был почти пятнадцатилетней давности, а рассказ принадлежал перу Джека Данна, чья колонка о настоящих детективных расследованиях часто становилась гвоздем номера. Это был один из последних текстов Данна (вскоре, как известно, его зарезала собственная жена), и в нем описывалось путешествие в леса Западного Массачусетса и расследование нападения пумы со смертельным исходом, – очень рекомендую этот кровавый шедевр. Но тем дождливым днем мое внимание привлекла вовсе не дикая кошка. В конце своего приключения Данн оказывается в уединенном доме в лесу и случайно обнаруживает, что хозяйская собака грызет странную кость, в результате чего из земли извлекают три древних черепа – два со следами топора и один с дыркой от пули.
Как удивительны повороты судьбы! Я вскочил и принялся перебирать купленные в Конкорде книги. Нет, это невозможно, и все же… Туфелька села как влитая! “Девам ночи” не хватало места преступления, репортажу из “Тру-крайм!” не хватало подозреваемого. Надо было лишь сложить два и два. Я сразу понял, что это значит. Мое открытие не только доказывало подлинность письма, но и вознаграждало труды Хиллов, разделявших мою страсть к событиям минувших дней.
При всем моем упоении от меня не ускользнул один важный недостаток этой теории. Сколь убедительны ни были бы литературные доказательства, настоящему историку необходимы физические улики. Покажи нам труп, шептали мне на ухо критики. Хабеас корпус. Но как – спустя столько лет?
И все же сдаваться я не хотел. Я расчистил стол, положил “Дев ночи” рядом с “Очень хладнокровным убийством” и приступил к чтению. На четвертом раунде меня осенило.
[Пауза / неспешно глотнуть воды / обвести взглядом зал.]
Те, кто слушал меня внимательно, возможно, заметили, что я уже дал вам подсказку. Подумайте.
Совершенно верно.
Данн пишет, что в ходе раскопок были найдены останки трех человек, но наша безымянная барышня утверждает, что погребла четырех. Да, мои дорогие друзья. Где-то в глухом лесу, на холме, покоится тело женщины, убитой выстрелом в сердце и носившей серебряное кольцо и бусы из костей и железа.
“Но где же?” – спросите вы. Из уважения к информаторам Данн не разглашал географических подробностей.
Но я знаю, о каком месте идет речь.
Глава 11
Моррис Лейкман – наблюдатель за птицами, кладоискатель, историк-любитель, бельмо на глазу настоящих историков – сложил черновик речи, подготовленной для Исторического общества Западного Массачусетса, отступил от высокого зеркала-псише (ок. 1870 г.) и бросил ликующий, непокорный взгляд на комод, где стояла фотография его дорогой покойной супруги Мириам.
По такому торжественному случаю на нем был черный смокинг с лацканами в рубчик, бледно-розовая рубашка и жилет “в огурцах”. Под гладко выбритым подбородком виднелся незатянутый галстук-бабочка с узором “птицы мира”. Тщательно зачесанные набок волосы и угол наклона зеркала скрывали от взгляда лысину, а поскольку в Моррисе было шесть футов и три дюйма росту, под таким углом на него обычно и смотрели. То обстоятельство, что в данный момент никто на него не смотрит, не имело значения. Речь, произнесенная in absentia, была в его понимании ритуальным актом протеста перед мирозданием. И когда последние слова растворились в тишине спальни, его сердце забилось быстрее: мироздание разразилось овацией.
Как мироздание прекрасно знало (а Мириам, к счастью, нет), всего тремя днями ранее Моррису сообщили, что из-за нарушения кодекса сексуального поведения на ежегодный апрельский ужин его все-таки не пригласят. Сам факт существования у такой почтеннейшей организации, как Историческое общество Западного Массачусетса, кодекса сексуального поведения до недавних пор был Моррису неизвестен, несмотря на то что он шестнадцать лет возглавлял Подкомитет по реликвиям и останкам. В иных обстоятельствах он бы, может, поинтересовался, что привело к введению подобного кодекса, – пикантная тема, прямо-таки напрашивающаяся на изучение. Однако туманная история кодекса не послужила Моррису оправданием. В феврале его старый друг и председатель их местного филиала Леонард Шепли нанес ему визит и недвусмысленно дал понять, что собрания Общества не место для соблазнения женщин и что все три дамы – Дороти Кеттерман (пуританская нумизматика), Мод Лумис (резьба по кости сухопутных животных) и Ширли Поттер (узоры на чеканных потолочных пластинах) – присоединяются к нему, Леонарду, в пожелании, чтобы Общество вернулось к своим непорочным денькам, то есть, увы, к денькам без Мо.
Моррис, до недавнего ухода на пенсию работавший бухгалтером, а потому умевший договариваться с вышестоящими инстанциями, конечно же, выразил несогласие – дела постельные (очень) взрослых членов Общества посторонних не касались – и в знак протеста против своего отстранения явился на долгожданный доклад Элинор Томпсон об истории соляного глазурования в Оукфилде. Все выступление он сидел тихо, а в финале, когда его поднятая рука осталась незамеченной, не стал принимать это на свой счет (доклад закончился поздно, а вопросов было много). Но приглашения на следующую встречу он не получил, и никакие мольбы не заставили его бывших paramours раскрыть место ее проведения. Нужно было отдать им должное: оберегая целомудрие Исторического общества, Дороти, Мод и Ширли, некогда соперничавшие за его внимание, выступили единым фронтом.
Однако предстоящий апрельский ужин ставил всех в затруднительное положение. Каждый год почетное право выступить с лекцией имени Митча Харвуда доставалось кому-то новому, и по иронии судьбы на сей раз этим кем-то оказался Моррис. Тщетно он ждал примирительного письма и дважды звонил Леонарду; наконец, не получив ответа на свои сообщения, Моррис записался к нему на прием. Ведь Леонард был не только главным в Массачусетсе специалистом по истории литотомии [45] в Америке, не только обладателем одной из крупнейших в штате коллекций уретротомов, цистотомов и литотомов, но и практикующим урологом – урологом Морриса, – что удвоило унижение последнего, когда он вошел в тот самый кабинет, где всего восемь месяцев назад ему ощупывали простату. Леонард, надо отдать ему должное, умел разделять личное и публичное – насущная необходимость, учитывая, что он был единственным специалистом на всю округу, если только вы не хотели ехать к Генриху Гоббсу в Корбери, – впрочем, единожды совершив эту ошибку, ее не повторяли. В таких замкнутых сообществах, как Шеддс-Фоллз, тактичность важна. Моррис, к примеру, занимался налогами половины Исторического общества и знал, что Леонард как-то раз записал в деловые расходы билет на рейс Гонолулу – Мауи, хотя конференция Американской ассоциации урологов проходила только в Гонолулу. Стороннему наблюдателю может показаться странным, что Моррис не попытался использовать эту информацию в качестве оружия, из чего следует, что вышеупомянутый сторонний наблюдатель явно никогда не жил в маленьком городке.
Сидя в пустой приемной Леонарда в начале апреля, Моррис не мог не задуматься над тем, что, выражаясь метафорически, его нынешнее уязвимое положение очень похоже на то, какое он вынужден был
