белых эмигрантов сумел за эти годы создать Линицкий со своими помощниками. Дело Линицкого лично взял при расследовании под контроль начальник югославской Тайной полиции Йованович. Более того, Драгомир Йованович потребовал от Байдалакова закрыть шпионский рассадник – Русский дом.
– Но союз тут ни при чем! – оправдывался Байдалаков.
– Через два часа я пошлю отряд полиции! И тогда пеняйте на себя!
Байдалаков нервно посмотрел на Георгиевского. А тот, на удивление, принял сообщение довольно спокойно и хотя понимал, что Йованович вряд ли пошлет отряд полиции на территорию русского посольства, но не желал портить отношений, поскольку его постоянные поездки за границу частично зависели и от начальника полиции. «Среды» пришлось на время запретить.
Арест потряс эмигрантские круги. Из Парижа сообщали: «В связи с произведенным арестом в центре РОВС царит паника».
Открытый разрыв НСНП с РОВСом вызвал бурю во всех концах русского рассеяния. Союз лишился права пользоваться ровсовским «Фондом спасения родины» и оказался в весьма стесненных обстоятельствах. Совет Союза решил создать свой собственный фонд. Но это мероприятие не увенчалось успехом. Деньги поступали медленно и в мизерных количествах. К тому же отказали в постоянной субсидии и некоторые частные жертвователи. Вожаков НСНП лихорадило. Нужны были деньги. Белградский центр, где было сосредоточено руководство организаций, стал искать связи с иностранными разведками или их генеральными штабами.
На закинутые удочки первыми клюнули японцы.
14.
В середине XIX века в самом центре Белграда, в исторической его части, Старом городе, на месте старой турецкой полицейской станции, где потом была городская полиция, было возведено двухэтажное серое здание городской Управы Белграда, состоявшее из двух крыльев – административного и криминального. В подвале же этого здания находилась тюрьма. У тюремных камер были народные названия, которые им придумали заключенные. Самую большую и главную камеру окрестили Главнячей, самую маленькую называли «Пробкой» – она была глухой, без окна. Были еще две камеры – женская, которую кто-то остроумно окрестил «Женским салоном», а камера, в которой находились самые известные или опасные преступники, называлась «Хозяйской комнатой». До 1911 года среди белградцев прижилось народное название городской Управы – Главняча, а «Пробка» стала синонимом тюрьмы. Новое же здание Управы построили в 1920-х годах в районе Белграда Обиличев Венац, располагавшееся в крепостных укреплениях XVIII века.
В межвоенное время Главняча стала, наряду с Белградской крепостью, политической тюрьмой Сербии. В двадцатые годы главными сидельцами Главнячи были члены Коммунистической партии Югославии и националисты с сепаратистами – хорваты, македонцы, черногорцы, албанцы… Лишь в одном 1921 году через застенки Главнячи прошло около пятнадцати тысяч заключенных.
Количество политзаключенных все росло и дошло до того, что в камере на 60–70 заключенных содержалось около 350. Именно поэтому в 1927 году рядом с Главнячей было возведено новое здание Отдела технической полиции. Таким образом, в тюрьме стало два двора – один для уголовных преступников, другой для политических. Для последних даже особый закон был написан – Закон о защите государства. В этой тюрьме заключенных допрашивали и пытали.
Сюда и были доставлены после ареста члены резидентуры Леонида Линицкого во главе с самим резидентом. Провал Линицкого и всей выстроенной им сети оказался не меньшим шоком и для Москвы. Центр искал возможность каким-то образом связаться с ним и помочь своему резиденту выкрутиться. Впрочем, Линицкий и так действовал согласно инструкции, которую он получил в самом начале своей работы на ИНО ГПУ.
Его сразу поместили в камеру-пробку, без окон, остальных его подельников, включая и Комаровского, держали в самой большой камере, той самой, по имени которой теперь называли и всю тюрьму. Так распорядился лично Йованович – главный подозреваемый сразу отсекался от членов своей команды, и те не имели возможности получить от Линицкого инструкции и наставления. Допрашивал же Линицкого шеф русского отдела Губарев, приказавший сначала слегка применить к нему, как он выразился, «строгие меры воздействия». Цепные псы тайной полиции лишь улыбнулись такому приказу.
– Вы работали на советскую разведку? – спрашивал Губарев.
– Нет! И все мои соратники, которых вы арестовали, тоже никакого отношения к шпионажу не имеют, – спокойно отвечал Линицкий.
– А к чему имеют? – Губарев внимательно следил за каждым жестом, каждой мимикой на лице Линицкого.
– Все они – члены моей организации, которую я создал исключительно для того, чтобы бороться против террористической линии деятелей РОВСа.
– Значит, вы не сторонник террора?
– Абсолютно!
– А ротмистр Комаровский также входил в вашу организацию?
– Безусловно! Более того, он-то как раз и являлся истинным руководителем агентской сети в Белграде. Именно от него я получал сведения, списки и фотографии о переброске в Россию диверсантов-террористов из числа наших с вами соотечественников, господин Губарев, а также получал от него денежное вознаграждение. Я понимал, что этих людей посылают на смерть, и пытался этому противостоять.
– А зачем вам понадобилось вскрывать сейфы у Байдалакова и Пепескул?
– Я надеялся найти и у них списки людей, которых готовили для отправки в Россию.
– И сколько вам платили Советы за оказанные услуги? – резко переменил тему Губарев, но Линицкий на его удочку не попался.
– Я же вам сказал, что я на них не работаю.
– Конвой, ко мне! – позвал Губарев, и дверь камеры тут же открылась. – Уведите арестованного.
Линицкий встал, заложил руки за спину и подошел к двери.
Губарев приказал следователю не жалеть Линицкого и его подельников. Практически на каждом допросе их избивали, пытали, стараясь получить сведения, которые бы подтверждали причастность группы к шпионской деятельности. Линицкий старался при любой возможности морально поддерживать своих товарищей, во всем брал вину на себя, при очных ставках давал понять, какой линии они должны придерживаться на допросах. Но самому Линицкому доставалось больше остальных, однако он действовал согласно инструкции Центра: не связывать свою деятельность с советской разведкой, а выступать под флагом самостоятельной политической организации, борющейся против террористической деятельности отдельных руководителей белой эмиграции. Нужно было наметить такую линию защиты подсудимых, чтобы подчеркнуть, что они действовали из любви к Родине, ни одним своим действием не нанесли вреда Югославии, а информацию о террористической деятельности отдельных белогвардейских групп пытались довести до сведения своего государства и мировой общественности. Важно было также в ходе судебного процесса разоблачить истинную роль РОВС и НСНП, показать, какой вред они наносили Югославии своей террористической деятельностью. Такая линия должна была показать общественности Югославии, что руководители белоэмигрантских организаций используют территорию их страны в провокационных целях.
На Линицкого вылили полведра воды, приводя в чувство. Помощник Губарева помог ему подняться и снова посадил на табурет.
– На кого ты работаешь?
– Я уже говорил: руководитель нашей группы ротмистр Комаровский. Сведения я получал
