– Я буду приглядывать за своим мужем! – заявила она.
Брут шагнул к ней вплотную и обнял за талию.
– Ты знаешь, я бы не хотел ничего другого, но возможно, кровь твоего мужа кипит постоянно, и ей надо немного остыть, – улыбнулся он.
Портия оттолкнула его:
– Ты не пробовал мою курицу, тушенную с травами, муж. Если бы попробовал, не стал бы смеяться надо мной.
– Я тебя верю, – сказал мужчина, но в его голосе слышалось сомнение. – Если хочешь, я не буду жаловаться. Каждый кусочек станет нектаром, и я с улыбкой прожую самое жилистое мясо.
– О! Ну я тебе покажу! Ты пожалеешь, что произнес эти слова, когда этой ночью будешь спать в одиночестве!
Портия отошла, размахивая рукой, в которой держала котелок, и зовя слуг. Брут с любовью смотрел ей вслед, а потом его взгляд сместился на огромный лагерь. Он увидел, как некоторые легионеры улыбаются, заметив молодую женщину, и оценивающе оглядывают супругу командующего. Лицо Марка на мгновение потемнело. Конечно, от этого никуда не деться. У него не было уверенности, что какой-нибудь молодой петушок не рискнет головой, решив приударить за ней, руководствуясь похотью или романтикой и утопив здравый смысл, как щенка в ведре с водой.
Брут глубоко вдохнул, позволив теплому воздуху наполнить легкие, и медленно выдохнул через нос. Ему нравилась Греция. Молодым солдатом он уже проходил по этой самой земле, где сейчас собирались его легионы. Тогда его спутником был умудренный опытом ветеран, которого звали Рений, вспыльчивый и безжалостный сын Рима, уже долгие годы покоящийся в могиле. На мгновение Марк со всей ясностью увидел, как они маршировали к месту встречи легионов. Он покачал головой, наслаждаясь этими воспоминаниями. Каким же он тогда был молодым! Тогда еще не умер никто из тех, кого он любил, а с Юлием они дружили, рассчитывая оставить яркий след в этом мире.
Оглядываясь в прошлое, Брут едва узнавал того молодого человека, каким он был, когда впервые пересек Грецию. Юлий в то время обретал политическую власть в Риме, но ему требовалась мощная армия. Марк хотел стать его генералом и оказывать ему максимальную поддержку. Тогда он и представить себе не мог, что придет день, когда он нанесет своему другу смертельный удар.
Под лучами солнца, еще стоявшего достаточно высоко, Марк Юний сел на упавшее дерево, за которым заканчивался сад крестьянского дома, где они с женой остановились на эту ночь. Перед его глазами проплывала юность, и он растворился в ней. Вспомнил Тубрука, управляющего поместья Юлия неподалеку от Рима. Брут не хотел увидеть разочарование в глазах этого человека, если тот еще не покинул этот мир. Тубрук никогда бы не понял, как они могли разойтись так далеко. Да, некоторым лучше умереть раньше, чтобы у них не разбилось сердце от случившегося после их смерти.
Мать Брута, Сервилия, была еще жива – старая женщина с седыми волосами, но сохранившую былую осанку. Цезарь любил ее, и Марк не мог этого не признавать, хотя его многие годы задевала близость матери и его друга. Но в конце концов, Юлий бросил ее ради египетской царицы, единственной женщины, которая родила ему сына.
Брут вздохнул. Он видел, как его мать состарилась буквально за одну ночь, перестав притворяться молодой. Он даже думал, что она зачахнет и умрет, но Сервилия выдержала удар. Годы только закалили ее, как тик или кожу. Он дал себе слово повидаться с ней по возвращении в Рим, возможно, в компании молодой жены, хотя и понимал, что Сервилия с Портией тут же сцепятся, как кошка с собакой.
– О чем ты думаешь? – внезапно раздался у него за спиной голос его молодой супруги.
Марк не слышал, как она подошла, и вздрогнул, раздраженный тем, что кто-то может оказаться так близко к нему без его ведома. «Возраст крадет все достоинства», – подумал он. Тем не менее Брут улыбнулся жене:
– Ни о чем. Ни о чем важном.
Портия нахмурилась. Это тоже ей шло.
– Хочешь, я покажу тебе мой шрам? Доказательство, что мне можно доверять? – спросила она внезапно.
И прежде чем он ответил, молодая женщина откинула плащ, обнажив длинное, загорелое бедро. Другой рукой она потянула наверх греческую тунику, открыв розовый шрам длиной чуть ли не с его руку. Брут огляделся, чтобы убедиться, что никто не смотрит, наклонился вперед и поцеловал шрам, отчего Портия шумно вдохнула и провела рукой по его волосам.
– Не следовало тебе этого делать, – Марк чуть осип. – Я видел, как люди умирали от менее тяжелых ран.
– Этим я показала тебе, что я не какая-то пустоголовая куртизанка, которую можно игнорировать. Я римская матрона, муж, с римской силой духа… и прекрасно готовлю. Ты можешь доверять мне свои мысли, целиком и полностью. А сейчас ты был очень далеко…
– Я думал о Юлии, – признался Брут.
Его жена кивнула, сев на бревно рядом с ним.
– Я так и подумала. Когда ты думаешь о нем, у тебя меняется лицо. Становится таким грустным.
– Что ж, мне довелось увидеть много грустного, – ответил Марк. – И я отдал слишком большую часть своей жизни на поиски правильного пути. – Он указал на легионы, лагерь которых тянулся на многие тысячи шагов. – И я только надеюсь, что нашел его. Я хотел бы вернуться в Рим, Портия. Хотя я люблю эту землю, мой дом не здесь. Я хочу вновь пройти по Форуму, возможно, какое-то время послужить стране консулом…
– И я этого хочу… для тебя – не для меня, муж, ты понимаешь? – закивала юная женщина. – Я счастлива там, где находишься ты. Ты достаточно богат, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, тебя любят и уважают. – Она замялась, не зная, как далеко можно на этот раз зайти в споре, который возникал у них неоднократно. – Я не хочу тебя терять. Ты знаешь, я умру в тот же день.
Брут повернулся к ней, привлек к себе. Рядом с ним она чувствовала себя такой маленькой, а он даже сквозь одежду ощущал жар ее кожи, вдыхая аромат волос.
– Ты, конечно, злишься, знаю, – пробормотал он, – но я все равно тебя люблю. И я не проиграю, Портия. Я свалил тирана, царя. Что же мне теперь, преклонять колено перед мальчишкой, который называет себя тем же именем? Я знал настоящего Цезаря. Октавиан не имеет права на это имя. Никакого права.
Портия потянулась вверх и обхватила его лицо руками. Ее прикосновения, как ни странно, холодили кожу.
– Ты не сможешь сложить разбитое, любовь моя. Ты не сможешь изменить весь мир. Я думаю, что из всех Освободителей ты сделал и пострадал более чем достаточно для одной жизни. Так ли это ужасно – наслаждаться теперь плодами своих трудов? Отдыхать летом в окружении рабов, готовых выполнить любое твое желание, проводить годы в красивой вилле у моря… У моего отца есть такая вилла в Геркулануме, и она прекрасна. Каждый день он пишет несколько писем и управляет своим поместьем. Разве в этом есть что-то постыдное? Я так не думаю.
Брут смотрел на нее. Нельзя было сказать, что жена не понимает его, не понимает, что им движет. Еще до свадьбы он рассказал ей все о своем прошлом: и о неудачах, и о триумфах. Портия вышла за него, полностью отдавая себе отчет, кем он был и кем все еще хотел стать, но это не мешало ей вновь и вновь убеждать его отойти от дел и наслаждаться жизнью. Марк очень сожалел, что их сын умер в младенчестве. Воспитание ребенка отвлекло бы ее внимание от мужа. Однако больше молодая женщина не беременела, словно ее способность к деторождению умерла вместе с их мальчиком. Мысль эта расстроила Брута, и он покачал головой.
– Я не так стар, как твой отец, Портия, по крайней мере, пока, – ответил он. – Мне остался еще один бой. Если я не стану участвовать в нем или если мы проиграем, обо мне будут говорить, лишь как об убийце, а не как об освободителе Рима. О Марке Бруте будут говорить, только как о жалком предателе, и только таким его будут изображать в рассказах. Я видел, как это делается, Портия. И я не позволю поступить так со мной. Я не могу позволить им так поступить со мной! – с этими словами Марк Брут протянул руки, чтобы взять жену за запястья, и прижал ее ладони к своей груди напротив сердца.
– Я знаю, что ты хороший человек, Марк, – сказала она тихо. – Знаю, что ты лучший из всех вас, что ты лучше, чем этот тощий Кассий, или Светоний, или все остальные. Знаю, это задевало тебя – быть частью их интриг, как теперь задевает то, что ты все еще ведешь борьбу. Мне кажется, ты придаешь слишком много значения тому, как тебя видят другие, любовь моя. Что такого в том, что простые маленькие люди живут в неведении о том, кем ты был и кто ты теперь? Неужели твое достоинство такое хрупкое, что ничтожнейший нищий на улице не может посмеяться, как дурачок, когда ты проходишь мимо? Ты будешь отвечать на все оскорбления, даже от людей, которые недостойны завязывать тебе сандалии? Ты действительно освободил Рим, муж. Ты восстановил Республику или, по крайней мере, дал людям шанс увидеть, как жить дальше без диктаторов и царей, обращающихся с ними, как с рабами. Тебе все это говорили дюжины раз. Тебе недостаточно? Ты сделал больше, чем большинству людей удалось бы сделать за дюжину жизней, и я люблю тебя за это, но времена изменились, и теперь настала пора тебе опустить меч.
