до берега. Между вантами от носа до кормы провисали веревки с сушившейся на солнце рыбой.
Геродот, которому на нуггаре не нашлось занятия, разложил на корме письменные принадлежности.
Обмакивая в тушь калам, он старательно выписывал слова: «...Ловят же крокодилов различными способами. Я опишу один такой способ, по-моему, наиболее стоящий упоминания. Насадив на крюк в виде приманки свиной хребет, забрасывают его на середину реки. Охотник же стоит на берегу с живым поросенком и бьет его. Крокодил, привлеченный визгом поросенка, находит хребет и проглатывает его. Охотники же вытаскивают зверя. А когда вытащат на берег, то прежде всего залепляют ему глаза грязью. После этого с животным легко справиться, а иначе трудно...»
Навстречу нуггару медленно дрейфовали баржи, нагруженные плитами прочного белого известняка с каменоломен «Ра» в Мемфисе, квадрами желтоватого известняка из Фив, глыбами кварцита с каменоломни «Красная гора» в Дендере, блоками черного или розового сиенского гранита. Из Сильсилы везли серый песчаник для строительства храмов и изготовления саркофагов.
Тощие быки нега тянули вверх по реке тростниковые плоты, глубоко осевшие в воду из-за тяжести корзин с финиками, наваленных грудой арбузов, желтых куч зерна. Погонщики время от времени выкрикивали: «Хайя!»
Легкая лодка Хети то ныряла в гущу камыша, то выбиралась на чистую воду. Так она не бросалась в глаза стоявшему у руля нуггара Гефесту. Маленького косого паруса барису хватало, чтобы сохранять хороший ход.
Египтянин не спускал глаз с Геродота от самого Папремиса. Выполняя волю Мнемхотепа, он должен был проследить, чтобы галикарнасец снова не попал в переплет. И готов был следовать за ним хоть до Эфиопского нагорья.
К вечеру показалась таможенная застава персов. На шесте реял алый флаг с изображением крылатого солнца — фаравахаром. Возле причала покачивался тростниковый плот.
Увидев незваных гостей, полуголый человек в шароварах накинул халат-кандис с вышитой на груди эмблемой хазарабама: стоящим на льве Митрой в солнечных лучах.
Хети вовремя заметил, что нуггар эллинов собирается причалить, тогда он тоже повернул к берегу. Прежде чем спрыгнуть в воду, писец огрел веслом замершего на брюхе крокодила. Хищник с громким плеском ушел в илистую муть.
Геродот предъявил датапатишу подорожную, и пока перс изучал документ, успел окинуть взглядом лагерь. При этом головой сильно не вертел, чтобы не вызвать подозрений.
Ничего примечательного галикарнасец не увидел, холщовая палатка, составленные в пирамиду копья, оседланные, но стреноженные кони. Смуглые до черноты такабары сидят у костра, безразлично глазея на путников. У одних светлая коса болтается за спиной, у других по бокам головы свисают две короткие выгоревшие на солнце косицы.
Датапатиш недоверчиво повертел в руках кусок папируса.
Потом подозвал одного из воинов:
— Бэхмэн, иди сюда, тут не по-нашему написано.
Такабар прочитал, шевеля губами:
— Он афинский фортегесий... Прислан Буле.
— Буле — это что?
— Как у нас диван знати при шахиншахе, только у них шахиншаха нет.
— Нет шахиншаха на троне, значит, нет шахиншаха в голове, — проворчал датапатиш.
Потом приказал:
— Спроси его, где товар.
Геродот с почтительной улыбкой ткнул пальцем в печать Амфилита:
— Вино продал купцу из Навкратиса... Теперь еду в Дафны, чтобы договориться о закупках зерна.
— А это кто такие? — перс показал рукой на спутников галикарнасца.
— Охрана.
— Тоже эллины, — презрительно процедил таможенник на пехлеви. — Недобитки...
Он покосился на сундук в лодке. Хотел уже приказать Геродоту открыть замок, но передумал, вспомнив, что хазарапатиш запретил рыться в личных вещах купцов из Навкратиса. Все знали, что диаспора эллинов в Дафнах заносит ему мзду. .
И вдруг рявкнул:
— Один деген за всех.
Пока Геродот рылся в кошеле, Пан подошел к переводчику.
Приблизив губы к его уху, зашептал:
— Считаю своим долгом заявить, что этот афинянин не тот, за кого себя выдает. Он посещает поля сражений египтян с персами, а потом все увиденное записывает на папирусе. У него и сейчас в котомке лежат письменные принадлежности...
Бэхмэн рванулся к датапатишу и быстро заговорил. Переменившийся в лице таможенник торопливо вытащил акинак из ножен. Когда переводчик махнул такабарам, от костра к причалу подбежали несколько человек.
Геродот с недоумением смотрел то на датапатиша, то на Пана. Понимание катастрофы пришло только тогда, когда его ударом под колени заставили опуститься на песок.
Шпиону тут же связали руки. Датапатиш не побрезговал лично вытрясти его дорожную котомку. Все, что там было, включая палетку Мнемхотепа, каламы, арибалл и несколько свитков, вывалилось в грязь.
Бэхмэн подобрал с земли один из свитков, развернул его и зашевелил губами, читая скоропись. Потом начал переводить. Когда он дошел до описания места сражения в Пелусийском устье, датапатиш закивал головой, со злостью посматривая на Геродота.
Пленник попытался оправдаться:
— Я первый раз в Египте, поэтому просто записываю дорожные впечатления... Что в этом плохого?
— Хазарапатиш разберется! — рявкнул датапатиш. — Чужестранцев тут много ходит. Но не все записывают то, что видят... Ты это не просто так делаешь... Ты — джасус!
Палец перса уперся ему в грудь. Услышав знакомое с ареста в Сардах слово, Геродот бросил растерянный взгляд на пелатов Амфилита, однако те безразлично отводили глаза. Он понимал только одно: спутники его предали, а значит, выполнение миссии под угрозой.
Вскоре двое всадников шагом направились к Дафнам. За одним из коней с удилами во рту и на короткой привязи от седла брел Геродот. Его заплечная котомка была привязана в тороках конвоира.
