Ознакомительная версия.
– Так вот, – появились твердые нотки в голосе Главного, – на сборке основного изделия была обнаружена грубая ошибка. Оказалось…
В комнате было тихо. Через открытые окна долетали в комнату редкие звуки птиц. Заместитель Главного сидел за столом, сцепив на столе руки и повернув к Главному непроницаемое лицо.
– Оказалось, что сборщик выпил стопку в обед… Меня в это время не было. Я был в это время на испытаниях, но в тот же день приказом по предприятию указанный сборщик был уволен. Я подчеркиваю, уволен не мной. В завкоме у нас головастые люди, и руководство нередко прислушивается к их мнению. Они сказали примерно следующее: сегодня брак в цехе, завтра в полёте. И с этим невозможно не согласиться.
Главный говорил теперь негромко, уверенно. Невмывако следил за его руками и лицом, глазами в лучистых морщинках.
– Теперь этот случай. Что сказать мне рабочим? Мне скажут: Главный сам конструктор и защищает конструкторов.
– Но, Сергей Павлович, этот случай особый, – Козлов – председатель профбюро встал. Вставая, он неловко отодвинул стул, но встал он прочно, и видно было: такого не собьешь.
– Каждый случай особый, – возразил Главный.
– Ребята – золото, – продолжал Козлов. – В системе управления "гибридов" – их большая заслуга.
Дверь скрипнула, и все обернулись к двери. Иркин спиной ко всем прикрывал дверь, не подозревая, что стал уже объектом всеобщего внимания.
– Разрешите, Сергей Павлович, – произнес Иркин. – Ради бога, извините, что опоздал. Задержали в КИСе.
– Я разве вас вызывал? – поднял голову зам.
– Я сверх программы, для усиления.
– Садитесь, – кивнул холодно Главный. – А теперь я хотел бы попросить вас встать на моё место. Как бы вы поступили на моём месте?
– Разрешите мне, Сергей Павлович? – Иркину явно не терпелось.
– Вы даже не знаете, о чём речь. Ну, хорошо. Послушаем свежего человека.
– Я бы оставил ребят на предприятии, – мягким голосом начал Иркин, – оставил бы их со строжайшими взысканиями. Я настаиваю на этом потому, что не ошибусь, назвав их нашими лучшими специалистами. Я хорошо их знаю, как людей. Я готов поручиться за них, как угодно, честным словом, любым залогом, наконец, премией.
– Оставьте премию в покое. Вы её ещё не получили.
Речь шла о Ленинской премии, присужденной большому коллективу за первый пилотируемый. Возле проходной на щите объявлений висела "Молния" со списком лауреатов. В их числе значился Иркин; но ни медали, ни диплома, ни денег, согласно распределению премии, он ещё не получил.
– Вы можете мне ответить, Иркин? – медленно продолжал Главный. – Что для вас важнее всего? Компанейство, товарищество?… Тогда объясните мне, как совместить его с делом?
– Сергей Павлович, – начал было Иркин.
– Я вас выслушал, – возразил Главный. – Предлагаю выслушать других. На мой взгляд, у вас весьма неустойчивые понятия.
Других Главный выслушивал более терпеливо и не перебивал.
– Куда они денутся? – спрашивал профорг. Он всегда чуть-чуть улыбался и от этого со стороны выглядел снисходительно уверенным. – Ну, уволим мы их. По сути дела жизнь им испортим.
– Если в человеке и есть что-то стоящее, – ответил Главный, – он не пропадёт. А нет, не стоит и жалости… Дело нужно делать чистыми руками. Я сам не настаиваю на увольнении. Поговорим с ними, посмотрим, куда их определить? Отправим в цех на первое время, пускай помоют станки, подумают. Возьмем их, Анатолий Иванович? – обратился Главный к начальнику отдела кадров. Но тот на этот раз ответил уклончиво:
– Посмотреть нужно, Сергей Павлович.
"Ай-яй-яй", – думал Невмывако, возвращаясь в отдел. – Нехорошо получилось". Он шел по длинному коридору третьего этажа. По паркету от дальнего окна тянулись к нему блестящая световая дорожка. На этот раз она слепила и раздражала. Он даже ступал по ней с раздражением, как будто давил ногами её блеск.
"Зачем было нужно ввязываться? Кто его просил? Совершенно очевидное дело. Ясное с самого начала. Всем ясно: и Главному, и ему самому, каждому здравомыслящему человеку. Ясно, как дважды два. Конечно, прав Главный. Тысячу раз прав. Он сам подрывал дисциплину, которую ему доверили охранять…"
На фирме он с самого начала не собирался задерживаться. Она была для него необходимым перевалочным пунктом. Но в этом положении были и свои преимущества. Он чаще смотрел на окружающее со стороны. Ведь он уже определённо решил для себя, но каждый раз, когда собирался уйти, возникала коллизия, и он временно задерживался, а время шло, и те, кого он прежде сманивал, приживались в иных местах.
Теперь ему, подобно неумеющему плавать, необходимо было капельку продержаться на поверхности, и он окончательно уйдёт. Все чаще становилось невыносимо и тянуло освободить сцену. Уйти от всего: от шума, от телефонов, грозящих неожиданностью, от обстановки ожидания, когда и тихо, но "в воздухе пахнет грозой". Нет, всё это не для него.
Вернувшись в отдел, он заперся в кабинете и барабанил пальцами по столу, ходил по кабинету: пять шагов до доски и обратно до стола.
"Почему он игнорировал меня? – думал он о Главном. – Накричал, как на мальчишку, а затем совсем перестал замечать. Словно вместо меня столб или пустое место".
Он подумал о том, что не ел с утра, достал свой завтрак, развернул и снова спрятал в стол. Есть не хотелось, даже подташнивало, была противная слабость в коленях и кружилась голова.
"Был бы Викторов, и всё получилось бы великолепно. Нужно придумать что-нибудь".
Мысли его начали путаться, и хотелось их остановить. Он предпринимал странные усилия, пытаясь отыскать конец или начало, ту самую опорную точку. Но ничего уже не удавалось. Предметы, окружавшие его, начали кружиться, ускоряя темп. Завертелись в бешенной пляске оконные пятна, заискрился яркими бликами начищенный пол. И когда карусель света и тени перешла в сплошное мелькание, ворвался в сознание головною болью телефонный звонок. Затем звон почему-то перестал пугать и начал глохнуть, и в уши полезла плотная тишина. Она, разбухая, заполняла пространство, забивала рот. Он глотал её, пытался опереться, но тело больше не слушалось. Оно миновало стул и грузной бесформенной массой расползлось по полу.
Телефон всё звонил в кабинете и в приемной секретаря.
“Отчего он не поднимает? – думала секретарь. – Может, вышел или звонок испорчен?”
Войдя в кабинет, она отчаянно перепугалась. Невмывако набухший, с потемневшим лицом не мог ничего ни сделать, ни сказать и нуждался в помощи. Он лежал и слабо стонал.
Кто-то вызвал здравпункт, кто-то предлагал воды, а она все ещё не могла толком прийти в себя.
Когда Невмывако доставили в здравпункт, а затем в больницу, и короткий консилиум своих и городских врачей пришел к определенному мнению, главврач поликлиники, отвечая на звонок, сказал фразу, примелькавшуюся по фильмам и повестям:
– Вашему коллеге дико повезло. Опоздай с его доставкой минутами, и вся наша суета оказалась бы ни к чему.
Глава четвертая.
Мокашов, ожидавший у телефона, давно отказался ждать. Он решил, что с ним просто не хотят разговаривать. Сначала трубка лежала на секретарском столе. Затем телефон был занят: звонили в здравпункт, и сестра, отвечавшая из здравпункта, была напугана не меньше. Хорошенькое дело, ей положено делать перевязки при травмах, да выписывать направление в городскую поликлинику. А тут сердечник, да ещё лежачий. А врачей в их медпункте не положено по штатному расписанию. Телефон в поликлинику был занят, и только звонок в приемную зама Главного и вмешательство самого эСПэ, который, на счастье, уехать не успел, и его машина – ускорили дело.
Невмывако, надолго прикованный к постели капризами немолодого, изношенного сердца, болел почти целый год.
Этого он не смог забыть. Как звонил Невмывако из автомата. Звонил и чувствовал, что рядом со стеной предприятия растет для него великая китайская стена и лопаются связывающие нити. Перед этим он говорил с Вадимом.
– Как дела?
– Треугольник был. Ничего особенного. Невмывако позвони, покайся, из углов треугольника он – самый тупой. Но имеет преимущество, всегда на месте. Не падай духом. Хочешь представить положение хуже твоего? Всё как у тебя, но ты ещё потерял носки.
– И что? – устало спрашивал он тогда.
А Вадим продолжал в том же псевдожизнерадостном стиле:
– Написали ходатайство. Вспоминали твои заслуги и не могли вспомнить. Ни одного объекта не запустил, ни одной работы не закончил. Шучу. Чувствую, ты духом пал.
Потом он звонил Невмывако, и секретарь ответила: соединяю. В трубке молчали, но было слышно, кто-то дышал. “Говорить не хочет”, – подумал он, представляя Невмывако, спрашивающего секретаршу: "Кто это? Мокашов? Придумайте что-нибудь".
Он подождал, осторожно повесил трубку на крючок, неторопливо вернулся к Славке. Но с этого момента появилась в его действиях особенная окраска, неизбежно всё перекрашивающая.
Ознакомительная версия.
