Одновременно с этим лобовым ударом по железной дороге 154-й полк ударил по Плесецкой с фланга, со стороны Петроградского тракта. На тракте, прикрывая подступы к Плесецкой, стоял лучший полк белых - 3-й Северный. Однако и он принужден был отступить. Подпольная коммунистическая ячейка подняла в полку восстание. Батальоны 154-го и 155-го советских полков заняли открытый полком участок фронта, кинулись на позиции белых у деревни Дениславье и, отбив их, отрезали этим онежский участок фронта белых от железнодорожного. Вслед за этим дениславская и железнодорожная группы красных соединились и вместе ударили на Плесецкую.
В тот же день батальон Мити получил приказание идти с запада к Плесецкой и к ночи выступил в поход. Полдеревни высыпало провожать первую роту батальона, с которой уходил Митя. Вторая рота выступала из соседней деревни с песнями.
Стояла ясная морозная ночь. Ущербленный слева месяц висел над черными соснами, вскинутыми вдалеке на невысокий пригорок.
- На Архангельск, значит, братки? - спросил у околицы высокий старик.
- На Архангельск! - ответил Митя громко и отчетливо, так, что вся рота услышала его.
- Ну, давай бог! - сказал старик строго и, что-то невнятно пошептав, украдкой перекрестил проходящую мимо него колонну.
Она вышла в поле и скоро поднялась на поросший сосняком бугор, тот самый, что чернел издали, когда выходили из деревни. Месяц ушел вперед, а сосны, казавшиеся от околицы черными, нежно отливали матовым серебром.
Вскоре до колонны донесся отдаленный орудийный гул. Батальон подходил к артиллерийским позициям. Где-то вверху, не то на сосне, не то на какой-то вышке, кричали:
- Эй, легкая, слышишь, легкая!… Первое орудие, огонь!
Раскатились редкие, вязкие удары.
- Тяжелая садит! - весело сказал Голиков, час назад грустно расставшийся с молодой женой. - Давай, давай, тяжелая!
Спустя десять минут он уже забыл о «тяжелой» и, жадно прислушиваясь к частым пятикратным ударам на недалекой лесной опушке, толкал в бок соседа:
- Маклинка!… Слыхал, маклинка? Значит, тут и позиция. Они на дальнюю дистанцию не могут.
И действительно, вскоре можно было расслышать короткие очереди автоматов и чокающие частые удары минометов. В деревне, лежащей близ позиции, было шумно и людно, Подходили новые части, скакали ординарцы, тарахтели зарядные ящики; пробегавший мимо батальона телеграфист крикнул: «Матвеевку взяли» - и скрылся в штабной избе. Все были возбуждены, отовсюду шли известия об успехе наступления, о взятых позициях, о сдавшихся белых полках.
Фронт трещал по всем швам, разрываемый острым клином, врезающимся по железной дороге.
Догоняя быстро уходящую к Архангельску вершину клина, батальон Мити сделал трехдневный переход по левому берегу реки Онеги, ведя непрерывные бои и гоня неприятеля перед собой. Отходя, белые свирепо огрызались. Наряду с восставшими и переходящими к красным полкам были и такие, что дрались с отчаянным упорством. Особенно жестоко дралась отборная волчья сотня, пополненная кулацкой частью третьего полка, отколовшейся от рот, перешедших на сторону красных. В этом последнем натиске, опрокинувшем фронт, Шестая армия потеряла две с половиной тысячи бойцов.
После трехдневных боев Митя вступил в занятое красными Дениславье, а ещё через день со своим батальоном вышел на железную дорогу к станции Плесецкой. Уходя, белые подожгли её, взорвали водокачку. Ночь бойцы провели на морозе, бродя среди пожарища и спасая от огня все что можно, а на рассвете двинулись по железной дороге к Архангельску.
Первого января тысяча девятьсот двадцатого года генерал Миллер обратился к войскам с новогодним приказом. «С гордостью вы можете оглянуться на пройденный путь, - писал главнокомандующий своим солдатам и тут же патетически восклицал: - Тысяча девятьсот двадцатый год должен увидеть изгнание большевистских вожаков из России».
Тон приказа был чрезвычайно приподнятый, тем не менее он мало обнадеживал.
Расчеты на успехи белогвардейских армий на юге, западе и востоке России, от которых зависела судьба архангельской белогвардейщины, катастрофически провалились.
Именно в эти январские дни Колчак уже сложил свои полномочия «верховного правителя» России и тайком пробирался к Тихому океану; Деникин был разгромлен и отброшен от Орла на семьсот верст, к самому Азовскому морю; Юденич загнан за границы республики, и армия его расформирована.
По совести говоря, особой гордости от огляда «пройденного пути» белые испытывать не могли, а обещанное изгнание большевиков не могло состояться. Генералу Миллеру пора было самому собираться в изгнание, к чему он потихоньку и готовился, ибо предоставленное своим силам белогвардейское движение на Севере не имело никаких перспектив.
Осенью девятнадцатого года его спасли Деникин и Юденич, оттянувшие на свои фронты части красных. Теперь происходил процесс обратный. Полки возвращались. К ним присоединялись новые части, освобожденные с других фронтов. Миллеровщина заколебалась под двойным ударом красных полков на фронте и своих собственных в тылу. Последнее обстоятельство было особенно обезнадеживающим, оно выбивало из-под Миллера последнюю его опору - войска.
Постоянные волнения и забастовки рабочих, требующих то отмены смертной казни и военно-полевых судов, то ухода интервентов, то восстановления сношений с Советской Россией, почитались явлением естественным, но повернутый от фронта в тыл армейский штык был симптомом грозной и непосредственной опасности. И началось это не в двадцатом году, а почти с первых дней владычества белых на Севере.
Уже в июле восемнадцатого года, когда интервенты, не успев захватить Архангельска, владели только Мурманом, вспыхнуло восстание моряков на броненосце «Чесма», требовавших восстановления сношений с Советской Россией.
В декабре того же года гром ударил в самом Архангельске. Запасной Архангелогородский полк отказался идти на фронт, восстал, и понадобились английские пулеметы и расстрел тринадцати солдат, чтобы принудить полк к повиновению.
Весной девятнадцатого года один за другим подняли мятеж так называемый Славяно-британский легион под Холмогорами и части, стоящие на Пинеге. В ночь на восьмое июля восстал Дайеровский батальон, почитавшийся самой надежной белогвардейской частью и имевший английских офицеров. Часть батальона, перебив офицеров, ушла к красным, часть рассеялась, часть была уничтожена карательным отрядом.
Не прошло и недели после этого, как на железнодорожном участке, сдав красным несколько блокгаузов, восстал и сделал попытку открыть фронт Шестой северный полк, из которого шестьдесят человек ушло к красным.
Почти одновременно разыгрались волнения в Седьмом северном полку, а ещё через неделю стоявший на Онежском направлении Пятый северный полк разоружил офицеров, захватил штаб полка (вместе с полковником), занял и передал противнику Онегу и после горячих схваток с усмирительной экспедицией полковника Данилова ушел к красным.
Осенью этого же года один за другим восстали Первый Мурманский полк, запасной Архангелогородский батальон и другие части.
Наконец в феврале двадцатого года прокатилась волна восстаний, начатая Третьим северным полком - красой и гордостью белого воинства, только недавно усмирявшим восстание в Четвертом северном полку.
Вслед за Третьим полком поднялся Седьмой полк, а через три дня - и Шестой полк. Восстание захватило артиллерийские части и. бронепоезда, перекинулось на другие участки - на Двину, на Пинегу и даже на Печору. Фронт разваливался. Красные части со всех сторон неудержимо надвигались на Архангельск.
Попытки эсеров, мелкой буржуазии и земского собрания, возобновленной ими игрой в демократию спасти военную диктатуру Миллера ни к чему привести не могли. Корень подгнил, и вершина обрушилась с молниеносной быстротой. Четырнадцатого февраля земцы ещё хлопотали о новом эсеровском правительстве, шестнадцатого февраля генерал Миллер публично заявил, что «военное положение ничего угрожающего не представляет», а восемнадцатого переселился на ледокол «Минин», собираясь в дальний и невеселый путь. Несколько месяцев назад, во время эвакуации американцев, а потом и англичан, он мог ещё думать о стратегическом отходе и строить планы о переброске Северной армии (или хотя бы части её) на другие фронты - к Деникину, например. Сейчас ни о каком отходе, ни о чём другом, кроме бегства, думать он уже не мог. Ни одного солдата у него не было. Горсточка офицеров, архангельских купцов и промышленников - вот всё, что вместе с ним бежало из Архангельска.
