— Да я так! — пообнял за плечи Старца Ермак. — Я так... За Мещеряка да за Пана страшно! Как они без меня?
— И тут дурак выходишь! И тут грешишь! Ты что — Спаситель наш Иисус Христос? От всего их спасти мостишься! Господь-то повсюдно с нами и управляет к нашему благу! А ты на себя, а не на Бога надеешься?
— Да полно тебе! — шутливо ткнул Старца в бок кулаком атаман. — Знашь, как матерь сына на бой провожает да крестит: «Смотри, когда супостата рубить будешь — руки не отбей!» Вот и я так-то! Знашь, как детишки хворают: глазенки-то заведут... и души в них нет, а ты сидишь подле, все сердце изболелось, кабы можно, сам бы замест них лег...
Старец вдруг шмыгнул носом. И ворчливо сказал:
— Пойдем-ко, я табе водки плесну. У меня есть в жбанчике!
— Как водка? Велено ж было все в говенную прорубь вылить! А?
— Это для лекарства! С травами!
— А казаки что скажут? — терзал Старца Ермак. — А?
— А чего они сказать могут, ежели и не узнают ничего! Иди налью во здравие!
— Ну ладно, что ли... — сдался, смеясь, Ермак.
Старец тишком достал из-под своей постели бочонок, налил чарку:
— На! Душой не нудись.
Ермак хватанул огненной жидкости. В голове сразу нашумело.
— Эх! С голодухи-то забирает! А ты куды?
Старец тоже хлопнул чарку.
— Куды? Туды! Вы — молодые, а я — старый! С и лов-то нет совсем!
— Да уж я-то молодой! — засмеялся, валясь на лавку, Ермак. — Я при Казанском взятии уже вьюнош был. А сейчас, кабы все ладно, давно бы дедом стал!
— Спи! Сны гляди! — приказал Старец.
— Разве уснешь, — вздохнул атаман. — Все мыс-III — как там наши? Давай лучше помолимся, что ли?
— Посля водки?
— Вишь, ты меня в какой грех ввел! — рассердился Ермак.
— Спи, я тебе говорю! — закричал Старец. — Я к тебе с пользой, а ты меня обвинять...
— Ох, дед! — поворачиваясь на бок, сказал Ермак. — Мало, видать, тебя мамка розгами стегала, не вышло из тебя путного старика...
Старец подоткнул со всех сторон под бока атамана шкуру и сел у огня. Маленький, тощий, похожий на зайца.
— Чистый ты, дед, заяц... — сказал Ермак, падая в сон.
Обоз шел со всеми опасениями. Верстах в двадцати от Кашлыка-Сибири Мещеряк и Пан устроили первый привал. Словоохотливые остяки чертили на снегу — где какое татарское урочище стоит.
— Вот тут первые урочища будут — шибко злые там мегрени татарские живут, а вот дальше еще много урочищ пойдет, там ничего себе татарские люди, потом остяки пойдут — совсем хорошие люди! Ждут вас. Давно ясак приготовили. Сильно их Кучумка приму-чил. А теперь ничего, хорошо! Кучумка больше не ходит. Казаков боится.
— Вишь, как оно выходит, — глядя на чертеж, сказал Пан Мещеряку и другим казакам. — Вот он, град Сибирь — Кашлыком, не то Искером именуемый. Вот первый пояс татарских улусов вокруг него: видать, самый крепкий, отборный. Тут и мегрени породовитее, и татары побогаче; а второй пояс — народ победнее, но тоже татары, и все они оборону против коренных сибирских людей держат.
— Кабы мы оттуда пришли, — сказал Мещеряк, — так, может быть, и не прорвались бы в Кашлык.
— Прорвались! Непременно бы прорвались! — заговорили казаки. — Не так бы скоро, а все равно прорвались.
— Господь град Сибирь в наши руки предоставил, на обращение язычникам и басурманам, — сказал старенький невидный попик, шедший с Дону, который тоже с казаками в ясашный поход пошел.
— Вот влетели мы в самое сердце Кучумова ханства. Все улусы к нам спиной оказались. Они в другую сторону лицом стоят — Кашлык у них за спиной был... — продолжал Мещеряк. — А стояли они лицом противу остяков да вогуличей.
— Эх, — сказал Пан. — Улус — не город, его повернуть трудов не составит.
— Это верно! — загомонили казаки.
— Я к тому, что теперь они меж двух огней. Вогуличи да остяки как были на своих местах, так и остались, а за спиною — мы.
— Вогуличи да остяки не воисты! — сказал безносый казак.
— Вона, сказывают, у них и в человека стрелить закон не велит! — поддакнул какой-то конопатый, как сорочье яйцо, зато в шапке из белого песца казачишка.
— Ну вот, они сидят да нас дожидаются, — подытожил Пан. — Были бы воисты, давно бы к нам прорвались.
— Бояр-то, вон, прорывается! — не согласился попик. — И никого не убивает! Миром идет.
Не миром, а скрадом! Вона он как все улусы обходит. И то кажинный раз, гутарит, не ведает, как смерти миновал, — сказал безносый.
Надоть к своим, которые за нас, к остякам просыпаться, — стирая рисунок, сказал Пан. — А то не ровен час, приведет Кучумка из Вагайских степей, а го и из самой Бухары подмогу, орду какую ни то, вот тгда мы как в капкане окажемся. Сейчас-то мегрени но улусам тихо сидят — вон мы их сколько на Абалаке положили...
Как бы не так! — опять не согласился безносый. — Страху-то навели! А что до боя, то сейчас их не в пример как нас больше.
Это верно! — согласились все.
Поели, не разводя огня. Покормили лошадей. Двинулись дальше. Ночь застала в лесу. Остановились ночевать загодя. Отаборились санями. Коней в средину. Вокруг саней со всех сторон запалили костры, и недаром! Со всех сторон всю ночь сверкали во тьме голодные волчьи глаза.
Прямо как мегрени татарские... — невесело пошутил Пан. — Вона как светятся глаза-то, зеленые какие! Их тут цельные сотни. Только огнем и держим! Как мурзей Кучумовых. А вот кончится у нас огонечек-то...
Да ну ты, болтать! — заворочался на санях Мещеряк.
Я к тому, что как ни крути, а в Москву идти придется. А уж как неохота!
— Пуще смерти! — вздохнул на соседних санях какой-то казачина.
Спите вы! — цыкнул Мещеряк. — Чего вы колобродите! Завтра силов не будет! Спать велю!
Рады бы, да сон мысли гонят... — ответили из-за костра. Однако скоро храп пошел со всех саней. Только караульщики подбрасывали в костер дрова да швыряли в темноту головешки, когда волчьи стаи подбирались совсем близко.
Наверное, волчий вой не остался незамеченным, потому что на другой день, когда подошли к татарскому улусу, из-за юрт и из-за сугробов в казаков полетели стрелы. Ахнул и повалился, убитый стрелою в глаз, безносый возница. Схватился за горло ездовой второй запряжки и пал на снег мертвый, хрипя кровавою пеной.
— Началось! — азартно крикнул Мещеряк. Вывалился в сугроб и, лежа, грохнул из рушницы.
Вскочив на неоседланных заводных лошадей, казаки окружили улус.
— Выходить никому не давай! Не давай выходить! — визжал Пан, доставая невесть откуда выскочившего татарского лучника саблей. Чавкнула и отлетела с плеч голова в лисьем малахае.
Казаки ворвались в улус со всех сторон. Несколько коней упало, споткнувшись о растянутые между юртами арканы.
Из распахнутых дверей погреба-землянки в казаков летели болты. Конопатый казачишка ужом прополз меж сугробов и сыпанул рубленым свинцом с пяти шагов. Сноп огня вымел всех в землянке.
Мужчин с поднятыми руками согнали на майдан. Казаки шарили по юртам, ища спрятавшихся воинов. Деловито лезли в амбары.
— Братцы! — крикнул совсем молодой казачок, ныряя в амбар. — Зерно! Жито! Ей-Бо, жито!
Хлебу радовались много больше, чем мехам, которых оказалось великое множество. Мешки с зерном волокли к саням.
— А ну-ко! — вдруг вмешался в грабеж вроде бы тихий и покорный батюшка. — А ну-ко брось тащить! Хватит!
— Так ведь зерно же!
— Хватит! — топнул ногой священник. — Тут бабы, ребятишки! Им чем жить?
Казак попробовал проскочить мимо священника, но тот преградил дорогу:
— Прокляну!
Казак покорно поволок мешок обратно.
— Мы не грабить ехали, а ясак брать! — наставительно сказал попик. — По военному времени берите половину, как мы сами в художестве, а сверх того — не моги!
Мещеряк по-татарски сказал, что отныне здесь власть Царя Московского. И на улус положен ясак. И взимать его будут каждый год два раза...
— Будь проклята твоя мать! — крикнул какой-то татарин с грязной повязкой на лбу. — Мы, мусульмане, никакого ясака не платим! Мы — воины! И, дай срок, мы перегрызем вам горло!
— Ишь ты, храбрый какой! — сказал Мещеряк, поворачиваясь к нему всем корпусом. — А это у тебя, — указал на повязку, — с Абалака метка? Это ты наших казаков убивал?
И, словно нехотя, ткнул татарина саблей. Заголосили бабы. Два татарина, выхватив мясные ножи, кинулись на казаков. Захрястали бердыши, превращая людей в кровавые туши.
— Зажигай каждую третью юрту! — закричал Мещеряк.
Остяки, стоя в стороне, испуганно наблюдали за расправой. Но когда тяжело груженный обоз отъехал от разоренного улуса, удовлетворенно сказали:
— Это их верхние люди наказали! Они лесных людей в полон угоняют, женок насилуют, все отбирают и над мужчинами стыдное делают. Вот так ножом отрежут и «алла» петь заставляют. А кто убегает, того ловят и убивают. Их верхние люди наказали...
