загадочным грибам, которыми отравили трех английских солдат. Мы все ощущали ужас, который испытывала молодая безымянная мать. Наблюдали, как отступает ее страх перед таинственной хозяйкой. Вздрагивали, узнав о жестокости ее земляков, радовались возмездию над ними, с трезвой грустью смотрели, как она закапывает четыре трупа. Вспомните, как билось ваше собственное сердце, когда вы читали эти записки, и представьте, что чувствовал наш дорогой Йоргенсен, пробегая глазами ровные машинописные строки – труды преподобного Хилла.
Над головой нашего историка рассеялись тучи! Всю жизнь он корпел над классикой жанра. Анализировал орфографию в поздних изданиях “Мэри Роулендсон”, водил пальцами по оплетенным бечевкой корешкам проповедей Коттона Мэзера, вел счет меняющимся библейским цитатам и все более частым упоминаниям Иова. Несомненно, все эти годы он вносил в понимание предмета ценный вклад. Влияние питания на ассимиляцию пленников было его коньком; он написал монографию о пеммикане [44]. И все же в глубине души он всегда мечтал – как мечтает любой историк – о тексте столь девственном, что его чтение будет своего рода путешествием во времени. Ведь он знает, что большинство подобных историй в какой-то мере пропаганда, сконструированная, чтобы возмущать колониальное воображение, чтобы продаваться.
Но до сего памятного дня его грезы о нетронутых дневниках и письмах, об этих сундуках с сокровищами, так и оставались грезами.
Ему шестьдесят три. У него побаливает бедро. Он чувствует, как медленно освобождается от шелухи сует.
Мгновенно между ними завязывается дружба. Оказывается, Йоргенсен даже что-то читал о семье Хиллов, на протяжении нескольких поколений живущей в Новой Шотландии и связанной с африканской баптистской церковью в Галифаксе. Он отменяет выступление в Ньюфаундленде и посвящает себя сравнению расшифровки с текстом на снимках. К сожалению, Айзек не знает, как именно Библия попала в руки его прабабки, – по ее словам, когда она бежала из рабовладельческого Мэриленда, Писание поддерживало в ней силы, она так любила его, что даже брала с собой, когда навещала одну из дочерей в Нью-Брансуике; это был ее талисман. Она знала его наизусть от корки до корки, об этом ходили легенды; даже ослепнув, прабабка Айзека знала Библию лучше своего внука-священника. И все же она ни разу не упоминала о записях на полях, словно это была тайна, которую ей поручили оберегать.
Он даже рад, признается Айзек, что прабабка умерла до того, как Библию уничтожил пожар.
Разумеется, остается еще сотня вопросов. Йоргенсена интересует, где беглая рабыня нашла Библию, кто ее там оставил, кто еще держал книгу в руках. И хотя эти подробности канули в Лету, имеющегося материала более чем достаточно для солидного издания с полным текстом записок, историей семейства Хилл с ее вкладом в общественную жизнь Галифакса и эссе Йоргенсена, вписывающего повествование в контекст. В университетском музее открывают небольшую выставку. Йоргенсен готовит к изданию монографию, но тут Немощь, милостиво позволявшая старикам наслаждаться моментом, решает, что уже заждалась. У Йоргенсена диагностируют боковой амиотрофический склероз, и он быстро угасает, а Хилл падает с трамвая, и его забирает к себе в Торонто сын.
Десять лет о записках никто не вспоминает. Затем, в 1962 году, никому не известный американский преподаватель литературы по имени Джон Т. Трамбулл находит памфлет на библиотечной распродаже и включает отредактированную версию в свою антологию “Слово в неволе”, которая выходит в 1964 году в “Род-Айленд юниверсити пресс”. Антология имеет успех; второе издание включают в школьную программу в Массачусетсе и Нью-Йорке. Канон открыл свои двери. Похоже, “Девы ночи” наконец заняли законное место в истории.
Похоже.
[Пауза.]
Или нет?.. Ведь, как мы знаем, со славой приходит и пристальное внимание. Объяви миру, что нашел на берегу водохранилища Куоббин массачусетский “дубовый” двухпенсовик 1662 года, и в следующие выходные туда съедутся все кладоискатели штата, чтобы спросить, откуда ты знаешь, что он настоящий, и попытаться найти такой же.
О да, даже профи не застрахованы от критики, и Трамбулл почти сразу попал под удар за то, как беспечно принял на веру историю Йоргенсена/Хилла. Кто она, эта рассказчица, которая не могла молчать? Зачем она записала свою историю и для кого? Не слишком ли современны, если задуматься, ее симпатии? Где доказательства: письменные свидетельства ее исчезновения, археологические находки? В отличие от знаменитых историй Мэри Роулендсон или, скажем, Джона Уильямса, подтвержденных многочисленными источниками, “Девы ночи” ничем не подкреплены. И почему, задались вопросом некоторые, мы должны доверять тем шести фотографиям? Не подозрительно ли, что первоисточник сгорел в знаменитом пожаре? Не могла ли вся эта история служить мирским устремлениям преподобного Хилла, баллотировавшегося в городской совет в следующем году?
[Многозначительный взгляд.]
И действительно, без контекста, без единого артефакта записки все больше и больше походили на вымысел. Третье издание трамбулловской антологии включает преамбулу, где изложены сомнения историков. Скажу прямо, меня лично не смутили ни желание рассказчицы исповедоваться (ибо тайны жгут душу), ни ее растущая привязанность к похитителям, ни отсутствие письменных свидетельств (кто же публично сознается в убийстве земляков?), однако я столько акров прочесал в поисках плавленого свинца, оставшегося после солдатских привалов, что не стану доверять тому, чего не могу потрогать своими руками. Да, в каждом кладоискателе дремлет археолог. Мне нужно было увидеть кости.
Таков был ход моих мыслей после того, как я наткнулся на несколько экземпляров трамбулловской антологии на, представьте себе, ежегодной распродаже в поддержку книжного фонда тюремной библиотеки Конкорда. Один из этих экземпляров я унес с собой и наверняка забыл бы о нем, если бы месяц спустя не слег с простудой – терпение, друзья – и не решил бы перечитать текст совсем иного рода.
[Пауза. Поднять на вытянутой руке выпуск “Тру-крайм!”.]
Пришло время раскрыть небольшую тайну. Тем из вас, кто близко со мной знаком, известны некоторые мои увлечения. Я говорю не только о наблюдении за птицами, но и о своих коллекциях: пиратские песни, сувениры с платных автодорог, из последнего – пуританская эротическая гравюра. Если я не рассказывал вам о журналах “Тру-крайм!”, то лишь потому, что до сих пор немного стесняюсь того, как долго продержалось это мальчишеское хобби. Но теперь я готов сознаться. Да, друзья, перед вами обладатель одной из немногих в Массачусетсе полных коллекций “Тру-крайм!”, каталогизированной и уложенной на хранение в подвале моего дома. В отличие от гравюр и пиратского творчества, “Тру-крайм!” не представлял для меня научного интереса. Мне и в голову не приходило использовать его в исследовательских целях. Я обожал его в школьные годы и до сих пор иногда коротаю вечера, листая любимые выпуски. Этим я и занимался в октябре, сидя дома и хлюпая носом, когда на глаза мне попалось “Очень хладнокровное убийство”.
Выпуск
