умышленно, Мария-Антуанетта не подписала записку. Маркиза срочно уехала в свой замок в Нуази, где и была позднее арестована и вынуждена демонстрировать на следствии записку как доказательство своей непричастности к побегу. На время ей удалось избежать расправы.
Тем временем всех беглецов поместили в экипаж и повезли к заставе Сен-Мартен, которую проехали без проблем, поскольку служащие праздновали свадьбу. В то же самое время из Парижа выехала через северную заставу мадам фон Корф вместе со своими чадами и домочадцами. Далее королевская берлина направилась к перекладной станции Бонди, где фон Ферзен должен был оставить беглецов и уехать вперед, чтобы встретиться с ними уже в месте назначения. Он в последний раз принялся молить короля позволить ему сопровождать беглецов. Но Людовик был непреклонен, невзирая на рыдания королевы. Некоторые историки считают, что король не любил, чтобы кто-то управлял им, другие полагают, что он не желал появиться перед верными военными в сопровождении любовника жены, каковой факт ни для кого не был секретом. Берлина укатила по дороге в лучах восходящего солнца.
Известно, что побег провалился, и тут совершенно никакой роли не сыграл тот факт, что короля по его характерному профилю с монеты опознал один из почтовых служащих. Все беды навлекли на себя пассажиры берлины, совершенно безответственно отнесшиеся к соблюдению плана побега и секретности. Экипаж двигался среди возделанных фермерами полей, и Людовик время от времени останавливал его для отправления естественных потребностей, а заодно чтобы потолковать с крестьянами о видах на урожай. Он считал, что тех семи часов, на которые они опережали возможную погоню, было достаточно, чтобы оставить преследователей далеко позади.
На одной из перекладных станций король охотно разговорился с конюхами. Лейб-гвардеец осмелился посоветовать ему вести себя более разумно, но тот и ухом не повел. На станции Шентрикс короля узнал зять начальника станции и пригласил пообедать. После обеда он от полноты чувств сам взял вожжи в руки, но сделал это неловко, лошади рванули, порвались постромки, потребовалось время для починки. Не исключено, что форейторы разносили от станции к станции новость о проезде короля. Постепенно опоздание возросло до четырех часов. Некоторые из военных подразделений на почтовых станциях, не дождавшись королевского экипажа, отправились восвояси. Берлину долго ожидали около Варенна, но, когда король был задержан там, он отказался отдать приказ прибывшим с опозданием сорока военным идти в атаку для его освобождения.
— Я — пленник, и у меня нет приказов, чтобы отдавать их, — когда маркиз де Буйе лично прибыл в Варенн с подкреплением, карета уже отправилась в обратный путь часом ранее.
Фон Ферзен прибыл в Монмеди 23 июня почти в полночь и узнал ужасную новость о провале побега. Он тотчас же сообщил об этом шведскому королю, его министру иностранных дел и отцу.
«Все потеряно, мой дорогой отец, я в отчаянии… оцените мое горе и пожалейте меня… печаль моя ужасна…»
Он тотчас же отправился в Брюссель, куда приехали также Кроуфорд и Элеонора. К Элеоноре вскоре присоединилась ее двадцатилетняя дочь, красавица Элеонора, баронесса фон Франкемон, воспитанная при дворе своего отца, герцога Вюртембергского. Видимо, ее снабдили неплохим приданым, поскольку она вскоре вышла замуж за эмигранта, графа д’Орсэ, генерала, отличившегося впоследствии в войнах времен Империи. Забегая вперед, скажем, что в этом браке родились сын и дочь Ида, унаследовавшая красоту матери и бабки. Она вскоре вышла замуж за герцога де Гиша, внука Габриэль де Полиньяк, фаворитки Марии-Антуанетты. Так диковинным образом переплелись судьбы потомков старинных аристократических семей Франции и дочери итальянского портного.
Фон Ферзен не собирался сидеть сложа руки и тут же начал строить планы освобождения королевской семьи. Все надо было начинать сначала.
Но ситуация изменилась, поскольку теперь сами пленники изменили свое поведение. Обратный путь из Варенна в Париж по ужасной жаре занял четверо суток, причем толпы, сопровождавшие кареты по дороге, были настроены настолько воинственно, что Учредительное собрание обеспокоилось, как бы с беглецами не расправились самосудом. Из Парижа прислали трех депутатов для сопровождения, двое из них, сторонник конституционной демократии, адвокат из Гренобля Антуан Барнав (1761–1793) и представитель крайне левых Петьон, кое-как втиснулись в берлину. Барнав уселся между королем и королевой, держа на коленях дофина.
Путешествие продолжалось под угрожающие и оскорбительные выкрики толпы. Невзирая на свое ужасное состояние, Мария-Антуанетта сумела очаровать провинциального адвоката, готового принять за чистую монету возведенное в высшую степень искусства притворство светской дамы. Супруги умело изображали из себя измученную дорогой пару обывателей, далекую от облика тирана и высокомерной австриячки, которыми их изображали. Барнав после смерти Мирабо считался чуть ли не лучшим оратором Собрания и вместе с Александром де Ламетом и Адриеном Дюпором возглавлял сторонников конституционной монархии в Собрании. Мария-Антуанетта сделала вид, что готова выслушивать доводы Барнава и всячески уговаривала его, насколько это возможно, не ограничивать в новой конституции [72] права короля.
Депутат настолько уверовал в возможность перевоспитания венценосных супругов, что, в отличие от де Мирабо, действовал в их пользу совершенно бескорыстно. Он питал надежду, что королева убедит своего брата-императора признать новый режим. Барнаву и его сотоварищам удалось добиться того, что побег сочли «похищением короля против его воли» некими злонамеренными заговорщиками и наказывать не стали, хотя охрану Тюильри и слежку за семьей усилили многократно. Депутаты также смогли добиться признания личности короля неприкосновенной.
Возвратившись в Тюильри, Мария-Антуанетта развила бешеную деятельность. К ней вернулись некоторые особы ее штата, хотя она, например, 4 сентября писала принцессе де Ламбаль:
«Я опечалена и удручена; беспорядки не прекращаются. Я вижу, как у наших врагов возрастает дерзость, а отвага честных людей уменьшается. Изо дня в день только и думаешь со страхом об ужасном завтра. Нет, еще раз прошу, мое дорогое сердце, не возвращайтесь. Не бросайтесь в пасть тигра… Прощайте, мое дорогое сердце, ваша дружба составляет мое утешение и мое единственное счастье».
После возвращения из Англии принцесса была готова уехать к родственникам в Турин, с другой стороны, к ней взывали долг гофмейстерины и обеты нерасторжимой дружбы. Когда 14 октября Мария-Антуанетта прислала ей письмо, в котором не запрещала ей возвращаться, Мари-Терез решила отправиться в Париж. Очевидно, это был совершенно обдуманный шаг, ибо перед отъездом она составила свое завещание, очень длинное и обстоятельное, в
