Ознакомительная версия.
Государя нашего Великого князя всея Руси духовнику, господину архимандриту Андроникова монастыря Митрофану, грешный чернец Иосиф, нищий твой, господине, челом бьёт.
Когда виделся я, господине, с государем Великим князем наедине, говорили мы о церковных делах. Да после того стали говорить о новгородских еретиках, да молвил мне Великий князь так: «И я ведал новгородских еретиков, и ты меня прости в том, а митрополит и владыки простили меня». И я ему молвил: «Государь, мне тебя как прощать?». И он молвил: «Пожалуй, прости меня». И я ему молвил: «Если примешь меры ты к новым еретикам, то и за прежних Бог простит тебя». Да тут же стал бить челом Великому князю, чтобы обыскал еретиков в Новгороде Великом и иных городах и весях, да послал меня на это дело. И князь Великий молвил: «Хорошо. Так тому и быть, потому что и сам я знаю о ересях их». Да и сказал мне: «Знаю про ересь, которую держал протопоп Алексей, и которую держал Фёдор Курицын. А Иван, Максимов сын, и сноху мою Елену, и меня в ересь ввёл. Потому, пошлю во все города обыскать еретиков и искоренять».
Но какая польза в том, что митрополит и владыки простили Великого князя, если он обещанное не выполняет и никого бороться с ересью не посылает. В прощении том нет государю пользы, если он ревностно делами того не подкрепляет. А знаю, ведает сам государь каково злодейство еретическое, какую хулу на единородного сына Божия, на Господа нашего Иисуса Христа, на его пречистую матерь и на всех святых возводили. Во многих делах царских позабыл государь о просьбе моей обыскать еретиков, но ты, господине, не должен забывать о том, и напоминай государю так часто, как сможешь, чтобы на него не сошёл Божий гнев за то, да и на всю нашу землю. Потому что, господине, за государево согрешение Бог всю землю казнит. Два года прошло с того Велик дня, как мы с князем Великим о еретиках говорили, а так ничего он и не сделал. А ныне, господине, на тебе то дело лежит, потому что ты государю отец духовный. И ты, господине, постарайся вседушно государю докучать, оставив все другие дела, ибо дело Божье нужнее всех. Если, господине, ты об этом деле не попечёшься, с тебя Бог взыщет, а если попечёшься, от Господа Бога и Пречистые Богородицы милость примешь. Каково будет о том государево попечение, ты бы, господине, мне отписал, о том я тебе, господину моему, челом бью».
В книге «Посольских дел» по сношению с Великим княжеством Литовским за 1501 год есть такая запись: «В лето 7009 года (1501 год от Р.Х.) приезжал к Великому князю Иоанну от Великого князя Александра с посольством пан Станислав Петряшкевич, наместник Смоленский да писарь Федко Григорьев. И князь Великий Иоанн Васильевич посылал к ним с ответом казначея Дмитрия Володимерова да дьяков Фёдора Курицына и Андрея Майко».
Это последнее, что упоминалось о Курицыне в делах посольских.
Больше о советнике государевом, дьяке Фёдоре Васильевиче, никто слыхом не слыхивал…
Эпилог. Узник Соловецких островов
В лето 1518 года от Рождества Христова к Большому Заяцкому острову причаливал ялик, шедший с тремя монахами и двумя незнакомцами на борту от Свято – Преображенского Соловецкого монастыря.
На носу ялика сидел худощавый монах, указывающий дорогу среди многочисленных скал, закрывающих вход в уютную бухту, рулём правил ещё один, лица его было не видно за спинами двух молодых людей крепкого сложения в мирских одеждах. Им что-то громко кричал на ухо третий монах, пытающийся пересилить шум волн и стон ветра. Наконец, судно почти вплотную подошло к высокому берегу, окаймлённому огромными чёрными валунами, один из монахов ловко перепрыгнул на сушу и закрепил за деревянную сваю, брошенную ему верёвку. Монахи перекинули причальный мостик, скатили по нему большую деревянную бочку для воды, потом вынесли несколько мешков с продуктами, последними на берег сошли незнакомцы.
Берег бухты был усеян деревянными крестами, поставленными поморами в благодарность за удачу, что благополучно добрались сюда с материка. Большой Заяцкий остров был для них местом промежуточной остановки на пути между обеими сторонами Онежской губы, у входа в которую со стороны Белого моря располагались знаменитые Соловецкие острова. Саженях в пятистах от берега, на высоком пригорке, недоступном бушующему морю-океану, возвышался крепко сбитый деревянный сруб. К нему и направились прибывшие мореходы.
Подойдя к строению, монах-лоцман поколдовал над замком и открыл дверь. Яркий сноп света вырвал из полутемноты простую обстановку сруба: стол, лавку и кровать у стены. От единственного зарешёченного окна, расположенного высоко над кроватью, свет падал на стол, где соседствовали деревянная кружка, огарок свечи в бронзовом подсвечнике и библия в кожаном переплёте.
С кровати, вид на которую закрывал стол с нехитрым скарбом, поднялся сухощавый, седой, как лунь старик. Лица его почти не было видно, седые волосы и борода закрывали большую часть, оставляя для обозрения острый нос и глаза, запавшие в глубокие глазницы.
Монахи дипломатично переминались с ноги на ноги за дверью, а незнакомцы вошли внутрь.
Старик медленно чеканил шаг навстречу, но остановился на половине дороги. Тонкая стальная цепь, прикованная к кандалам, не позволяла идти дальше. Прикрывая глаза рукой, он с опаской глядел на вошедших – не привык к мирским – только монахи раз в неделю навещали его, привозя хлеб и воду. Поражённые увиденной картиной, незнакомцы в нерешительности стояли у двери.
– Кто вы? – резкий высокий голос, словно скрип жернова на старой мельнице, вырвался из немощной груди старика, отражаясь слабым эхом от высоких бревенчатых стен.
Тут молодцы наши дрогнули, не выдержав суровости встречи, и стремглавбросились к нему с возгласом: «Отец, это мы, дети твои!»
Старик отступил два шага назад, цепь зазвенела, напоминая о вопиющем неравенстве, при котором происходила эта запоздалая встреча. Дети, одному из которых, было уже под сорок, второму – далеко за тридцать, в нерешительности остановились.
– Какой год на дворе? – теперь голос старца был глухим, как у ветхого колокола, отслужившего свой век. Ему сказали.
– Семнадцать лет в темнице! – простонал старик. – Как я живым остаюсь? До сих пор не разумею.
– Ну, идите сюда, – позвал он, наконец. Обрадованные, те подошли вплотную. Глаза у отца были ярко-голубые, они не выцвели от времени и полутьмы, и светились на морщинистом лице, как звёзды на ясном небе.
– Ты, наверное, Афанасий, – обратился он неуверенно к старшему.
– Да, – ответил тот.
– Значит, ты – Иван, – старик пристально вглядывался в лицо младшего.
– Да.
На лице отца показались слёзы. Он прижал сыновей к впалой груди. Те не выдержали и горько зарыдали. Так простояли долго…
– Присядем на лавку, ноги уже не держат. – Старик сел первым.
– А как же зимой отец? – спросил Афанасий. – Тут, видать, лютые холода.
– Дров, слава Богу, хватает, – старик указал на груду поленьев. – Выручает она, родимая, – кивнул дальнему углу, где стояла большая печь. – А кто нынче Великий князь? – закончил неожиданным вопросом.
– Как? Ты не знаешь? – удивились сыновья.
Отец вздохнул.
– Все годы ко мне один монах ездит. Великий молчальник, а, может, и не велено ему со мной говорить. Если охота до разговора приходит, всё больше о Божьем промысле говорит и о бессмертии души. Так кто же, дети мои, Великий князь на Москве?
– Василий Иоаннович, – ответил Афанасий коротко.
Видно было, что старику не терпелось узнать судьбу людей из высшего сословия не из праздного любопытства. Знать, короткая ниточка связывала его с каждой персоной, о которой он расспрашивал, иначе давно бы уже полюбопытствовал о жизни детей своих.
– А Великий князь Дмитрий, что с ним?
– Дмитрий умер в оковах, девять лет назад.
– А мать его, Елена?
– Там же, в оковах. Умерла на четыре года раньше сына.
– А царевна Софья?
– Преставилась от недугов, коих было великое множество. Ушла к праотцам на год раньше Елены.
А Иоанн Васильевич, как почил?
– Очень болел. Онемела правая рука и нога, ослеп на один глаз. Но успел всё-таки обвенчать Василия Иоанновича с Соломонией Сабуровой, отец её окольничим служил князю. Сначала хотели, было, на дочери датского короля, Елизавете, Василия женить, да бояре и церковь воспротивились – не православной она веры.
– А брат? Что с Иваном?
– Ох, батюшка! И не спрашивай, – Афанасий и Иван опустили головы.
– Сожгли в клетке на Москва – реке нашего дядю, как еретика.
– И что же, Иоанн Васильевич, согласие дал?
Ознакомительная версия.
