только, что хорошо: что князь Григорий знал дьяка или что тот был у Заруцкого в дьяках.
– Да, ты ещё не всё знаешь! Заруцкого поймали! – сообщил Третьяков ему последние новости. – На Яике, на Медвежьем острове, отсиживался с Маринкой! Их привезли вот только что! С неделю назад!
– Знаю, – сказал князь Григорий.
Да, это он уже знал. Ему сразу же об этом сообщили его семейные. Эта новость уже облетела всю Москву.
Третьяков, поскучнев оттого, что не он первым сообщил ему эту новость, стал объяснять ему, как надо вести дело в посольстве, чтобы заплатить крымцам как можно меньше.
– Казна, мол, Смутой опустела! Напирай на это! Торгуйся! Здорово торгуйся!
Князь Григорий спросил его, что делать, если крымцы не согласятся на малые дары.
Но Третьякова не смутил этот вопрос.
– Должны согласиться! Надо заставить их принять малые дары! Джанибеком в Крыму многие недовольны! И ему сейчас нужны любые деньги, чтобы задобрить своих недругов!..
Он стал развивать дальше то, что предстояло сделать ему, Волконскому.
– Твоя задача состоит в том, чтобы оттянуть время выплаты поминок, больших поминок! Думай, князь Григорий, думай, как это сделать. Сулеш-бик тебе хорошо знаком! Вот и используй это! Напомни ему старую дружбу! Пей с ним! И в Крыму пей с ближними хана! Хоть до зелёных соплей! Но всучи им малые поминки!..
Князь Григорий, слушая его, смотрел на него, и у него в голове вертелась одна и та же мысль вот о нём, об этом думном дьяке, заправлявшем сейчас Посольским приказом. Тогда как во главе иных приказов стоят князья да бояре. А этот только думный дьяк. Но уж больно шустрый… У Димитрия, Гришки Отрепьева, он был дьяком Разрядного приказа. От Шуйского же, когда тот пришёл к власти, перебежал в Тушино к Вору, стал у того думным дьяком Поместного приказа. Затем он всплыл дьяком в Великом Новгороде. Там он повинился перед королевичем Владиславом, когда того избрали государём Московским, целовал ему крест. Но что-то не понравилось ему с Владиславом. Он снова переметнулся: получил чин думного дьяка Поместного приказа в ополчении у Ляпунова. После смерти того он оказался дьяком в таборах князя Трубецкого и Заруцкого. Снова перелетел с чего-то в Москву, к Мстиславскому, к боярам, к Владиславу. Там он скрепил с боярами грамоту в Ярославль и Кострому, к ополчению Пожарского и Минина, с увещеванием их подчиниться Владиславу. Затем он опять дьяк Посольского приказа, уже в объединенном ополчении Трубецкого и Пожарского под Москвой. И вот теперь, при царе Михаиле, он опять думный дьяк. И по-прежнему управляет Посольским приказом… А тут оказалось к тому же, что под его начало перешли ещё два приказа…
«Это же надо! Так летать – и не падать!» – мелькнуло у него, и ему стало почему-то неудобно вот за этого человека.
Третьяков прошёлся взглядом по его лицу, нахмурился, как будто прочитал его мысли о себе, и они ему не понравились.
– Денег в Посольском приказе нет! – раздражённым голосом продолжил он. – Поэтому вот на – бери мою расписку и дуй на Денежный двор! – небрежно сунул он ему бумажку. – Там найдешь Телепнева или дьяка Остапова! Передашь эту расписку. Я беру взаймы у них пятьдесят рублей. Это жалованье тебе и Ромодановскому. Получите сами. А как во Владимирской чети соберем деньги, то этот долг вернем. Так и на словах передашь Телепневу… Да, с тобой ещё пойдут туда кречетники: Иван Петров и Никифор Фофанов! С кречетами! И им тоже жалованье даём. По четыре аршина лазоревой настрафили. Но, правда, говорят, Джанибек-то не любитель кречетов. Не то что прежний хан Казы Гирей. Вот и разузнаешь там и это…
Третьяков отпустил его.
Волконский и Ромодановский получили оклады.
Через неделю князь Григорий снова с распиской из Посольского приказа ходил на Денежный двор и получил там оклад с придачей сто пятьдесят рублей для Крымской посылки на этот год. Получил он затем столько же и на следующий год. Спустя десять дней они с Ромодановским получили там же ещё двести рублей на посольские расходы. Но на этот раз князь Григорий ходил на Денежный двор один. Там он узнал от Телепнева, что Ромодановский уже приходил и взял причитающиеся ему деньги.
С ним, с Ромодановским, в товарищах назначили князя Афанасия Гагарина. Князь Афанасий оказался тихим и спокойным, и его присутствие в их посольстве прошло незамеченным.
Для охраны обоза с государевой казной и посольской размены к ним приписали тридцать боярских детей и столько же казаков. И на все эти расходы нужны были тоже немалые деньги.
По дороге, в Серпухове, они захватили с собой толмача Яшку Иванова. Всё того же бессменного толмача, живущего там, на «берегу», ещё со времен Годунова.
– Яшка, а ты, оказывается, ещё жив! – пошутил Волконский, с удовольствием рассматривая знакомую броскую физиономию толмача.
– И ты тоже, князь Григорий! – не остался в долгу толмач.
Малым он был надёжным, только не в меру болтливым.
Здесь же, в Серпухове, московских боярских детей, под охраной которых они шли от столицы, сменили две сотни серпуховских служилых. Те проводили их до Тулы и там, в свою очередь, передали тульским боярским детям. И так, по этапам, от города к городу, под усиленной охраной, они добрались до Ливен.
* * *
Осень выдалась мягкая, тёплая.
«Не то что тринадцать лет назад», – подумал Григорий Константинович, вспомнив прошлое. И ему стало немного грустно оттого, что так быстро пробежали эти годы. Вот уже прошло столько лет с того посольства, когда он ходил в Крым по указу Годунова.
Ливны, пограничная крепостишка, произвела на него удручающее впечатление. Раньше он как-то не замечал этого, когда был здесь с посылкой Годунова, одурманенный симпатией к нему, его волей, умом, глубокими, точно выверенными, суждениями…
Крепость, срубленная при устье речки Ливенки, стояла на береговой круче, высотой девяносто саженей от воды. Отсюда начинался судовой ход, и здесь строили дощаники. На них спускались по Сосне на Дон и далее ходили до моря. Здесь же начиналась и засека.
Её засекал ещё князь Тимофей Трубецкой, отец князя Дмитрия…
Почему-то подумал Григорий Константинович с тоской об ушедших людях.
Воеводой в Ливнах оказался Игнатий Михнев, молодой, невыдержанный и злой. С ним был городовой голова Фёдор Шишкин, тоже молодой и с характером, похоже, под стать Михневу.
Посольство они приняли без особого восторга. Для этого была причина.
Лишние хлопоты. Так сразу же заметил князь Григорий.
– Ливны – всем ворам дивны! – тут же, при первой встрече, зло сказал Михнев неизвестно для чего.
Князь Григорий пропустил мимо ушей это явно сказанное и в свой адрес. За свою беспокойную, непоседливую жизнь он насмотрелся на всяких людей. Многих он просто не понимал, не понимал,
