— Почему ты опоздала?
Она равнодушно ответила:
— Зайнаб пригласила меня к себе домой, и я отправилась вместе с ней.
Затем мать сообщила ей радостную новость о том, что вскоре обе будут присутствовать на свадьбе госпожи Сании Афифи, и что госпожа подарит ей платье, в котором Хамида пойдёт на свадебную церемонию. Хамида притворилась, что обрадовалась этому, и присела, битый час слушая болтовню матери, затем обе поужинали и пошли в спальню. Хамида спала на старом диване, тогда как её мать стелила на пол матрас, на котором и располагалась.
Едва прошло несколько минут, как мать Хамиды погрузилась в глубокий сон, и комната наполнилась храпом. Хамида же таращила глаза на закрытое окно, через ставни которых сочился свет из кафе. Она повторяла в памяти все события этого необычного дня, не упуская ни слова, ни действия, ни неподвижности, снова переживая этот день в своих фантазиях. Она вспомнила, в какие смелые авантюры пускалась: даже разум почти отказывался верить в это, и несмотря на нынешнюю тревогу, испытала радость без всякого страха. То была радость триумфа, гордости и безумия, которое таилось в её инстинктах. В то же время она не забыла, как сказала о том человеке: «О, если бы я не видела его вообще!» Но то были слова языка, не находившие отклика в сердце. По правде говоря, она узнала о себе за тот день столько, сколько не могла узнать за всю свою жизнь, словно этот мужчина встретился на её пути, чтобы выявить то, что спрятано внутри неё и предъявить воочию, как в гладко отполированном зеркале. Хамида сказала себе: «Нет», расставаясь с ним, а возможно, у неё и не было другого варианта. Но что же на самом деле означало это «нет»?… Разве не то, что она должна сидеть дома и дожидаться возвращения Аббаса Аль-Хулва?!.. О Боже! В её душе больше не было места для Аббаса. След его был стёрт, а эхо его голоса рассеялось. На самом деле, Аббас мог предложить ей только несчастный брак, последующую беременность, рождение детей и кормление грудью на тротуаре среди мух, и прочее, и прочее в этой отвратительной и ненавистной картине. Да, у неё не было симпатий к материнству, что били бы в ней ключом как у девушек-сверстниц, а женщины в переулке не возводили на неё напраслину, обвиняя в грубости и ненормальности. Что же тогда ей оставалось делать?!…
Сердце её часто-часто забилось, и она прикусила губы так сильно, что из них чуть не пошла кровь. Теперь-то она знала, что ей следует сделать и к чему стремиться. До сегодняшнего дня она колебалась между светом и тьмой, однако сейчас пелена с её глаз была сорвана и истина засияла как день, без неясностей и двусмысленности. Удивительно, но лёжа без сна, она не испытывала серьёзного колебания насчёт того пути, который следовало избрать. Она не чувствовала тяги ни прошлого, ни настоящего, тянущих её каждое на свою сторону, или между благом, что имелось в её жизни, и злом. Всё дело в том, что она уже избрала себе путь, сама не ведая о том, и выбор её пал на него, когда она была в его объятиях у него дома! Язык её рокотал от гнева, а нутро просто плясало от радости. Лицо её помрачнело и нахмурилось, а мечты и надежды ликовали и давали новую жизнь… Помимо всего этого, она не испытывала к нему ни ненависти, ни презрения ни на миг, напротив, он был и оставался её жизнью, надеждой, силой и счастьем!… Гнев её был вызван лишь его самоуверенностью, когда он сказал: «Ты вернёшься ко мне!»
Да, так и есть. Она вернётся, но он должен заплатить высокую цену за свою нахальную самоуверенность. Её любовь — не раболепство и не подчинение, это постоянно подпитываемая, пылающая в огне борьба, от которой отскакивают искры. Она уже так давно задыхается в этом доме и в этом переулке. Вряд ли после сегодняшнего дня будет стоять препятствие на её пути к свету, достоинству и власти. Есть ли иное средство, чтобы ускользнуть из петли прошлого, кроме руки этого мужчины, который зажёг в её фантазиях огонь?… Однако она не побежит к нему, унижаясь и повинуясь ему, крича: «Я твоя рабыня навеки, делай со мной что хочешь», ибо такая любовь ей незнакома. Она не помчится к нему и подобно пуле, выкрикивая: «Я — твоя госпожа, припади ниц передо мной!» Она избегала как быть спокойной в любви самой, так и иметь расслабленного возлюбленного. Она пойдёт к нему с сердцем, полным надежд и желаний, и скажет: «Я пришла к тебе со всеми своими силами, встречай же меня, и дай мне своих сил, давай будем сталкиваться лбами до самого конца, вот оно — неописуемое счастье. Награди меня достоинством и счастьем, я это заслужила».
Именно благодаря ему путь её отныне ясен, и вряд ли она проявит небрежность к нему, даже если ей придётся заплатить за это своей жизнью. Вместе с тем, ночь её была наполнена мыслями, несколько расстраивавшими её решимость. Она задавалась вопросом: «А что же скажут люди обо мне завтра?» Ответом на него было одно слово: «Шлюха!»… Сердце её сжалось так, что пересохло во рту, и она вспомнила, как однажды сцепилась с одной из приятельниц с фабрики, выкрикнув в её адрес ругательства: «Уличная девка!… Проститутка!», стыдя её только за то, что она работала как мужчина и слонялась по улицам. А что теперь скажут о ней самой?!…
Грусть и сожаление проникли в её сердце; она нервно заворочалась на постели. Однако ничто в этом мире не могло заставить её отказаться от своего решения или изменить его. Она приняла решение твёрдо, призвав все внутренние силы, что у неё были, сделав выбор сердцем. Теперь же она скользила вниз по предрешённому пути не тормозя, и единственное, что служило ей препятствием, были лишь мелкие камешки.
Затем поток её мыслей неожиданно переключился на мать. Когда она повернулась в её сторону, до ушей её донёсся храп матери, которого до тех пор она попросту не замечала целый час. Хамида представила её себе назавтра, когда она зажжётся её настолько, что будет близка к отчаянию. Она вспомнила, как искренне любит её эта женщина — так, что у неё даже изредка не возникало ощущение, что она сирота. Вспомнила она и
