«Окаянная доля», как я уже упоминал, предрешила Идину смерть. Тиборц укокошил супругу. Затем он просит у лакея другой пистолет и направляет его на незнакомого мужчину. Тот рекомендуется: «Элек Эзвари, старший брат Иды». «Тиборц про себя: — Элек Эзвари? — Элек Эзвари!.. Так что же это? Я проклят на небе, проклят на земле, проклят повсюду. А дальше?.. Ну нет, жизнь чудовищна, жизнь — это рок, проклятье… Ида! О, Ида! Прощенья мне, прощенья…» И второй выстрел пистолета обрывает жизнь Тиборца.
Сколько головоломной работы, сколько труда вложено в маленькую повесть, особенно в стихотворение. А какой успех: три издания за два года.
Так Янош Дендеши назвал поэтические курьезы, когда, не переставая извиняться, отправил в путь-дорогу два хроностиха.[399] И правильно делал, что извинялся, поскольку трудно найти более неуклюжую и скучную поэтическую форму. Венгерские читатели не очень любили гротесковые поэтические игры.
Центон, стихотворение-эхо, анациклическое стихотворение, палиндром, протеический и ропалический стихи, тавтограмма, фигурные стихи и бог весть какие еще поэтические формы почти неизвестны венгерской поэтике. Желающим собрать богатый урожай следует обратиться к новолатинской, французской и английской литературам, у нас же есть шанс подобрать только скудные крохи. Кроме стихов с «изгнанными» гласными Гергея Эдеша и Варьяша, мне встречалось очень мало «парнасских игр». Исключение составляет леонинский стих, который был чрезвычайно популярен в конце XVIII века.
Но он настолько хорошо всем известен, что приведу всего лишь один пример, и то из-за забавного содержания. Это сочинение маэстро Яноша Дендеши. Сам он не считал опубликованные во множестве леонины «парнасской игрой», но, очевидно по ошибке, вместо Пегаса оседлал коня-качалку, потому что по звучанию его стихи напоминают щелканье хлыста, с которым дети играют в лошадки.
Вот супруга моя, сына нашего грудью кормя,
Нашу внучку Эстер собирается грудью попотчевать.
Точит камень вода. И стоишь пораженный, когда
Видишь вещь небывалу: чтобы бабушка внучку грудью питала.
Дива ж нет. Иногда иссохшая пальма, забыв про года,
Нежным цветком расцветет, в старости плод принесет.
Стать зиждителем жизни мятежной в немощи — в этом надежда.
Зреть пред могильною сенью: зима приближается в платье весеннем,
Мать и сына может кормить, и внучку тотчас утолить
Млеком груди налитой, ласковых рук теплотой.
Да спасет стихотворение двойная радость,
Которой аист одарил семейный очаг его преподобия из Уйторды.
Вокруг леонина поднялась, конечно, страшная литературная буря. Самые яростные громы и молнии метал Казинци. И в разгуле страстей никто даже не заметил, что родился первый венгерский поэт нонсенса — Янош Эрдеи. Стоит вызволить из небытия имя этого мужа, чей сборник «77 ухмылок, рожденных поговорками»[400] породил в свое время множество толков. Янош Эрдеи писал по-венгерски и добился на этом языке полной абсурдности. Вот эпиграф, которым он снабдил свой сборник:
Все верлипупно. Но если картина лишь плюйная бряшка Истины, — мерзь! Искорнежим небесных мазков блестованье Начисто! Хоть и тужляется истово, ражливо Сердца ледец, — нет напованья на мира искровна рожденье.
В причудливый хоровод парнасских забав иногда случайно попадали их серьезные родичи, так называемые мнемонические стихи (versus memoriales).
Раньше их называли стихи-запоминалки. Стихотворением издавна пользовались как костылем для хромающей памяти: в рифму втискивали правила логики, грамматики, медицины. Мне попадались зарифмованные правила карточной игры, кулинарные рецепты, законы домино и химии, железнодорожные расписания, более того — однажды я наткнулся на целый эпос, посвященный переплетному делу, где парижский переплетчик Лесне поучает читателей, как сшивать, подклеивать, обрезать листы и т. д.
Существуют также стихотворные своды законов. В Париже в 1911 году вышла книга Б.-М. Декомбруса «Кодекс Наполеона в стихах».[401] Желая облегчить запоминание, автор уложил сухие, бесцветные параграфы наполеоновского Кодекса в александрийский стих.
Эта идея не нова. Венграм она пришла в голову гораздо раньше. В 1699 году в Коложваре[402] вышло необычное произведение: «Свод законов Иштвана Вербеци. Без изменений пересказанный доступным венгерским стихом и изданный Ференцем Хомородом С. Пали Н.».[403] Стойкий автор не выбросил ни один из 256 параграфов и все их пересказал архаически ритмизованным стихом.
Правда, стих, служащий костылем для памяти, нередко сам хромает, так что еще вопрос, не легче ли студенту зазубрить гладкий латинский текст, чем спотыкающуюся поэму. Приведем в качестве примера параграф, излагающий, какому наказанию подлежал в былые времена дворянин, нанесший телесное поврежденье крестьянину.
Чрез Дворянина ежели Крестьянин пострадает,
Коль под руку ему безвинно попадает,
Или неправое увечье принимает,
То по Закону таковы права он получает:
Понеже Крепостному с Дворянином не тягаться,
Крестьянин должен Господину отчитаться,
А тот уж в суд пойдет с обидчиком квитаться,
И суд неправого за все принудит рассчитаться.
Штраф до ста форинтов — возможное суда решенье,
Их отдают помещику в распоряженье,
Но вправе суд принять и то постановленье,
Чтоб штраф ему достался за закона охраненье.
Закон справедлив. Он карает Дворянина. Параграф умалчивает лишь о том, достается ли что-нибудь Крестьянину из тех ста форинтов, которые Закон обязывает Дворянина выплатить Помещику.
География тоже нашла своих поэтов. Вдохновились даже суровые картографы, ибо появились карты, где Европа изображалась в виде женщины — опять же для легкости запоминания. Я не смог отыскать такую карту, но на то, что они существовали, указывает множество источников. Ласло Перечени Надь в одном из примечаний к своей знаменитой героической поэме «Раскольник» описывает подобную карту, которая, очевидно, создавалась под влиянием мифа об украденной быком Европе:
«На голове у Европы Португалия, ее лицо — Испания, шею ей сдавливают заснеженные вершины Пиренеев, ее грудь — Франция, правая рука — Италия, Сицилия — веер, левая рука — Англия, Шотландия и Ирландия, живот — Германия, правое бедро — Венгрия со своими провинциями, колени — Дания и Швеция и т. д.»
После этого описания легче понять дидактическое стихотворение на географическую тему, где тоже рассматривается Европа, картографированная в виде женской фигуры. Его автор — Иштван С. Немети Пап, называется оно: «Краткое описание Венгрии в стихах».[404]
В виде Девы стройной наши Дикеархи
Вздумали Европу показать на карте.
Гребень Португалии ее лоб венчает,
Светлый лик Испания воплощает.
На груди свернулась Франция, сияя,
Где живот, на ляхов немец наседает,
А чуть-чуть пониже венгры поселились,
За спиной у Девы турки притаились.
На руке на правой пляшут итальянцы,
А по левой гордо шествуют британцы.
Бельгия, Гельвеция спрятались под мышки
Ох, и тесно бедным, просто еле дышат.
На колени сели шведы и датчане,
И норвеги тут же, море за плечами.
По ногам и юбке московиты рыщут.
Приласкаешь Деву — Венгрию отыщешь.
Я и сам хотел бы к Деве быть поближе.
Коль позволит, может, Венгрию увижу,
Землю вожделенную изучать я ринусь,
Изучив же, дальше по дорогам двинусь.
Комитатов множество, а страна одна:
Пилиш, Шопрон, Угоча, Сатмар, Пешт, Тольна.
Вина здесь отменные — вот повеселимся
Да в купальнях сладостной неге предадимся.
Только так — объединив обольстительные прелести женской фигуры с шутливой фантазией поэта — можно было надеяться вбить в голову школяров, увлекавшихся тогда исключительно красным вином да банями, названия государств Европы.
Словотворие — таким названием Пал Бугат наделил свою систему словообразования, ибо она учит сотворять слова. Одновременно в слове звучит намек на то, что отсвет истинного творчества озаряет большинство вновь образованных слов. Что ж, посмотрим. Прежде всего нужно отметить, что система Бугата, вплоть до мельчайших подробностей, была уже рассмотрена на страницах журнала «Magyar Nyelvor»[405] и ничего нового, особенно после исследования Вилмоша Толнаи,[406] о ней сказать нельзя.
