– Сейчас я уступлю боярам, – сказал он Басманову, – дело идет об одном дне. Но больше не стану, излишняя уступчивость в Москве более опасна, чем излишняя жестокость.
Нa венчание Дмитрий с Мариной с великим чином и торжественностью вышли из дворца в сопровождении всего высшего синклита.[7] Торжественность была доселе в Кремле невиданная.
Весь путь от дворца Дмитрия до соборного храма Пречистой Богородицы был выстлан бархатною парчою с золотом в два полотна. Яркое майское солнце освещало золотые купола храмов, золотую одежду бояр и золотые воротники на белых ризах первосвященников.
Марина была в русском платье и в сапогах на высоких каблуках. Она вся сияла в золоте, в жемчуге и в драгоценных камнях так, что не видно было ни материи на платье, ни сафьяна на сапогах.
Головной убор ее также состоял из золота, жемчуга и драгоценных камней.
Всю дорогу до храма и в храме Дмитрий говорил с Мариной на том незаметном и только им двоим понятном языке, который они выработали в Самборе.
– Милая, это Азия, – говорил Дмитрий. – Потерпи.
– Хорошо, – отвечала Марина. – Но больно все театрально и в неправду.
– Если узнают, что для нас это неправда, что нам это не по нраву, что мы католики, разозлят толпу и натравят на нас. Надо принимать их условия. Но скоро я все переломаю, дай только по-настоящему укрепиться.
При входе в церковь процессию встретил патриарх с архиереями и благословил их драгоценным крестом.
– Славься и будь благодействен, московский царь!
Певцы, невидимые в перегородках храма, пели царское многолетие.
Вслед за ними в храм вошли только ближайшие родственники и приближенные. Тысяцким на свадьбе был Василий Иванович Шуйский, дружками брат его Дмитрий и дядя царя Григорий Нагой.
Патриарх взял Дмитрия и Марину за руки и провел их на специальное возвышение в церкви, где стояли три маленькие, серебряные с позолотой скамеечки с подушечками.
Патриарх, царь и Марина сели на скамеечки. Патриарх украсил Марину цепью Мономаховой, помазал на царство и причастил.
После этого он совершил обряд венчания.
– Любишь ли ты, Марина, жениха своего государя московского Дмитрия Ивановича?
– Люблю, отец мой.
– Не давала ли ты обещания другому мужчине стать его женой, дочь моя?
– Нет, святой отец.
– Обещаешь быть верной ему до конца дней своих?
– Обещаю, отец мой.
– А ты, государь московский, любишь ли невесту свою Марину Юрьевну?
– Люблю, отец мой.
– Не давал ли ты обещания другой женщине жениться на ней?
– Нет, государь мой.
– Отныне таинством церкви соединены вы навеки. Вы муж и жена! Вместе поклоняйтесь Всевышнему, живите в добродетели! Живите по закону православному. Царица, повинуйся ему: как святой крест – глава церкви, так муж – глава жены. Будьте счастливы вы, и пусть будут счастливы дети и внуки ваши во веки веков!
Здесь, согласно обычаю, святой отец должен был положить на пол вазу драгоценного стекла, чтобы кто-то из венчающихся разбил ее. Кому удалось это сделать первому, тот, по народной примете, и будет главным в доме, тот и будет всем править.
Чтобы не вызывать кривотолков в народе и не рисковать, патриарх Игнатий сам ногой наступил на чашу и тяжело раздавил ее.
Вся знать и все духовенство подходили к Марине и к Дмитрию и целовали им руки.
– Будь благословенна и счастлива ты, царица Русии, – говорили русские.
– Будь благословенна и счастлива ты, царица Московии, – говорили литовцы.
Марина была чудо как хороша. Она просто вся светилась. Глаз оторвать от нее было невозможно.
К венцу ее под руки вели княгиня Мстиславская и отец – воевода сандомирский. А выводил ее из храма Юрий Мнишек уже вместе с князем Василием Ивановичем Шуйским. Может быть, потому, что ранг Марины повысился.
Народ вокруг храма ликовал:
– Славься солнце наше – государь Дмитрий Иванович!
– Славься царица московская Марина Юрьевна!
Князь Мстиславский рассыпал вокруг в большом количестве крупные золотые монеты – португальские дукаты.
«Москва» буквально давилась из-за них. Возле каждой упавшей монеты завязывался круговорот безжалостной драки с выкручиванием рук, с выворачиванием пальцев, с насильным открыванием рта, куда немедленно запихивались монеты.
Несколько бояр в золотых костюмах, из числа поджидавших Дмитрия у входа, не выдержали и бросились за одной откатившейся в сторону деньгой.
Поляки же, напротив, вели себя сдержанно и высокомерно. Когда одному из поляков, камердинеру Марины Яну Осмольскому, на шляпу попала золотая монета, он брезгливо отбросил ее шляпой в сторону, на землю к двум ползающим там боярам.
Церемония свадьбы, танцы, фейерверки, выстрелы из пушек и игра на трубах полностью закончились только к часу ночи.
Наконец наступило время проводов жениха и невесты к брачной постели. Шли торжественные приготовления, ритуальные построения и речи.
Дмитрий, не дожидаясь ритуального торжественного многолюдного шествия, подхватил Марину на руки и быстро скрылся с ней в переходах к царской спальне.
– Стой, государь! Куда? – закричал князь Федор Иванович Мстиславский.
Молчаливая немецкая мрачная охрана в латах и при бердышах молча встала на пути приготовившейся процессии.
Вся знать – Шуйские, Мстиславские, Голицыны, Бельские и их жены – удивленно переглянулась: так на Русии никогда не делалось.
Свою победу над Мариной в эту ночь Дмитрий оценивал выше победы своего войска под Кромами.
* * *
Утомленный празднествами, Дмитрий решил наконец заняться делами. 16-го мая ночью на удивление был сильный заморозок и снегопад и, как сообщили Дмитрию, многие хлеба померзли.
Государь не придал этому особенного значения – при Годунове было и не такое.
В шелковой голубой одежде, в высокой шапке с жезлом в руке он принимал иноземцев в Золотой палате. Это были посол и посланник короля Сигизмунда Третьего – паны Николай Олесницкий и Александр Гонсевский.
Дмитрий не хотел брать в руки грамоту Сигизмундову, потому что в ней он был назван «великим князем».
– Какому такому князю пишет ваш король? Он что-то напутал. Он что, с ума сошел? Нет на Московии никакого князя. Есть великий император. Заберите эту вашу писульку обратно.
Торговля из-за титула с послами Олесницким и Гонсевским и участвующим Юрием Мнишеком шла полный день. Послов то прогоняли, то вновь призывали к обеду, ужину и танцам.
Вечером, когда Николай Олесницкий протанцевал с Мариной танец, не сняв шляпы, Дмитрий велел передать ему:
– Скажите пану послу, что в следующий раз он снимет шляпу вместе с головой.
На ужине Дмитрий несказанно оскорбил Дмитрия Шуйского. Он случайно выронил из рук тяжелый золотой кубок, и кубок закатился под стол.
Прислуживавший кравчий немедленно велел принести другой, но царь заупрямился:
– А ну, Дмитрий Васильич, полезай, подай кубок. Услужи государю своему, как отцу моему служил.
Дмитрий Васильевич вопросительно посмотрел на царя.
– Верно, верно, – повторил Дмитрий. – Подай, князь, да поживее.
– Сей же час, государь, – сказал младший Шуйский и, шурша своими золотыми одеждами, полез под стол.
Дмитрий еще дважды ронял кубок и заставлял обоих Шуйских унизительно лазить за ним.
– А что? Шуйские такие же, как и все другие рабы и слуги государевы. Хватит, набаловали их.
Присутствовавшие польские вельможи благодарили Всемогущего Бога за те права, которыми он наградил их отечество. Подобные поручения их государь не дал бы и последнему дворянину.
* * *
В этот день поздно вечером старший Шуйский, Василий Иванович, собрал своих сторонников и сказал знаменательные слова:
– Пора за дело! Беда за плечами!
В этот раз без промаха были собраны самые надежные люди. Специально вызванные из Новгорода и Пскова воеводы. Купцы, ходившие под защитой Шуйских десятилетия. Самые близкие родственники. И даже князь Мстиславский.
У всех уже были открыты глаза. Тот младенец, которого так долго искал Семен Годунов, настоящий спасенный царевич, сгинул где-то в Польше. Этот не болен падучей, значит, он не настоящий, значит, он не государь, нет за ним Бога. Можно убивать.
И тут же Шуйский произвел раздачу подарков. Кому пообещал воеводство, кому боярский чин, кому просто добычу. В том числе и польских женщин.
А как же? Пора за дело! Беда за плечами!
Все эти «идиоты» из Думы были, как правильно говорил про них Ян Бучинский, очень умными и деловыми людьми. И за каждым стоял клан.
И никто ничего не сообщил Дмитриевым людям.
А верный, все знающий человек из Архангельского собора Фрол Микитин был убит еще зимой.
* * *
17 мая Василий Иванович Шуйский и его сторонники решили привести в исполнение свой план.
В третьем часу утра разом во всех трех тысячах церквах Москвы ударили колокола.
