Таргудай-Хирэлтэг был сыном Сэнгуна Билгэ и племянником его младшего брата Амбагай-хана, которые были внуками Хайду, вождя всех монголов и основали род тайчиутов. По племенному порядку тайчиуты сидели ниже киятов, они шли от второго сына Хайду, когда те – от первого. Зато, если считать по поколениям, прошедшим от Хайду, ныне живущие тайчиуты оказывались намного старше нынешних киятов. Таргудаю из киятов был бы равен дед нынешних киятских нойонов – Хабул-хан, если бы они жили в одно время: оба они приходились правнуками Хайду. Об этом Таргудай часто повторял в разговорах, давая понять, что из нынешних монгольских нойонов только он достоин ханского трона. Кроме этого, другой такой же важный довод имел властолюбивый Таргудай: если первым ханом монголов был киятский Хабул, заменил его тайчиутский Амбагай, а после него на трон подняли снова киятского Хутулу, то теперь должен быть избран нойон опять же из рода тайчиут. А кто теперь старший среди тайчиутов, если не он, Таргудай?..
Еще когда был жив Хутула-хан, Таргудай был уверен в том, что следующим ханом будет он: горячий и глупый Хутула, который сам бросался во все сражения, не мог долго оставаться в живых. И больше, казалось, некому быть ханом…
Но после смерти Хутулы среди больших вождей вдруг возник молодой Есугей, встав на его пути. В ту пору татарская война была в самом разгаре, сражения шли одни за другими, и было не до ханских выборов. А имя Есугея в походах и битвах росло день ото дня. Когда монголы, наконец, окончательно добили врага, тот возвратился домой с такими табунами, войсками и пленными, что стал одним из первых владетелей в племени. Слава его в народе гремела в ту пору так, что про него повсюду слагали песни, словно про какого-то невиданного багатура из былых времен, и с ханством Таргудай решил подождать. Он выжидал, рассчитывая, что пройдет время и дух войны в народе остынет, люди позабудут мясо и кровь сражений, вот тогда и можно будет приступить к делу.
Поначалу все шло так, как он рассчитывал: мирная жизнь успокоила народ, багатуры стали отходить в тень. Но тут неожиданно Есугей сошелся с кереитским ханом и пошел с ним в поход на найманов. Вернулся он оттуда клятвенным братом крупнейшего в степи властителя, став еще богаче. А имя его отныне стало непоколебимо в племени и будь выборы даже в самое мирное время, про него теперь никто не забыл бы. Вот тогда и задумал свою думу Таргудай: как убрать лежащий на пути камень…
Наконец, когда Есугей, а за ним и Тодоен убрались к предкам, Таргудай вздохнул свободно и взялся за подготовку к ханским выборам. Готовился он, не торопясь, исподволь: нужно было выдержать время траура по ушедшим, чтобы в народе не болтали лишнее, будто он жаждет поскорее сесть на трон. Другие киятские нойоны были ему не опасны: сын Хутулы Алтан время от времени доносил о них, и по его рассказам выходило, что, оставшись без старших, они стали совсем как неразумные дети: один тянет в одну сторону, другой в другую, и нет согласия между ними, одни лишь ссоры и ругань.
«Дети-то они дети, – озабоченно думал о них Таргудай. – Да вот только отцы и деды слишком большие владения им оставили. А зачем детям слишком много?.. Им и малого хватит, лишь бы было чем себя потешить». Не общаясь с ними самими, Таргудай непрерывно, через своих лазутчиков, вел переговоры с их тысячниками и сотниками, и кого обещаниями, кого и угрозами, немалую часть их привлек на свою сторону.
Увел он людей и от детей Хутулы, чтобы и они прочувствовали его власть и побаивались. Когда же они прискакали к нему, опередив других киятов, Таргудай спокойно выложил им свой довод:
– А как же иначе? Ведь я не мог одни ваши улусы оставить нетронутыми, когда забрал подданных ваших братьев – чтобы они вас ни в чем не заподозрили. Что с вами будет, если тот же Бури Бухэ узнает о том, что вы мне на них доносили, а? – и, глядя на их обиженно потупленные лица, успокоил: – Ну, ничего, если будете служить мне хорошо, придет время – и все получите обратно. Только служите мне хорошо!..
Нойонов других родов племени ему уговаривать не приходилось. Увидев, на чью сторону склонилась победа, они теперь сами толпами приезжали к нему, чтобы поклониться и по нескольку дней жили в его курене.
Растроганный тем, что в течение многих лет не удававшееся ему дело теперь свершается без заторов, Таргудай часто проводил молебны богам. В то же время он не забывал жаловаться предкам на то, как глупо и упрямо вели себя здесь, на земле, киятские Тодоен и Есугей.
«Это из-за них, – стоя перед онгонами на коленях, клялся он, – до сих пор после смерти Хутулы не был избран хан!..»
Главные свои доводы он выстраивал на том, что они хотели нарушить очередность между двумя родами и пытались вновь протолкнуть своего кията, отпихнув тайчиутов подальше от трона.
Про то, как сам он сообщил татарам о поездке Есугея на Керулен, он не упоминал, но несколько раз совершил большие жертвоприношения западным богам[50], прощающим людям грехи, и при этом более всех обращался к Чингису Шэрээтэ Богдо[51], младшему сыну Хана Хюрмаса Тэнгэри[52], который ведал судом над земными людьми.
Управляясь с хлопотами, навалившимися на него в эти месяцы, Таргудай ни на день не упускал из виду самый жирный кусок – улус покойного Есугея. Люди его теперь были и среди пастухов и среди воинов, охранявших многотысячные стада и табуны, оставшиеся без хозяина. Киятские нойоны не торопились делить их и это было на руку Таргудаю. Но и на тот случай, если бы жены Есугея по закону вышли за Даритая и тот попытался бы взять себе имение брата, у него все было заранее подготовлено: он договорился со всеми большими нойонами племени о том, что если пойдет дело о дележе табунов и подданных Есугея, все должны встать и заявить, что такое крупное владение не может быть разделено внутри одного рода – это дело всего племени, тем более, что почти все оно было добыто во время татарской войны, где участвовали все рода племени, а не только кияты.
Когда Таргудай узнал о том, что Оэлун отказалась выходить за Даритая, то он от волнения потерял сон, почувствовав, как в нем проснулась охотничья жажда.
«Она выйдет за меня! – тут же решил он. – Конечно, Даритай не пара такой женщине, не ему ездить на такой норовистой кобыле. А я еще не разучился укрощать таких, она еще будет плясать подо мной. Вот тогда и улус перейдет ко мне!»
Обдумав все, Таргудай не стал свататься к Оэлун сразу, решив сначала умерить ее норов, и для этого он поговорил с главными старухами племени Орбай и Сохатай. Те заверили его, что загонят ее в такой угол, что она будет рада выйти хоть за восточного духа, лишь бы оставили ее в покое.
– Только, когда станешь ханом, смотри, о нас не забудь, – напомнили они ему, сидя у него за чашей архи. – Не забудь, что и нам подобают ханские места. Когда наш муж Амбагай-сэсэн[53] еще сидел на ханском троне, мы по очереди меняли твои мокрые пеленки. Об этом не забывай…
– Никогда не забуду, – поднимая вместе с ними чашу, благостно улыбался Таргудай, а сам чувствовал, как в груди у него копится глухое раздражение и чешутся руки, чтобы вышвырнуть их из юрты.
Узнав от Шазгай об уходе киятских воинов к тайчиутам, а через день и о том, что дети Хутулы увели айлы своих подданных из восточной части куреня, Оэлун и Сочигэл рассудили, что теперь им надо готовиться к самому худшему. Посоветовавшись между собой, решили: пока есть возможность, не покладая рук, готовить впрок еду, сколько успеют они вместе с детьми и рабынями.
Они сразу же позвали одного взрослого мужчину из харачу и прямо в айле зарезали двух коров. В течение трех дней и ночей вялили мясо, а затем, раскрошив его на мелкие кусочки, укладывали в большие туесы. В молочной юрте беспрерывно перегонялось архи и из бозо[54] наготовили четыре больших мешка арсы. Старшие сыновья в ночь уходили на реку и там, возжигая над водой просмоленные палки, кололи острогой рыбу и коптили на костре.
Жили они все эти дни в тревожном ожидании чего-то страшного, непредвиденного. Между делом чутко прислушивались к звукам в курене, переглядывались на подозрительные шумы, старшие сыновья не снимали с поясов свои длинные мадаги. Младшие будто враз повзрослели, работали почти без отдыха, прерываясь лишь на еду и короткий сон перед самым утром, без понуканий старались успеть сделать побольше. Даже Хачиун и Тэмугэ, глядя на старших, втянулись в работу и, несмотря на усталость, не желали идти в малую юрту спать, пока их не прогоняла Оэлун.
На седьмой день в степи, за куренем, подоив вместе с рабынями коров, Оэлун и Сочигэл сливали молоко в бурдюки, чтобы потом на вьючных лошадях увезти домой, когда вдруг со стороны крайних юрт они уловили все нарастающий, беспорядочный шум. Оглянувшись, они увидели, что вся юго-западная сторона куреня заполнена народом. Присмотревшись внимательнее, они поняли, что там начинают разбирать юрты. Мужчины и женщины проворно снимали со своих жилищ волосяные веревки, сваливали на землю широкие куски войлока, оголяя решетчатые стены, подводили запряженные бычьи арбы и складывали на них домашний скарб.
