— Господи, мы на добром пути. Боже мой, помоги нам! Пресвятая Богородица, спаси нас. Дева Мария, сподоби узреть Гроб Господень. О, я вижу, вижу его! Боже, благодарю Тебя! Стопы Твои лобзаю… Адель, любимая, я вижу Гроб Господень!..
Тут Ричард заметил сенешаля Жана де Жизора, стоящего около носилок и со странной усмешкой взирающего на мечущегося в бреду бургундца. Не заметив Ричарда, сенешаль отошел в сторону, к другому костру, где тоже в безумном воодушевлении тянули руки куда-то в сумерки, причитая и плача.
«Чем я лучше его? — вдруг подумал Ричард. — Чем я лучше его с его отвратительной ухмылкой? Только тем, что он насмехается над этими несчастными людьми, а я люблю их и жалею?»
Тотчас Ричард усомнился и в том, что он сам когда-нибудь любил и жалел людей. Он никогда не жалел их, а любил только потому, что они любили его. И после этого он еще спрашивал, за что Господь немилостив к нему!
— Ваше величество, — вырос подле Ричарда граф де Дрё, — посланные лазутчики возвратились от стен Иерусалима с докладом.
— Хорошо, эн Ролан. Передай всем, чтобы собирались в главный шатер на военный совет. Будем слушать лазутчиков и решать, куда двигаться далее.
Спустя немного времени он привязал своего Фовеля около огромного шатра, воздвигнутого в защищенном от ветра месте, а сам вошел внутрь, где уже рассаживались главные военачальники, а трое лазутчиков, пизанец Доменико, тамплиер Этьен д’Идро и иоаннит Жерар де Риголь, готовились к рассказу. Усевшись, король Англии приказал им начинать, и они принялись с жаром рассказывать об огромном скоплении воинской силы вокруг Иерусалима, о невиданных машинах, привезенных Саладином из Персии и Индии для защиты города от нападения, о новых, только что воздвигнутых дополнительных укреплениях. В шатер продолжали входить люди — гофмейстер Зигенбранд, крещеный еврей Жак де Жерико, почитаемый тамплиерами в качестве лучшего знатока местности, сенешаль де Жизор, летописец Амбруаз. Внутри шатра становилось тесно, нечем дышать. «Это и есть конец моего прыжка на Иерусалим, — горестно подумал Ричард. — Я промахнулся».
Заговорил тамплиер д’Идро. Он яростнее двух предыдущих разведчиков доказывал превосходство сарацин, подробнейшим образом описывая все ухищрения, к коим прибегнул Саладин, чтобы достойно встретить крестоносцев под стенами Святого Града.
Когда он кончил, Ричард отпустил лазутчиков и попросил всех по очереди высказать свои соображения.
Да, все готовы были идти дальше и сложить свои головы за правое дело, но каждый из выступающих военачальников склонялся к тому, чтобы приостановить движение на восток, перенеся поход на весну. Ни один не сказал, что следует идти к Иерусалиму сейчас, несмотря ни на что. Более младшие чины пыхтели и кипятились, желая возражать против осторожного решения, но им слова не дали.
— Благодарю вас, достопочтенные рыцари, — сказал Ричард, выслушав всех, кому было предоставлено право высказаться. — Я понял, что лучше нам возвратиться теперь, чем когда мы получим болезненный отпор у стен Иерусалима. Завтра на рассвете мы уходим. Но не в Яффу. Спустившись к Рамле, мы повернем налево и двинемся к Аскалону, чтобы восстановить и эту твердыню на море. Тогда к весне мы будем иметь крепкое побережье. Нам не удалось встретить в Иерусалиме Рождество. Может быть, Бог даст нам отпраздновать там Пасху!
Выходя из шатра, Ричард нос к носу столкнулся с Жаном де Жизором и при виде его торжествующего взгляда вздрогнул всем своим существом. Опустив глаза, он поспешил пройти мимо, словно монах, повстречавший в пути пьяных разбойников. Выйдя под дождь и ветер, Ричард сел на Фовеля и до поздней ночи скитался по горам, ища хоть какой погибели своей окаменевшей душе. Дождь окончился, ветер гнал по небу облака, и вскоре там, вверху, объявились луна и звезды. Вернувшись в лагерь, король Англии настойчиво вливал в себя кармельское вино, но никак не мог опьянеть. Под утро он задремал, но на рассвете барон Меркадье разбудил его, сказав, что пора готовиться к отступлению. Невыспавшийся, измочаленный, простуженный, Ричард Львиное Сердце снова сидел на Фовеле, объезжал войско, с горечью рассматривая привезенные осадные механизмы. Барон Меркадье сопровождал его, а когда они вдвоем заехали на вершину самого высокого холма, на востоке заблестел рассветный луч. Небо там было чистое, ясное. Словно радовалось, что Ричард не идет туда, в сторону Иерусалима. «Ну и пусть!» — еле сдерживая горькие слезы обиды на Бога, подумал Ричард.
— Взгляните! Взгляните, ваше величество! — вдруг воскликнул Меркадье. — Очертания Святого Града! Их можно различить! Мне кажется, это добрый знак, что мы еще вернемся сюда и отвоюем Гроб Господень.
Ричард посмотрел туда, куда указывал Меркадье, но солнечный луч ослепил его. Ричард прикрыл свой взор рукою и промолвил со стоном:
— О нет! Не буду смотреть! Нет, не увижу Иерусалима до тех пор, пока не завоюю его!
Он пришпорил Фовеля и стал спускаться с холма.
Глава двадцать девятая
НЕВЕСТА СИРИИ ОПЯТЬ ВЫХОДИТ ЗАМУЖ
В неописуемом горе крестоносцы оставляли заветный город за своей спиною и шли назад, вниз, к Рамле. Единственное, что могло хоть как-то их утешить, — солнечный день да припасы вина и продовольствия, приберегаемые для осады и розданные теперь по щедрому приказанию короля Англии. Когда спустились с гор, у их подножия был устроен привал — целый пир, обильный, но горький. В угрюмом молчании крестоносцы насыщались и подкреплялись вином и едой. Не слышно было ни молитв, ни песен, ни восклицаний. Только тяжкие вздохи:
— А солнышко-то!.. Солнышко-то нынче какое!..
— Как раз бы идти дальше на Иерусалим.
— Да, видно, не судьба, братцы!..
— И чего повернули?
— Не судьба… Не судьба…
— К Пасхе.
Солнечный день глубоко оскорблял Ричарда. Неужто и впрямь природе радостно его горе?! Неужто и ты, Господи, радуешься?
Встреча с Беренгарией была бы для короля Англии теперь нестерпимо мучительной. Во-первых, неудача похода. Во-вторых, та сарацинка в Эммаусе. Как смотреть жене в глаза? Она простит. Простит и то и другое. Но как смотреть в глаза? И Ричард утешался тем, что идет не в Яффу, а в Аскалон.
От Рамлы, отдохнув пару суток, двинулись налево, на юг, по Сефелской равнине. Небо опять нахмурилось, но было довольно тепло и сухо. Беренгария не соизволила приехать к своему мужу. Стало быть, ей все известно про его ночь с сарацинкой. Что ж, оно и лучше. Сейчас Ричард не чувствовал никакой любви к жене. Словно и не было у него в жизни дней ослепительного счастья с этой наваррской красавицей.
Бургундцы, шампанцы, итальянцы и немцы были отпущены в Яффу. С Ричардом в Аскалон шли только подданные короля Англии — аквитанцы, гасконцы, англичане, нормандцы, бретанцы.
Двигались медленно, устало, позволяя себе расслабиться, и лишь когда опять зарядил дождь, ускорили шаг. Спустя полторы недели после решения об отмене похода на Иерусалим войско Ричарда вышло к развалинам Аскалона, за которыми открывался черный простор Средиземного моря, — невиданная буря бушевала здесь, вздымая исполинские волны и ударяя их с ревом о берег. Ричард направил своего Фовеля к самому тому пределу, до которого доползали страстные руки волн. Соленые свежие брызги осыпали лицо Ричарда, где-то далеко он увидел в небе светлое трепетание, будто белоснежная голубка порхала там, и тотчас в душе его что-то тоже вострепетало, он вдохнул в себя дыхание бури, закрыл глаза и сказал:
— Как хорошо!
Снова открыв очи, Ричард Львиное Сердце увидел мир по-новому, словно свежий дух вселился в него, словно буря, увиденная им, смыла следы неудач.
Как хороша ты, буря,
Когда, на закате жизни,
Кажется: все пропало,
Но вдруг — увидишь тебя, —
тихонько запел Ричард, не узнавая своего голоса, робкого, слабого, Бог знает когда в последний раз певшего.
Увидишь и, глаз прищуря,
Вздохнешь о своей отчизне,
Поймешь, как надо мало,
Чтобы жить, Божий мир любя…
Он засмеялся этой слабенькой и беспомощной песенке, сочинившейся с ходу, тяп-ляп, без мощного, привычного Ричарду вдохновения, но все же — родившейся, встретившей его здесь, на развалинах Аскалона, на развалинах неудавшегося похода на Иерусалим, на развалинах всей его жизни, ибо Ричарду казалось, что вся его тридцатичетырехлетняя жизнь приблизилась к своему завершению, что он прожил все, что только мог прожить, и уже состарился за этот прошедший год в Святой Земле, где так много, так много произошло!..
Казалось, и впрямь где-то там, высоко-высоко в небе, трепетали белоснежные крылья, но сколько Ричард ни всматривался, он так и не мог понять, мерещится ли ему его голубка или она и впрямь летает в своей головокружительной выси.
