масса зрителей уже находилась в зале. Пока Линицкие раздевались, их приветствовал генерал Барбович.
– Молодые люди, поторопитесь, а то мы с вами опоздать можем, – целуя руку Екатерине Федоровне, произнес он своим хрипловатым басом.
Сам же Линицкий приложился губами к ручке генеральши. Поднимаясь по лестнице, помахала им рукой Мария Пепескул, полная женщина, которую сопровождал высокий чопорный ротмистр Комаровский.
– Катя! Вот билеты, иди, а я сейчас, следом за тобой.
Екатерина Федоровна поспешила в зал в сопровождении Барбовича с супругой, а Леонид Леонидович, найдя свободную вешалку, повесил одежду и тоже заторопился наверх. Но, когда он поднялся в фойе, дорогу ему преградили двое мужчин в штатском, а чуть в стороне стоял третий.
– Господин Линицкий, вы арестованы, – произнес один из них.
– Что за шутки? Кто вы такие? – стараясь не выдать своего волнения, спросил Линицкий.
Тут приблизился третий, невысокого роста человек, негромко ответил:
– Сербская тайная полиция.
Линицкий попытался протестовать. Однако двое молодчиков быстро скрутили ему руки, надели наручники и повели вниз по лестнице. К счастью для Линицкого, навстречу им, запыхавшись, бежала запоздавшая зрительница. Леонид Леонидович узнал в ней свою пациентку, шестнадцатилетнюю Веру Витковскую. Он поднял руки, показал наручники и бросил короткую фразу:
– Вера! Скажите Кате.
И кивнул в сторону зала. Через полчаса Линицкий уже находился в застенках Сербской тайной полиции, возглавляемой полковником Драги Йовановичем, пользовавшимся славой ярого антикоммуниста. Если Драги за тебя брался, все – крышка тебе, парень, – это знали все.
Тридцатитрехлетний Драгомир Йованович родился в городе Пожаревац в учительской семье, его матерью была немка, а отец – сербом. Сразу по окончании гимназии он поступил на юридический факультет Белградского университета, после чего был принят на работу в городскую Управу в качестве полицейского чиновника. Однако в марте 1929 года был оттуда уволен из-за присвоения чужих денег, что, впрочем, не помешало ему всего лишь через год устроиться в загребскую полицию, где он подружился с шефом загребской полиции Янко Бедековичем, а затем и с его сменщиком Станое Михалджичем. А когда в 1933 году перед визитом короля Александра в Загреб Йованович предотвратил заговор хорватских фашистов – усташей, его снова перевели в Белград, но уже с повышением – начальником Общей полиции Белграда, хотя ни для кого не было секретом, что он непосредственно руководил вторым политическим отделом, занимавшися борьбой с коммунистами.
В 1936 году Йованович был в составе делегации югославской полиции на заседании комиссии по сотрудничеству европейских полицейских в борьбе с криминалом, проходившем в Берлине. Воспользовавшись ситуацией, он установил важные контакты с полицейскими чинами германского рейха – Гиммлером и Гейдрихом – и присутствовал на Нюрнбергском съезде национал-социалистской партии Германии.
Вера вбежала в зал, довольно быстро нашла жену доктора и, подойдя, зашептала ей на ухо:
– Екатерина Федоровна, Леонида Леонидовича арестовали.
Екатерина Федоровна вмиг побелела, встала и вышла из зала, даже не услышав удивленного вопроса Марии Дмитриевны Барбович. Линицкая быстро оделась и бросилась ловить такси. В считанные минуты она была дома. Дети спали, прислугу она отослала отдыхать. Сама быстро растопила камин, отодвинула подоконник, где был тайник, а в нем – подготовленная в Центр почта. Достала большой пакет и бросила его в огонь. Снова задвинула подоконник, вынула несколько бумаг из письменного стола и тоже бросила в печь. Прошлась по комнате, осмотрела шкаф, вздохнула и стала перемешивать горящие бумаги. Затем подбросила в топку несколько поленьев, села в кресло и закрыла лицо руками.
Она очнулась от стука в дверь:
– Откройте! Полиция!
Обыск длился около трех часов. Перепуганные дочка с сыном проснулись, Екатерина Федоровна прижала их к себе и, поглаживая по головкам, успокаивала. Полицейские перевернули буквально все, но ничего не нашли. Офицер, руководивший группой, требовал указать, где лежит шпионская информация, угрожал всех повесить. Обняв детей, Екатерина Федоровна сидела на диване и повторяла:
– Здесь какая-то ошибка, понятия не имею, что вам надо.
Никаких компрометирующих документов о том, что Линицкий работал на советскую разведку, найдено не было, зато нашлись некоторые бумаги из сейфов Байдалакова и Пепескул. Стало ясно, что совсем отвертеться не удастся.
После обыска в квартире была оставлена засада. Два дюжих парня расположились в гостиной и приказали никому из дома не выходить. Правда, непонятно было, кого они хотели здесь поймать.
На следующее утро русская колония Белграда уже знала, что раскрыта советская разведывательная организация, которой руководил доктор Линицкий – член правления галлиполийского общества РОВС, один из приближенных генерала Барбовича и руководителя Национально-трудового союза нового поколения Байдалакова.
Вслед за этим были арестованы и доставлены в тюрьму Тайной полиции Фёдор Ардальонович Дракин, Николай Дараган и ротмистр Комаровский. Ко всем несчастьям для советской резидентуры, 12 декабря в Белград прибыл из Вены тайный советский курьер, торговец Самуил Яковлевич Иншлихт, не знавший об арестах. Полиция нашла у него письмо, адресованное Линицкому советской разведкой, с инструкциями о работе в среде эмигрантов. В свою очередь, был арестован и Иншлихт.
С захватом курьера, связывавшего Линицкого, как резидента ГПУ, с центром в Праге, картина следствия резко изменилась. У Иншлихта была обнаружена отбитая на машинке инструкция центра, предназначенная Линицкому. Практически все ее содержание было посвящено компрометации Альбина Комаровского перед зарубежными и югославскими властями. Линицкому предписывалось соблюдать полную осторожность в отношении Комаровского, отнюдь не воровать и не выпрашивать интересные документы, а только знакомиться с ними, пользуясь отсутствием его, стараться писать на пишущей машинке самого Комаровского, обратить внимание на специальный способ ротмистра обозначать даты, строго следить за его поездками и давать все сведения по этому вопросу в срочном порядке «для принятия необходимых мер в пути»…
Арестовали даже Екатерину Федоровну. Всем арестованным югославскими властями было предъявлено обвинение в собирании для большевиков материалов о работе русских эмигрантских организаций. Арестованные, заподозренные в военном шпионаже (всего десять человек), были преданы Суду защиты государства.
Все следствие продолжалось одиннадцать месяцев и велось в строжайшей тайне. Власти получали в связи с ним массу анонимных доносов – советская резидентура в Европе приложила максимум усилий, чтобы это дело запутать и раздуть. Распускались разные сплетни, а на бедного ротмистра Комаровского выливались ушаты грязи.
Однако полиция разобралась по существу во всей провокации, но все же передала все дело в суд, предав суду и Комаровского, как единственного из обвиняемых, опровергавшего самым категорическим образом все показания остальных.
В верхах колонии поднялся переполох. В последующие дни масла в огонь подлила пресса. Деятельность РОВС и НСНП практически была парализована. Руководителям везде мерещились советские агенты. Югославские власти были потрясены масштабом шпионской сети, которую в их стране и среди
