Явилось трое гостей, которых представили полковнику. Это были люди неглупые, начитанные и к тому же веселые, и остаток дня прошел в приятной беседе. Мэннеринг просидел с ними до восьми часов вечера за бутылкой вина, поставленной хозяином, которая, разумеется, была magnum.[246]
Вернувшись в "Гостиницу, он нашел письмо с приглашением прибыть на похороны мисс Маргарет Бертрам из Синглсайда, - хоронить ее должны были на кладбище Грейфрайерс, а вынос тела был назначен на час дня.
В указанное время Мэннеринг направился к небольшому домику на южной окраине города. Он узнал его по стоявшим перед дверьми двум печальным фигурам, одетым по шотландскому обычаю в черные плащи, отделанные белым крепом, с креповыми же повязками на шляпах и с жезлами в руках. Еще двое таких же молчальников с печатью безысходного горя на лицах провели Мэннеринга в столовую, где уже собрались родные и близкие покойной.
В Шотландии до сих пор еще повсеместно сохранился давно позабытый в Англии обычай приглашать на похороны всех родственников умершего. Часто это производит потрясающее впечатление, но в тех случаях, когда человек при жизни никем не был любим и после смерти его никто не оплакивает, обычай этот становится только пустой и уродливой формальностью. Английская погребальная служба принадлежит к числу красивейших церковных обрядов и всегда оставляет неизгладимое впечатление; она способна сосредоточить на себе внимание собравшихся, объединить их мысли и чувства в наиболее подходящий для этих минут благоговейной молитве. Но в Шотландии все обстоит иначе: если близкие сами не чувствуют истинной скорби, ничто не восполнит там ее отсутствия и не сосредоточит на себе мыслей участников этой церемонии. Поэтому естественно, что последние чаще всего испытывают на похоронах только тягостное чувство стесненности и фальши. К сожалению, миссис Маргарет Бертрам была одной из тех несчастливых женщин, чьи добрые качества не снискали всеобщего расположения. У нее не было близких, которые могли бы искренне о ней печалиться, и поэтому весь похоронный обряд превратился в какую-то показную манифестацию скорби.
Пребывая в мрачном обществе всех этих троюродных, четвероюродных, пятиюродных и шестиюродных братьев и сестер, Мэннеринг, подобно всем им, заставил свое лицо принять приличествующее случаю выражение и старался казаться опечаленным кончиною миссис Маргарет Бертрам, как будто усопшая приходилась ему матерью или сестрою. После длительного и тягостного молчания все присутствующие начали понемногу переговариваться вполголоса, как будто они находились в комнате умирающего.
- Наша дорогая миссис Бертрам, - произнес важного вида джентльмен, едва приоткрывая рот, чтобы не нарушить торжественности, которую он придал лицу, и цедя слова сквозь почти совершенно сомкнутые губы, - наша дорогая покойница хорошо прожила свой век.
- Само собой разумеется, - ответил тот, к кому были обращены эти слова, чуть приоткрывая глаза, - наша бедная миссис Маргарет всю жизнь была очень бережлива.
- Что у вас нового, господин Мэннеринг? - спросил один из тех джентльменов, с которыми полковник обедал накануне, таким необычным голосом, как будто он извещал о смерти всех своих близких, - Да ничего особенного, сказал Мэннеринг тоном, который, как он заметил, был принят всеми оттого только, что в доме покойница.
- Я слыхал, - продолжал первый многозначительно и с видом человека хорошо осведомленного, - я слыхал, что было написано завещание.
- А что же оставили маленькой Дженни Гибсон?
- Сто фунтов, да еще большие старинные часы в придачу.
- Не очень-то о бедняжке позаботились; ведь туговато ей приходилось при покойнице. Что ж, на чужое добро всегда расчет плохой.
- Я думаю, - сказал стоявший рядом с Мэннерингом политикан, - что с Типу-Саибом[247] мы окончательно не разделались, насолит он еще нам немало; да вот говорят еще - вы, верно, слыхали, - что акции Ост-Индской компании что-то не поднимаются.
- Скоро, наверно, поднимутся.
- A y миссис Маргарет, - сказал еще один, вмешиваясь в разговор, - были ведь акции Ост-Индской компании. Я это знаю, потому что я сам получал за нее проценты. Хорошо, если бы держатели акций и все наследники посоветовались с полковником о том, как и когда их можно будет продать. По-моему, так... Но вот идет мистер Мортклок, значит пора выносить.
Гробовщик мистер Мортклок, распоряжавшийся похоронами, с вытянутой, как подобает лицам его профессии, физиономией и скорбной торжественностью в движениях роздал всем присутствующим маленькие карточки; каждому было назначено место, которое он должен занимать возле гроба. Порядок этот определялся близостью родства с покойной, и почтенный мистер Мортклок, как он ни был сведущ в этом мрачном церемониале, все же неминуемо должен был кого-то обидеть. Состоять в близком родстве с миссис Бертрам значило быть причастным к землям Синглсайда, и для каждого из собравшихся здесь родных это обстоятельство было особенно важно. Кое-кто, само собой разумеется, остался недоволен, а наш приятель Динмонт был не в состоянии ни подавить обиду, ни выразить ее с подобающей сдержанностью и выпалил все напрямик.
- Мне бы хоть ногу дали понести! - воскликнул он более громко, чем это позволяло приличие. - О господи, если бы тут дело земли не касалось, я, пожалуй, взял бы гроб вместо всех этих господ да один и понес.
Несколько десятков укоризненно нахмуренных лиц обратились в сторону нашего бесстрашного фермера, который, высказав все накопившееся у него на душе недовольство, решительно зашагал вниз по лестнице со всеми остальными, не обращая ни малейшего внимания на тех, кого он оскорбил своей выходкой.
Наконец погребальная процессия двинулась в путь. Шествие возглавили факельщики со своими жезлами, украшенными перевязями из потускневшего белого крепа - эмблемой девственности покойной. Шестерка захудалых кляч, олицетворявших бренность всего земного, в перьях и попонах, медленно повезла на кладбище мрачно убранный катафалк. Впереди бежал Джейми Дафф, дурачок, без которого не обходились ни одни похороны, в белом бумажном галстуке и таких же бумажных нашивках на рукавах в знак траура, а сзади тянулось шесть карет, в которых ехали все участники церемонии.
Многие из них переговаривались между собой уже более непринужденно и с большим оживлением обсуждали вопрос о размерах наследства и о том, кому оно может достаться. Главные претенденты, однако, благоразумно молчали, стыдясь высказывать вслух надежды, которые могут потом не оправдаться.
А душеприказчик покойной, единственный человек и точности знавший, как обстоит дело, сохранял таинственное выражение лица, как будто решив продлить, насколько возможно, и разгоравшееся во всех любопытство и напряженность ожидания.
Наконец они прибыли к воротам кладбища, где их встретила целая толпа женщин с детьми на руках; оттуда, в сопровождении десятков мальчишек, которые бежали вприпрыжку за похоронной процессией и громко кричали, они добрались до места, где покоились представители рода Синглсайдов. Это было кладбище Грейфрайерс. Участок был огорожен с четырех сторон; одна из них охранялась ангелом с отбитым носом и единственным уцелевшим крылом, который, однако, упорно стоял уже целое столетие на своем посту, в то время как его коллега херувим, некогда исполнявший ту же обязанность, красуясь рядом на каменном пьедестале, валялся теперь бесформенным обрубком среди зеленой чащи крапивы, репейника и болиголова, пышно разросшихся вокруг стен мавзолея. Покрытая мхом и полустертая надпись возвещала, что в 1650 году капитан Эндрю Бертрам, первый владелец Синглсайда, отпрыск знаменитейшего и древнейшего рода Элленгауэнов, воздвиг этот монумент для себя и для своих потомков. Изрядное количество кос, песочных часов, черепов и крестообразно сложенных костей обрамляло нижеследующий образец кладбищенской поэзии, сочиненный в честь основателя мавзолея:
Кроток как Натаньель[248], как Безальель[249] умел,
Был ли в свете герой такой?
Жил он с нами. Под камнем сим
Он свой вечный обрел покой.
Сюда-то они и опустили тело миссис Маргарет Бертрам, в глинистую и жирную землю, которая приняла в себя прах ее предков. А потом, подобно солдатам, возвращающимся с военных похорон, ближайшие родственники, заинтересованные в завещании, пустились погонять вовсю несчастных наемных кляч, чтобы поскорее положить конец обуревавшему их всех нетерпению,
Коту иль колледжу все деньги завещай.
Поп
Лукиан рассказывает в одной из своих правдивых историй, как труппа обезьян, искусно выдрессированных своим предприимчивым хозяином, с большим успехом исполняла какую-то трагедию и как все они сразу позабыли свои роли, стоило только какому-то повесе бросить на сцену горсть орехов: природные инстинкты актеров взяли верх над выучкой, и буйное соперничество их перешло все границы пристойного. Так вот приближение решающего момента вселило во всех претендентов на наследство чувства, весьма отличные от тех, которые они, следуя примеру мистера Мортклока, только что старались на себя напустить. Глаза, которые совсем еще недавно то с благоговением устремлялись к небесам, то смиренно потуплялись долу, теперь тревожно и жадно впились в сундуки, шкатулки и ящики комодов, заглядывая в самые потаенные уголки старушечьих комнат. Хоть сами по себе эти поиски, может быть, и не были лишены интереса, завещания все же нигде не оказалось.
