Ознакомительная версия.
Донесение Великому князю Московскому Иоанну Васильевичу, государю всея Руси, о победе при Ведроши войска русского над литовцами, писано рабом твоим ничтожным Данилкой Щеней-Патрикеевым
«Бью челом тебе, Великий князь Московский, государь всея Руси Иоанн Васильевич. Дозволь донести до тебя весть о победе русского оружия в праведной войне, в которой постояли мы за веру православную.
Поставили мы возле села Ведроши перед рекой Тросной передовой полк, а за рекой большой полк, а в лесу скрыли засадный полк.
Аки дикий вепрь неприкаянный набросился Константин Острожский, гетман Литовский, русский князь из турово-пинских Рюриковичей на наш передовой полк. Видать, изголодались литовцы по победам, коль поставили во главе войска русского князя. В коннице у него и литовцы, и русские, и поляки, и немцы, все высоко обученные ратному делу. Выдержали мы первый натиск, и началась сеча великая, в которой силы литовцев и наши были равны. Но помнили мы наказ твой, государь, заманить князя Острожского в ловушку и отступили за реку к большому полку. Литовцам отступление наше голову вскружило, бросились за нами по мосту через Тросну-реку, а мы встретили их огнём из пищалей. Но быстры кони у литовцев, врезались они в ряды наши и выпустили мы конный засадный полк, и опять началась сеча великая. Рубились шесть часов, и не выдержали литовцы, дрогнули, побежали. А мы перед тем послали отряд и разобрали сзади них мост через Тросну-реку, так что бежать было некуда. Спаслись немногие, переплыв реку на лошадях. Гетмана Литовского князя Константина и его панов взяли в плен, всего сгубили семь тысяч войска литовского.
Так показали мы силу оружия русского, разбили врага-неприятеля во славу твою, Великого князя Московского, государя всея Руси, Иоанна Васильевича».
Радость в Москве была великая. Во всех церквях служили службу во славу русского оружия. Трубачи трубили в трубы, глашатаи объявляли весть о победе над литовцами. Нарядные скоморохи давали представление: изображали, как падали от русских мечей литовские воины. По всем площадям выставляли бочки с медовухой. Народ давился в толпе: всем хотелось выпить за здоровье русских воинов и закусить ещё тёплым ржаным хлебом.
Великий князь послал к войску гонца Плещеева и справился у воевод о здоровье. У Щени-Патрикеева спросил, какую награду желает главный воевода сражения. Ответ удивил государя. Просил Щеня снять с монастырских узников, дяди его Ивана Юрьевича и двоюродного брата Васьки Патрикеевых, оковы. Не смог Иоанн Васильевич и рассердиться, хотя дерзость со стороны Щени была невиданная. «Возьмёшь Мстиславль за три дня, сниму оковы с Патрикеевых», – передал он обратно через Плещеева. Что было делать Щене-Патрикееву? Послал новых подданных московских, Шемячича и Можайского, а в придачу дал бояр – князя Ростовского и Семёна Воронцова. Наказ государев был сполна выполнен. За один день штурмом овладели Мстиславлем, семь тысяч неприятеля положили на месте.
Не отстали и другие отряды. Войско под началом племянников государевых, Ивана и Фёдора – детей покойного брата Бориса – и боярина Андрея Челяднина взяло крепость Торопец. Сын Великого князя Василий Иоаннович взял Оршу и всю область смоленскую разорил. Добавим, что ранее Яков Юрьевич с Шемячичем и Можайским отбили у литовцев все земли от Калуги до Киева. На сам стольный град не посягнули, да и не ставил Иоанн Васильевич такой задачи. Тише едешь, дальше будешь. И этого было достаточно, чтобы братья Александра, короли Польский, Чешский и Венгерский, прислали послов с просьбой о мире.
Сам Александр, потеряв большую часть войска, гетмана и лучших воевод, продолжать войну мог исключительно по переписке. Послов посылал в Москву с протестными грамотами. Писал также союзникам Иоанновым, пытаясь переманить их на свою сторону. Боялся, если откроют Менгли-Гирей и Стефан Великий военные действия, то о том, что было такое Великое княжество, как Литовское, можно позабыть.
Менгли-Гирею напомнил, что приютила Литва отца его Ази-Гирея, когда того хотели уничтожить соперники в борьбе за крымский престол.
«Когда же ты по смерти отцовской, – писал Александр, – нарушил приязнь с Литвою, то сам посмотри, что из этого вышло. Честь твоя царская не по-прежнему стоит, понизилась, пошлины все от твоего царства отошли и столу твоему никто не кланяется, как прежде кланялись. Кто перед твоим отцом холопом писывался, тот теперь тебе братом называется. Сам можешь знать, какую высокую мысль держит князь московский, если он зятю своему клятвы не сдержал, то сдержит ли он её тебе? А что он родным братьям своим поделал, также нарушивши клятву? Если ему удастся захватить украинские города литовские и стать тебе близким соседом, можешь ли спокойно сидеть на своём царстве? Если же будешь заодно с Великим князем Литовским, то он велит с каждого человека в земле Киевской, Волынской и Подольской давать тебе ежегодно по три деньги».
Менгли-Гирей на грамоту Александра ответил набегами и грабежами. Доходил не только до украинских земель, но и до белорусских: до Слуцка, Турова, Пинска и Минска.
Стефану Великому Александр рисовал картину ещё более ужасную: «Ты меня воюешь в одно время с недругом моим, Великим князем Московским, но и он тебе недругом будет, поверь мне, когда на дочь твою Елену и внука Дмитрия опалу наложит, и великое княжение у него отнимет да сыну Василию отдаст».
Видать, донесли Александру о побеге Василия верные люди и о той цене, которою запросил тот за возвращение в отчий дом.
Прислала, наконец, грамоту батюшке Елена Иоанновна, но не порадовала она его. Не грамота, а плач Ярославны из «Слова о полку Игореве» из-под пера её вышел, видно, что не без помощи мужа писалось.
«Господин и государь батюшка! Вспомни, что я служебница и девка твоя, а отдал ты меня за такого же брата своего, каков ты сам; знаешь, что ты ему за мною дал, и что я ему с собой принесла. Но государь муж мой, нисколько на это не жалуясь, взял меня от тебя с доброю волею и держал меня во всё это время в чести и в жаловании и в той любви, какую добрый муж обязан оказывать подружию, половине своей. Свободно я держу веру христианскую греческого обычая: по церквам святым хожу, священников, диаконов, певцов на своём дворе имею, литургию и всякую иную службу Божью совершают предо мною везде: и в Литовской земле, и в Короне Польской. Государь мой король, его мать, братья-короли, зятья и сёстры, и паны радные, и вся земля – надеялись, что со мною из Москвы в Литву пришло всё доброе: вечный мир, любовь кровная, помощь на поганство. А теперь видят все, что со мной одно лихо к ним вышло: война, рать, взятие и сожжение городов и волостей, разлитие крови христианской, жёны становятся вдовами, дети сиротами. Всюду полон, крик, плач, вопли! Таково жалованье и любовь твоя ко мне! По всему свету поганство радуется, а христианские государи не могут надивиться и тяжко жалуются: от века, говорят, не слыхано, чтобы отец своим детям беды причинял. Если государь батюшка Бог тебе положил на сердце меня, дочь свою, жаловать, то зачем меня из земли своей выпустил и за такого брата своего выдал? Тогда и люди бы из-за меня не гибли, и кровь христианская не лилась. Лучше бы мне под ногами твоими в земле твоей умереть, нежели такую славу о себе слышать. Все одно только и говорят: для того он отдал дочь свою в Литву, чтобы тем удобнее землю и людей высмотреть. Писала бы тебе и больше, да с великой кручины ума не приложу. Только с горькими и великими слезами, и плачем тебе, государю и отцу своему, низко челом бью. Помяни, Бога ради, меня, служебницу твою и кровь свою…смилуйся, возьми по-старому любовь и дружбу с братом и зятем своим! Если же надо мною не смилуешься, прочною дружбой с моим государём не свяжешься, тогда уже сама уразумею, что держишь гнев не на него, а на меня. Не хочешь, чтоб я была в любви у мужа, в чести у братьев его, в милости у свекрови и чтоб поданные наши мне служили. Вся вселенная ни на кого другого, только на меня вопиёт, что кровопролитие сталось от моего в Литву прихода, будто я к тебе пишу, привожу тебя на войну: если бы, говорят, она хотела, то никакого такого лиха не было.
Мило отцу дитя. Какой на свете отец враг детям своим? И сама разумею, и по миру вижу, что всякий заботится о детях своих, и о добре их промышляет, только одну меня, по грехам, Бог забыл. Слуги наши не по силе, и трудно поверить, какую казну за дочерями своими дают, и не только что тогда дают, но и потом каждый месяц обсыпают, дарят и тешат. И не одни паны, но и все деток своих тешат, только на одну меня Бог разгневался, что пришло твоё нежалованье, а я пред тобою ни в чём не выступила. С плачем тебе челом бью: смилуйся надо мною, убогою девкою своею, не дай недругам своим радоваться обиде моей и веселиться о плаче моём. Если увидят твоё жалование ко мне, служебнице твоей, то всем буду честна, всем грозна; если же не будет на мне ласки твоей, то сам можешь разуметь, что покинут меня все родные государя моего и все подданные его».
Ознакомительная версия.
