Несколько мгновений он молча стоял на берегу, глядя перед собой, потом повернулся и отдал приказ. Труба разнесла над Самосом призыв к оружию; толпа рассыпалась, моряки побежали к кораблям, воины - в лагерь за оружием и доспехами; Алкивиад ушел на свой корабль. Вернувшись вместе с гоплитами, я увидел, как он мерит шагами палубу на носу, взад и вперед, порой окликает людей на корабле, который задерживается, и с проклятиями велит им поторопиться. Затем он отдал команду к отходу; флот оторвался от берега и, поставив паруса, направился к Эфесу. Я ощущал, как снова разогревается в жилах кровь, как выходит из нее яд поражения; мы шли за ним, словно потерявшиеся собаки, которые нашли своего хозяина и бегают вокруг него с лаем, готовые наброситься на все, что попадется на глаза.
Спартанцы проводили учения перед гаванью, когда мы их увидели. Но, пока мы туда добрались, перед плавучими заграждениями уже никого не было. Лисандр охотно ввязывался в дело, если видел, что победа обойдется недорого; но он знал, кто явился сейчас сводить счеты. Его корабли получили приказы, а в Спарте принято приказы выполнять.
Весь день мы болтались между Эфесом и Дождливым мысом, пока Алкивиад ждал, что спартанцы выйдут и дадут ему бой. Но когда солнце спустилось к закату, пришлось вернуться обратно на Самос. Когда мы вошли в гавань, в портовых тавернах уже горели лампы, ласково маня к себе. Мы вытащили корабль на песок, и я сказал Лисию:
– Сегодня я напьюсь. Идешь со мной?
– Сам собирался предложить, - ответил он.
Мы устроили веселую ночь, но в конце концов избавились от компании, которую нашли было, и ушли вдвоем; думаю, мы оба чувствовали, что лишь друг с другом можем разделить то, что лежит камнем на сердце. Горечь потери пронизывала нас, словно мелодия без слов. И потеря Алкивиада была не самой большей причиной этого горя, он и без того уже какое-то время отдалялся от нас. Если вы в состоянии поверить, что лира тоскует по своей музыке, когда поэт вешает ее на стену и оставляет мальчикам, тогда поймете, в чем было наше горе.
В должное время Город осудил Алкивиада и снял с поста командующего. Афиняне еще не совсем забыли о справедливости и потому тем ограничились; но среди нас никто не удивился, когда он, вместо того, чтобы вернуться в Афины, уплыл один во Фракию. За время между своими появлениями и исчезновениями он построил себе там крепость; и его враги говорили, что если бы у него была когда-либо верность в сердце, он бы не стал себе готовить эту нору. С другой стороны, он знал афинян не хуже, чем горшечник знает свою глину.
Он любил быть любимым, но ему хватало проницательности, чтобы догадываться: если дела пойдут плохо, ему придется платить тем дороже, чем больше от него ждали. Похоже, люди там, дома, не верили, что он смертен и что есть такое, чего он не сможет сделать. Похоже, они думали, что он, как царь Мидас, может превращать камни в золото, - по крайней мере, когда стало известно, что в своей последней вылазке он совершил набег на одного из зависимых союзников, это вызвало страшное негодование; но они много месяцев ничего не посылали ему, и наше положение было отчаянным. А если хотите знать мое мнение, так я никогда не осуждал его за то, что он выстроил себе крепость: ход событий его оправдал. Он отплыл, не попрощавшись с нами; за прошедшие после битвы недели он стал просто невозможен, и видеть его уход было в какой-то мере облегчением; но когда его парус исчез за горизонтом, солнце потускнело, а вино выдохлось.
На его место прислали целый совет стратегов. Мы решили заниматься своими обязанностями и говорили друг другу, что мы здесь для того, чтобы вести войну, а не жаловаться на каждого, кто не умеет гнать колесницу, как олимпийский победитель. Так было в самые первые дни.
А осенью спартанцы поймали в ловушку отряд наших кораблей в гавани Митилены, и мы, похоже, теряли не только корабли и людей, но Лесбос тоже. Чтобы отвести беду, нам прислали в подкрепление флот из Афин, и мы поплыли на север все вместе. У Аргинусов, Белых островов, ветреным серым утром мы встретили и разбили спартанцев. Ночью прошел дождь с грозой, развело высокую волну. Мы радостно закричали, когда они начали отходить к Хиосу не слишком быстро, впрочем, ибо ветер свежел. Но некоторые из их кораблей все еще сохранили боевой дух - мы это поняли, увидев, как один из них устремился на "Сирену", явно желая протаранить нам борт.
Это был большой черный корабль с носовой фигурой в виде дракона, оскалившего на нас красную пасть. Ветер и волны подгоняли его, наши гребцы ломали себе спины, но я уже видел, что уйти нам не удастся. Мы сами успели дважды таранить врага в этой битве. Мне приходилось видеть корабль, который совершил три тарана и благополучно добрался до дому, но мы уже сейчас протекали, как ивовая корзинка. Мы тащились, валяясь с борта на борт на волнах, а он несся на нас. Я услышал, как Лисий и кормчий кричали палубной команде, приказывая взять запасные весла, чтобы попытаться уйти из-под удара. Тогда я побежал к оружейной стойке, набрал целую охапку дротиков, раздал людям и полез вместе с остальными на крышу надстройки, ибо видел, что враг хочет ударить нас вблизи кормы. Когда он приблизился, я проверил, хорошо ли наточены мои дротики, выбрал самый лучший, обернул ремешок вокруг древка и, пропустив пальцы в петлю, приподнял над плечом, готовясь совершить хороший бросок. "Сирена" была отличным кораблем, и мы собирались взять за нее самую дорогую цену.
Я выбрал человека, стоявшего на забортной галерейке, но не бросал, дожидаясь, пока он полезет на палубу перед таранным ударом. В таких случаях часто можно приколоть руку или ногу противника к борту и вывести его из дела до конца сражения. Это был, судя по алой тунике, спартанец, муж высокого роста - он сдвинул шлем назад, чтобы лучше видеть. Лицо у него было хорошее, и я пожалел, что кроме него рядом нет другой удобной цели. Корабль надвигался, очень быстро, а он оставался на месте, гордый и хладнокровный, даже с каким-то восторгом в глазах; я на миг забыл, что целюсь в него, мне хотелось закричать: "На борт, дурак! Сейчас ударит!" Их качнуло на крутой волне, таран оказался ниже уровня воды, но я помнил его длину. Тут мне пришло в голову: "О Зевс! Это же триерарх!" - и тогда я закинул руку назад и метнул дротик. И сразу же корабли столкнулись.
"Сирена" вздрогнула, послышался скрежет дерева, крики с палубы, вопли и вой гребцов снизу. Меня повалило на колени, я едва удержался на крыше. Что же касается спартанца, не могу сказать, попал ли я него, да это и неважно: поручни карниза, слабенькие на большинстве кораблей, лопнули при ударе, и он полетел вниз. Вытянутая рука хватала воздух, потом он упал в зеленую волну и под весом доспехов камнем пошел на дно. Сейчас я думаю, что, возможно, это был их недавно назначенный наварх Калликратид, который именно так погиб во время битвы - упав за борт; самый большой соперник Лисандра в войне, а в чести - куда выше его; по любому счету, великодушный воин и полный благородства человек. Если бы он не оказался слишком горд, чтобы перенести поражение, многое могло бы измениться впоследствии.
Во всяком случае, он умер, довершив свое последнее дело, ибо их таран пробил нам борт насквозь. Если бы не мощный пеньковый канат-стяжка, охватывающий "Сирену" от носа до кормы, думаю, трирема сразу развалилась бы на две части. Но и без того, как только спартанцы отошли, море хлынуло в пробоину.
Я послал последний дротик вслед спартанскому кораблю - поступок, продиктованный яростью, столь же бесполезный, как детские слезы, - а потом спрыгнул вниз: надо было попытаться навести какой-то порядок на палубе. Лисий ушел вниз командовать гребцами. Я свистнул воинов и выстроил из них живую цепочку, чтобы вычерпывать воду. У моряков были ведра, а у нас только шлемы. Мы оскальзывались и плескали водой, а моряки тем временем вылавливали из трюма балласт и выбрасывали за борт. Нагрудники мешали нам, растирали кожу - доспехи не приспособлены для работы, - но человек, который сбрасывает броню в битве, выбрасывает с ней и что-то большее, а впоследствии - свое честное имя. Заметив, что кто-то возится с пряжкой, я метнул на него такой взгляд, что он кинулся работать, покраснев от стыда. Ждать недолго, флот вернется нам на помощь, ведь спартанцы бежали по всей линии; и, насколько это от меня зависит, никто потом не сможет сказать, что людей с "Сирены" подобрали в час победы в таком виде, будто это кучка бежавших трусов. Снизу доносился голос Лисия, подбодрявший гребцов. Мне его видно не было (я стоял в люке, передавая шлемы с водой вверх, на палубу), но даже от одного звука этого голоса становилось легче.
Команда не могла больше вытаскивать балласт, и моряки начали выбрасывать припасы, а потом и запасное оснащение. Когда за борт полетели щиты, я отвернулся. На палубу вынесли двух или трех раненых гребцов. Один, которого ударило тараном, явно умирал. Других побило рукоятками весел верхнего ряда (их заливают свинцом, чтобы был противовес, - это ведь самые длинные весла), они, похоже, были сильно оглушены. Я поймал на себе взгляд одного из них - черные глаза с чистым белым ободком; он смотрел так, словно ненавидел меня, но в такие мгновения, в моменты счастья или горя, люди понимают друг друга, и я знал, что точно так же он ненавидит каждого человека с двумя целыми руками, который сможет спастись в море.
