твой отец? Что я оставила тебя умирать?»
В ту же самую ночь, когда офицеры короля и солдаты, выигравшие в карты, пришли к палатке, Франсеска спросила об Арнау.
— Ты говоришь, бастайш? — переспросил один из офицеров. — Ну конечно, я его знаю. Его все знают.
Франсеска наклонила голову, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Говорят, он победил одного ветерана, которого боялись все, — продолжил офицер. — И Эйксимэн д’Эспарса, оруженосец короля, забрал его в свою личную гвардию. У этого парня есть родинка возле глаза. Его научили владеть кинжалом, знаешь? С тех пор он участвовал еще в нескольких драках и в каждой победил. Он стоит того, чтобы на него делать ставку. Почему ты им интересуешься? — расплываясь в улыбке, спросил он.
«Почему бы не окрылить его возбужденное воображение?» — подумала Франсеска. Другое объяснение трудно было бы придумать. И она подмигнула офицеру.
— Ты стара для этого парня, — засмеялся офицер.
Лицо Франсески оставалось невозмутимым.
— Приведи его ко мне, и ты не пожалеешь.
— Сюда?
«А если все-таки Аледис лжет?» — мелькнуло в голове Франсески, однако она тут же отмела эту мысль: ее никогда не подводило первое впечатление.
— Нет. Не сюда.
Аледис отошла на несколько шагов от палатки хозяйки. Ночь была великолепной — звездной, теплой.
Лунное сияние окрашивало все вокруг в желтый свет. Она смотрела на небо и на мужчин, которые входили в палатку и выходили оттуда вместе с одной из девушек. Потом они направлялись в какую-нибудь маленькую хижину и через какое-то время покидали ее, иногда смеясь, иногда в полном молчании. Это повторялось снова и снова. А затем девушки шли к тазу, в котором мылась Аледис, и сами там мылись, бесстыдно глядя на нее. У них был такой же взгляд, как у той женщины, которой мать когда-то давно не уступила дорогу.
— Почему ее не арестуют? — спросила тогда Аледис у матери.
Эулалия посмотрела на дочь, как бы оценивая, была ли она достаточно взрослой, чтобы выслушать объяснение.
— Дело в том, что и король, и Церковь позволяют им заниматься своим ремеслом. — Когда Аледис недоверчиво посмотрела на нее, мать добавила: — Да, дочка, это так. Церковь говорит, что публичные женщины не могут быть наказаны земным законом, ибо это должен сделать божественный закон. — Как объяснить девочке, что Церковь поддерживает существование публичных домов, чтобы не допустить прелюбодеяния или противоестественных связей? Эулалия снова посмотрела на дочь. Нет, ей еще рано знать о противоестественных связях.
Антония, блондинка с вьющимися волосами, стояла возле таза и улыбалась ей. Аледис растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.
Что еще рассказывала ей мать? Она погрузилась в воспоминания, пытаясь отвлечься. Кажется, этим женщинам не разрешали жить в городе, деревне и в любом месте, где жили честные люди. Они рисковали быть изгнанными даже из своих собственных домов, если этого потребуют соседи. Их обязывали выслушивать проповеди, чтобы они могли получить прощение. Им запрещалось посещать общественные бани, кроме понедельников и пятниц — дней, отведенных для евреев и сарацин. Они имели право подавать милостыню, но никогда не могли жертвовать свои деньги Церкви.
Антония стояла в тазу, одной рукой поддерживая юбку, а другой продолжая мыться, и все время улыбалась! Каждый раз, когда она выпрямлялась, зачерпнув рукой воду, чтобы помыть себе промежность, она смотрела на нее и улыбалась. И Аледис улыбалась ей в ответ, стараясь не смотреть на ее лобок, освещенный луной.
Почему она улыбается? Похоже, эта девушка совсем еще ребенок, хотя была уже осуждена. Несколько лет тому назад, как раз после того, как отец отказался выдать ее замуж за Арнау, мать повела дочерей в монастырь Святого Петра в Барселоне. «Пусть они посмотрят!» — приказал дубильщик жене. В атрие было полно дверей, сорванных с петель. Их либо приставили к стене, либо вынесли во двор. Король Педро даровал право аббатисе, благодаря которому она своей властью могла приказать бесчестным женщинам уйти из ее прихода, а потом сорвать двери с их домов и принести их в атрий монастыря.
Аббатиса с рвением принялась за дело, и теперь все могли посмотреть, что у нее вышло!
— Это двери всех тех, кого выгнали из снимаемой комнаты? — спросила Алеста, показывая рукой и вспоминая, как их самих выгнали из дому, прежде чем они переехали к Пэрэ и Марионе. Их дверь сорвали за неуплату.
— Нет, дочка, — ответила мать, — это происходит с женщинами, не сохранившими невинность.
Аледис отчетливо помнила этот момент. Произнося эти слова, мать смотрела прямо на нее, сощурив глаза.
Пытаясь прогнать неприятное воспоминание, девушка помотала головой из стороны в сторону, пока ее глаза снова не остановились на Антонии и ее светлом лобке, покрытом кучерявыми волосами, такими же, как и голова. Что бы сделала с Антонией аббатиса из монастыря Святого Петра?
Тем временем раздался голос Франсески, которая позвала Антонию. «Девочка!» — крикнула она ей, и Аледис увидела, как Антония выскочила из таза, обулась и вбежала в палатку хозяйки. Потом, прежде чем Франсеска вернулась к своим заботам, ее взгляд пересекся на несколько секунд со взглядом Аледис.
Что прятал за собой этот взгляд?
Эйксимэн д’Эспарса, оруженосец его величества короля Педро IV, был важной персоной, гораздо более важной по своему положению, чем по телосложению, потому что, когда он сошел со своего внушительного боевого коня и снял с себя доспехи, этот мужчина превратился в низкорослого и худенького человечка. Слабак, заключил Арнау, опасаясь, как бы столь знатная особа не прочитала его мысли.
Эйксимэн д’Эспарса командовал ротой наемников, которым платил из собственного кармана. Когда он смотрел на своих людей, его одолевали сомнения. Где же их преданность? И сам отвечал на свой вопрос: в оплате, только в их оплате. Поэтому ему хотелось окружить себя гвардией телохранителей. Увиденная им драка произвела на него сильное впечатление.
— Каким оружием ты умеешь пользоваться? — спросил у Арнау королевский оруженосец. Когда бастайш показал отцовский арбалет, тот коротко обронил: — Понятно. — И помедлив, добавил: — Все каталонцы умеют им пользоваться, это их обязанность. Что-нибудь еще?
Арнау покачал головой.
— А этим? — Эйксимэн показал на кинжал, который Арнау носил за поясом. Когда бастайш показал ему тупой кинжал, тот громко рассмеялся, запрокинув голову. — Таким кинжалом, — заметил он, все еще смеясь, — ты даже не порвешь девственную плеву. Ты будешь тренироваться с настоящим.
Он порылся в ящике и дал ему мачете, гораздо длиннее и больше, чем кинжал бастайша. Арнау провел пальцем по лезвию. С этого момента, день за днем, Арнау вместе с гвардией Эйксимэна учился рукопашному бою со своим новым кинжалом. Ему выдали цветную форму, куда входили кольчуга, шлем, который нужно было начистить до блеска, и толстые кожаные сапоги, завязывающиеся крест-накрест лентами на икрах. Тяжелые тренировки перемежались с настоящими боями врукопашную, без оружия, организуемыми офицерами из лагеря. Арнау стал воином подразделения королевского оруженосца, и не было дня, чтобы он не участвовал в одном или двух поединках перед людьми, которые толпились вокруг него, кричали и делали ставки.
