Через несколько дней после водворения в камеру Мария-Антуанетта напишет дочери: «Пишу вам, моя дорогая, чтобы сказать, что я чувствую себя хорошо. Я сейчас спокойна и буду хранить спокойствие в будущем, и смею надеяться, что моё несчастное дитя тоже не очень волнуется. Я вас обнимаю от всего сердца. Пришлите мне шёлковые чулки, лёгкое пальто из бумазеи и нижнюю юбку...»
Это письмо будет прочитано комиссарами, но нужные вещи Мария-Антуанетта всё же получит. Их принесёт Мишони, которому удалось не только выйти сухим из воды, но даже сохранить за собой пост начальника департамента ратуши по надзору за всеми парижскими тюрьмами. Этот проходимец помнит о миллионе де Баца тому, кто освободит королеву. Почему бы не попробовать ещё раз? И Мишони начинает вести опасную двойную игру.
Он часто наведывается к королеве, лично проверяет крепость решёток и дверей, обо всём докладывает Коммуне. Но стоит лишь жандармам выйти из камеры, как он начинает болтать с Марией-Антуанеттой, рассказывает ей о политических событиях, приносит весточки от детей. За определённую мзду, разумеется. Однажды он даже допустил художника, который нарисовал последний портрет королевы. На нём Мария-Антуанетта похожа на настоятельницу монастыря, отрешённую от всех земных забот: на усталом лице лишь печаль. Королева потеряла королевство. Женщина смирилась со своей участью.
Мишони решает спасти королеву, помочь ей, чтобы получить обещанный де Бацом миллион. Но своей медвежьей услугой он лишь ухудшит положение Марии-Антуанетты и приблизит её конец.
Так возник пресловутый «заговор гвоздики», о котором толком никому ничего неизвестно, несмотря на то что Александр Дюма ухитрился написать на эту тему большой роман.
Это была третья неудачная попытка устроить побег королевы. По-видимому, сама судьба была против.
В среду 28 августа Мишони привёл в камеру какого-то незнакомца, пожелавшего за крупную сумму повидать королеву. При разбирательстве Мишони утверждал, что не знал, кто этот человек. Но он лгал, этого человека, шевалье де Ружвиля, хорошо знали в Париже: известный аристократ, который с другими убеждёнными роялистами защищал королеву от народного гнева 20 июня в Тюильри. Королева сразу его не узнала и стала дружески беседовать с Мишони, расспрашивать о детях. Незнакомец хранил молчание. Но вдруг, присмотревшись, побледнела, узнав его. Де Ружвиль, смелый человек, её защитник, она сотни раз видела его во дворце. Но почему он здесь? Что ему нужно? Жандарм не спускает о них глаз. Перед уходом де Ружвиль небрежным жестом бросил к её ногам маленький букетик красных гвоздик. Когда жандарм пошёл провожать посетителей, узница подняла цветы. В букетик была вложена маленькая записочка. Она расправила её, прочитала, и краска бросилась ей в лицо, то ли от страха, то ли от радости. Вот что было написано: «Моя покровительница! Я никогда Вас не забуду, всегда буду искать малейшую возможность, чтобы доказать Вам свою преданность и своё желание отдать свою жизнь ради Вашего спасения. Если Вам требуются триста или четыреста луидоров (1 луидор — шесть ливров. — Авт..), я доставлю вам их в следующую пятницу».
Этот великодушный человек предлагал ей баснословную сумму. Значит, существует очередной заговор? Снова попытка побега? А что если и она провалится, как и две предыдущие?
Королева решилась ответить. Но как? У неё нет ни карандаша, ни пера, ни чернил. Только обрывок бумаги. Тогда она накладывает текст иголкой.
Да, она согласна попытаться освободиться ещё раз. Деньги понадобятся на подкуп жандармов.
Королева просит Жильбера, своего охранника, передать эту записку, тому господину, который был у неё, когда он придёт снова.
Блеск золота привлекает его, но поблескивает и лезвие гильотины. Жандарм отлично знает, что ему грозит за «измену».
Он долго колебался, не зная, как ему поступить. Может, пригоршня золотых монет сделала бы его более сговорчивым, устранила сомнения, но у королевы в тот момент денег не было. Жандарм боролся с собой пять долгих дней. Шевалье де Ружвиль с деньгами почему-то не появлялся. Чувствуя невидимую пока угрозу, тюремщик сообщил о записке своему начальнику.
Через два часа возбуждённые комиссары конвента ворвались в Консьержери. Начался допрос всех участников «нового заговора».
Королева вначале всё отрицала, утверждая, что ничего не писала. Ей предъявили записку. Но в ней уже ничего нельзя прочитать, так как Мишони предусмотрительно её всю исколол. Он сам разыгрывал перед своими товарищами дурачка, от всего отпирался. На второй день под напором допрашивающих королева призналась: ей передали букетик красных гвоздик, но она не знает этого человека, так как прежде его никогда не видела. Она отрицает своё участие в каком-либо «заговоре». Но имя этого человека вскоре всё же становится известным комитету безопасности. Сыщики рыщут по всему Парижу. Человека, который хотел спасти королеву, не нашли. Но он своими опрометчивыми действиями лишь ускорил её гибель...
Мимо Консьержери нельзя пройти и не заметить большую высокую башню, которая называется башня Цезаря. В ней на первом этаже разместился рабочий кабинет Антуана Фуке-Тенвиля, бывшего прокурора парижского округа Шатле. Теперь с марта 1793 года гражданин Фуке-Тенвиль — общественный обвинитель революционного трибунала.
Из его окна видно, как телеги с осуждёнными ползут по мосту через Сену. В его комнате со стрельчатыми ребристыми сводами эпохи Филиппа IV Красивого депутаты парламента обычно отдыхали и попивали освежающие напитки, там, в августе 1793 года запустилась карательная «машина чистки».
Фуке-Тенвиль отправлял осуждённых на эшафот десятками и сотнями. Скоро в его руках окажется «вдова Капета», и он уже предвкушал расправу над этой женщиной. Скоро, очень скоро. Конвент уже принял декрет. Но почему медлит правительство, ему до сих пор не прислали пленницу? Общественный обвинитель 25 августа пишет в Комитет общественной безопасности: «Мой трибунал подвергается злобной травле в газетах и общественных местах за то, что до сих пор не занялся делом так называемой королевы».
2 сентября в доме мэра Парижа члены Комитета собрались на совещание. Камбон, Эро, Барер, Сен-Андре, Эбер и секретарь. Последний оказался шпионом, завербованным англичанами. На следующий день он переслал английскому резиденту в Женеве полный отчёт о заседании, который тут же попал в руки министра внутренних дел лорда Гренвилла.
Дискуссию по поводу «осуждения королевы на смертную казнь» открыл Камбон. Он знал, что один из членов комитета ведёт тайные переговоры в Брюсселе с представителями Вены и Берлина.
— Нельзя ли отсрочить исполнение смертного приговора, — спросил Камбон, — чтобы извлечь максимальную выгоду из задержки?
В ответ — взрыв всеобщего негодования.
— У нас в руках, кроме неё, Людовик XVII. Можно поторговаться и за его голову.
Со своего места вскочил взбешённый Эбер, журналист из «Папаши Дюшена».
— Я обещал парижанам голову Антуанетты, и если мне её не отдадут, я сам снесу её! Я это обещал от вашего имени, а без них вы ничто. Революция требует этой очистительной жертвы, а вы тут почему-то колеблетесь! Две наши неприступные крепости Майнц и Валансьен пали. Англичане захватили важнейшие порты. Второй по величине французский город Лион восстал. Колонии потеряны. В Париже голод. Республика в двух шагах от гибели! А вы колеблетесь!
Дискуссия продолжалась всю ночь. Камбон чувствовал, что он в одиночестве. На рассвете послали за Фуке-Тенвилем. Когда он явился, его спросили, каким образом намерен действовать общественный обвинитель, чтобы добиться желаемого результата?
— Необходимо восстановить институт присяжных. Нужно подобрать таких людей, на которых можно будет положиться, и как следует им заплатить!
28 сентября все названные Фуке кандидаты были одобрены комитетом конвента.
Вот список присяжных, которые будут судить королеву: хирург из Пиреней Субервье, печатник Никола — оба закадычные дружки Робеспьера, бывший прокурор Тумен, оценщик на аукционе Беснар, маркиз де Антонель, бывший депутат Законодательного собрания, сам Фуке собственной персоной, парикмахер Ганне, сапожник Дебуассо, владелец кафе Кретьен, шляпник Барон, музыкант Люмьер и два столяра Девез и Треншар — последний служил драгуном в Бурбонском полку.
Им всем хорошо заплачено, и Фуке лично их всех проинструктировал.
Нашёл он и адвоката — двадцативосьмилетнего Лагарда, которому поручил защиту «вдовы Капета».
Всё готово. Скоро ножу гильотины позволят упасть...
После так называемого «заговора гвоздики» Ружвиля комитет забрасывали народными петициями. Они потоками идут в трибунал и из Парижа и провинций. Все дружно требуют одного — «чтобы современная Мессалина, эта женщина, которую отвергают как сама природа, так и наше общество, получила возмездие, определяемое законом».
