он меня спровоцировал. Да и я сам, дурак, оказал ему слишком большое доверие.
– Но ведь если ты не виновен, ты это можешь доказать…
– Как?! У нас на днях была очная ставка с Линицким. Губарев устроил. Я-то как раз и пытался там доказать, что ни в чем не виноват, что это все Линицкий. Но ты знаешь, он меня обвел вокруг пальца, свалив все на меня. Будто это он на меня работал.
– А что Губарев?
– Почем я знаю! – нервно взвигнул Комаровский.
– Губарев, конечно, мразь и скотина, но справедливый, – вставил свое слово еще один сосед Комаровского, тоже русский, но попавший сюда по уголовной статье.
– Драги других не держит! – резюмировал Боян.
Линицкого определили в небольшую камеру, где пребывали исключительно члены компартии Югославии, арестованные по разным делам, но всем, как правило, вменялась статья об измене Родине. Леонид Леонидович почувствовал себя среди своих. Более того, кое-кто даже слышал о докторе Линицком. Некоторые же были удивлены, что русский эмигрант оказался схожим с ними во взглядах. В камере находился и один из членов Центрального комитета КПЮ, запрещенной в королестве. Узнав об этом, Линицкий, долго не раздумывая, обратился к нему с просьбой о принятии в ряды коммунистической партии Югославии, чем застал того врасплох.
– Хорошо, товарищ Линицкий, – после некоторой паузы ответил член ЦК. – Я передам товарищу на волю вашу просьбу. Они свяжутся с товарищем Горкичем в Москве, пусть он решает. Вы ведь не являетесь подданным нашего королевства.
Услышав знакомую фамилию, Линицкий выпрямился и улыбнулся. У него была отличная память не только на лица, но и на имена. Он вспомнил, что именно Горкич принес тогда ему весточку из Москвы, из Центра, в которой ему дали зеленый свет на контрразведываетльную работу. Осталось только выяснить, тот ли это Горкич.
– Чему вы улыбаетесь? – удивился член ЦК.
– Как зовут товарища Горкича? Не Милан?
– Именно Милан.
– Тогда, я думаю, вопрос для меня решится положительно.
– Уточните, пожалуйста, что вы имеете в виду.
Линицкий и так не стал бы вдаваться в подробности – людей в камере было немало, и не было уверенности, что среди них нет полицейского осведомителя. Но его спас скрип открывшейся железной двери и появление на пороге камеры Гавриила Орлова.
Губарев велел перевести юнкера из камеры с Комаровским в камеру с Линицким. Ему важно было теперь получить данные о Комаровском из уст Линицкого. А для большей убедительности (все-таки Линицкий был гораздо более искушеннее, нежели Комаровский) Орлову прилично намяли бока и раскрасили лицо фингалами, а губу разбили до крови. Надзиратель втолкнул Орлова и тут же, ни слова не говоря, закрыл за ним дверь. Орлов не удержался на ногах и упал на бетонный пол, растянувшись во весь рост, застонав от боли. Когда он поднял голову, в полутемной камере увидел, что на него устремлено несколько десятков глаз.
– Вы кто? Как вас зовут? – поинтересовался один из сокамерников.
– Орлов я. Гавриил.
– Из эмигрантов? По какой статье?
Орлов поднялся, утирая рукавом подбородок – из треснутой губы снова заструилась кровь.
– Сейчас, по-моему, у всех русских эмигрантов статья одна – государственная измена. По делу доктора Линицкого, которого я даже не знаю.
Сокамерники глянули на Линицкого. Тот поднялся со своих нар, подошел к Орлову, осмотрел его лицо.
– Товарищи, пропустите нас поближе к окну. Пройдемте со мной, я осмотрю вас.
Линицкий тронул Орлова за рукав и подошел к маленькому зарешеченному окну. Вслед за ним проследовал и Орлов через два ряда расступившихся сокамерников. Линицкий потрогал лицо юнкера рядом с губами, Орлов зашипел от боли.
– Ничего страшного. Нужно промыть водой и постараться меньше разговаривать и временно вообще не улыбаться, – сказал Линицкий по-русски.
– Какие уж тут улыбки, – еле разжимая губы, произнес Орлов. – А вы, я смотрю, из наших, из русских будете? Или я ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Я и есть тот самый доктор Линицкий. И, поскольку вы никакого отношения к нашей с господином Комаровским организации отношения не имеете, о чем я завтра же и заявлю следователю, вас, вероятно, отпустят.
– А что, Комаровский и в самом деле шпион?
– И к тому же очень хитрый и изворотливый.
– Но в это трудно поверить. Я немного знаю ротмистра… Так, изредка пересекались с ним по делам НСНП…
Они отошли от окна, Линицкий подошел к своим нарам и сел, жестом пригласив и Орлова сесть рядом.
– Зато я знал его слишком хорошо.
– Но кто вы, доктор? О вас весь Белград сейчас рассказывает разные истории.
– Это интересно! И что же говорят?
– Ну, например, что вы коммунист и являетесь агентом большевиков… Но мне почему-то не верится.
Линицкий усмехнулся.
– Напрасно не верится. Я и в самом деле – коммунист. Но коммунист-идеалист. Как коммунист я – агент большевиков. Моя задача состоит в работе по разложению русских эмигрантских организаций путем провокации.
– Разве эти организации опасны большевикам? – удивился Орлов.
– Видите ли, отсюда засылают в СССР агентов с поручениями саботажа, уничтожения важных строек или порчи турбин. Впрочем, – продолжал Линицкий, – я занимался и другими делами. Как-то раз, в компании с Комаровским, я сделал несколько снимков Панчевского железнодорожного моста. Да откуда-то взявшийся жандарм помешал мне закончить работу.
– Но Комаровский коммунистов терпеть не может… насколько я знаю, – неуверенно добавил Орлов.
– Видимо, хорошо умеет скрывать свои мысли и взгляды, – пожал плечами Линицкий.
На этом разговор был закончен. Заключенные стали укладываться спать. Но под утро Линицкий разбудил Орлова и сказал:
– Все же Комаровский дурак. Он был слишком доверчив.
Впрочем, в данном случае верна была лишь вторая часть, ибо никто из знавших Комаровского не считал его дураком. Наоборот, это был умный и дельный человек. Разумеется, не был он и коммунистом, хотя после его ареста многие офицеры это утверждали. Просто Линицкий его перехитрил.
Сопоставив все полученные данные от Орлова, еще раз внимательно перечитав все протоколы допросов, хорошенько всё обдумав, Николай Губарев пришел к выводу, что ротмистр Комаровский и в самом деле стал жертвой обстоятельств и подставы. О чем и сообщил своему шефу Драгомиру Йовановичу, державшему дело Линицкого – Комаровского под личным контролем.
– Значит, ты считаешь, что Комаровский ни в чем не виноват? – жестко спросил Драги.
– Ну, разве что в том, что поддался на провокации Линицкого.
– Решение на твою совесть и на твое усмотрение.
– В таком случае я считаю, что Комаровского следует исключить из процесса.
После этого разговора с Губаревым Йованович распорядился значительно смягчить тюремный режим Комаровскому: ему допущена была передача пищи, газет, писем и свидания со знакомыми. Узнав об
