– Как только они ушли, тут же все и развалилось.
– Без них эти нойоны из пастухов превратились в скотину…
– Это волчья добыча…
– Теперь ждите беды.
– Да еще под самую зиму…
Люди болтали, забыв о строжайшем запрете говорить об этом, и уже не смотрели на нукеров, которые поначалу еще хватались за плетки, заслышав такие разговоры, а потом махнули рукой. И сами нукеры вели такие же разговоры, стоило им собраться вокруг очередного бурдюка с арзой:
– Говорят, Таргудай хочет забрать улус Есугея…
– Говорят, так и объявил нашим.
– А что наши?
– Наши, не иначе, промолчали.
– Тогда пусть забирает…
– Не наше добро и не нам заботиться о нем…
– А что, если наши заартачатся?
– Пусть, какое нам дело?
– А такое, что нам придется взяться за оружие, если они поднимут знамена…
– Ну, нет, я не буду воевать со своими соплеменниками.
– А куда денешься?
– Пойду за теми, которые ушли к тайчиутам.
– Пожалуй, все так и сделают…
На седьмой день пьянства опухший и почерневший Бури Бухэ вдруг вспомнил о том, что грозился откочевать к бугунодам.
– Я отделяюсь от вас! – крикнул он, сидя среди таких же пьяных братьев. – Ухожу сейчас же!
– А про меня ты забыл? – отозвался Ехэ Цэрэн. – И я с тобой.
– Верно, и ты со мной, – обрадованный Бури Бухэ полез к нему обниматься. – Вместе будем кочевать. Ты у меня самый верный сородич, не то, что они, – он пренебрежительно махнул рукой в сторону Хутугты и Даритая, молча наблюдавших за их разговором. – Пусть они остаются и пониже кланяются Таргудаю. А мы с тобой уйдем и будем жить отдельно… Не пропадем…
– Это нам с тобой пропадать? – недоуменно разводя руками, переспрашивал Ехэ Цэрэн. – Хе-хе-хе… Пропадать будут они, а не мы. Подожди, мы с тобой, как начнутся зимние бураны, такие табуны с Алтая пригоним! Сколько хочешь. А они еще позавидуют нам. Еще с нами будут проситься…
– А мы их не возьмем.
– Да.
– Нам никто не нужен.
– Никто.
– Скажем, идите к своим тайчиутам.
– Да.
– Пойдем отсюда.
– Пойдем.
Они тяжело поднялись, обнявшись за плечи, на нетвердых ногах пошли к выходу. Долго протискивались в низкую и узкую дверь. Выйдя наружу, долго возились, взбираясь на своих застоявшихся коней. Затем, невнятно переговариваясь, удалились из айла…
Оставшись одни, Даритай и Хутугта подавленно молчали.
– Что делать будем, брат? – хрипло спросил Даритай. – Теперь нас осталось двое…
– Надо тоже уходить отсюда. Оставаться здесь нельзя.
– Почему?
Помедлив с ответом, о чем-то пораздумав, поморщившись, как от болезненного чувства, тот неохотно сказал:
– Потому что здесь не только мы с тобой. Здесь еще и Оэлун с детьми и нукерами Есугея. Улус его еще не поделен, а жены и сыновья его с норовом, нукеры преданные, могут шум поднять, когда люди Таргудая придут забирать их владение. В суматохе может произойти и такое, что потом пожалеешь, что находился рядом. Потому уж лучше быть подальше от этого места, понимаешь?
– Понимаю, брат Хутугта. Пусть Оэлун остается одна, раз такая глупая. Ведь из-за нее вся смута! – вдруг ожесточившись, крикнул Даритай. – Если бы она согласилась выйти за меня, теперь, может быть, все было бы по-другому. Давай, брат, раз так, сегодня же и укочуем отсюда.
– Да, надо уходить сегодня. Завтра может оказаться поздно.
– А куда мы пойдем, брат? – с пьяной озабоченностью наморщив лоб, спрашивал Даритай, заглядывая ему в лицо. – Давай, брат, говори, куда нам теперь кочевать… Куда ты скажешь, туда и я пойду.
– Я думаю… к Таргудаю.
– К Таргудаю?.. А почему к нему?
– Потому что у злой собаки лучше быть в друзьях, а не во врагах.
– А-а… Это ты верно сказал.
– Пока все не прояснится, побудем с ним, – отрешенно глядя перед собой, говорил Хутугта. – А там будет видно.
– Очень верно сказано! Ты истинный мудрец, брат мой Хутугта. Давай выпьем за это по одной.
– Ну, по одной выпьем, и хватит. Пока не опьянели, надо приниматься за дело. Надо поднимать народ. А там ложись в арбу и спи…
– Да. Только по одной…
Даритай налил по полной и, не глядя на старшего брата, тяжелыми гулкими глотками осушил свою чашу.
Вернувшись с земли предков перед самым закатом, Оэлун застала Сочигэл дома. Сыновья еще не вернулись из леса.
Та хлопотала перед кожевенной юртой, вынеся старые зимние одеяла, развешивала их на длинных шестах. Она оглянулась на стук копыт, оставив на шесте нерасправленное одеяло из беличьих шкурок, с любопытством повернулась к ней.
– Ну, как съездила? Много собралось людей?.. Подожди, да ты вся потемнела лицом. Что случилось?
– Зайдем в юрту, поговорим, – сухо сказала Оэлун, привязала кобылу и, не дожидаясь ее, пошла к большой юрте.
Сочигэл оставила на траве кучу пыльных одеял и, недоуменно пожимая плечами, последовала за ней.
В юрте Оэлун сняла с себя верхний ягнячий халат и повесила на восточную стену. Сели на женской половине.
– Где ты была сегодня? – прямо спросила Оэлун, глядя невестке в глаза.
– Ездила в курень генигесов, к знакомой, – протяжным голосом ответила Сочигэл. – Ты ее знаешь, это жена кузнеца, который этим летом делал нашему Есугею топоры. Мне сказали, что она хорошо гадает на бараньей лопатке и я хотела порасспросить ее о нашем будущем, что нас ждет впереди. Но дома ее не оказалось, сказали, что она уехала на угощение предков. Ну, я и вернулась… А ты, наверное, видела ее там. Ведь я думала, что раз ты с утра поехала в лес, то не собираешься вместе со всеми, и я решила не ехать. Что я там одна буду делать, правильно?.. Возвращаюсь от генигесов, а тут Тэмуджин говорит мне, что ты поехала подносить предкам…
– Ты знала, что сегодня женщины собирались туда?
– Знала.
– Почему же мне не сказала?
– А зачем говорить, ведь ты сама об этом знала. Ты что, забыла? Ты ведь сама мне первая об этом сказала, еще полтора месяца назад, – Сочигэл теперь удивленно разглядывала ее, будто пытаясь понять, в уме ли она.
– Да, забыла.
– А я подумала, что раз ты ни словом не обмолвилась об этом ни вчера, ни позавчера, то и не хочешь ехать вместе с нашими женщинами. И я промолчала, думаю, что зря говорить, душу тревожить.
– Ладно, я сама во всем виновата. Забот в последнее время было много, сама знаешь, думы всякие лезли в голову, вот и забыла.
– Ну, а как съездила?
– Съездила я не очень хорошо… Я там подралась с женщинами.
– Что-о? Подралась? – у Сочигэл изумленно приподнялись тонкие, изогнутые брови и тут же оживленной улыбкой осветилось ее лицо. – С кем? Ну-ка, расскажи! Наверно, кое-кто получил досыта, если уж тебя смогли вывести из себя.
Оэлун, вяло поддаваясь нажиму невестки и понемногу размягчаясь сердцем, рассказала о случившемся.
– Теперь уж жалею, что поехала туда. Едва не побили и не опозорили на все племя. Только я Есугея не хотела огорчать.
– Ничего, к Есугею мы с тобой потом съездим, он нас поймет и простит, – Сочигэл, возбужденная от услышанного, злорадно потирала руками. – Ах, как ты хорошо сделала! Говоришь, Орбай так и растянулась на земле? Жалко, что я не видела этого, уж я бы посмеялась над ней, еще и сверху добавила бы… С этими двумя старухами только так и надо! До сих пор помню их гнусавые голоса, вечно недовольные, вечно раздраженные, помню, как кривились их лица, когда увидят меня. Меня-то они особенно не любили… Молодец ты, Оэлун! – обхватив ее за плечи, Сочигэл звучно поцеловала ее в щеку. – Какая ты молодец! Ты добрая-то добрая, а как рассердишься, на такое способна, что у обычных женщин пупы развяжутся.
– Ладно, не говори зря, – Оэлун, не разделяя ее веселья, безулыбчиво продолжала: – Меня тогда одно поразило: с какой радостью эти женщины пошли на меня. Так и жаждали унизить, избить, а за что? Ведь я им ничего плохого не сделала, меня саму они почти не знают, они из других родов. Ну, пусть из-за страха были вынуждены подчиниться этим двум старухам. Но ведь я видела их глаза: они меня будто ненавидели за что-то и хотели отомстить. За что?..
– За что, спрашиваешь? Вот я слушаю тебя и удивляюсь, Оэлун-эхэ. Ты такая умная и рассудительная, а вот людей ты совсем не знаешь. Да они убьют и тебя и меня вместе с нашими детьми только за то, что мы с тобой, а не они были женами Есугея-нойона. За то, что не они, а мы восседали на самых высоких местах среди женщин племени. Если только будет им повод, они нас с тобой загрызут, как голодные собаки грызут овец, если поблизости не окажется людей, чтобы заступиться… Эх, не знаешь ты людей, Оэлун-эхэ. А я их с детства знаю. Бывают и такие, что детей своих готовы продать как скот, лишь бы самим было выгодно… Звери бывают лучше людей, Оэлун-эхэ…
Оэлун вспомнила, как два месяца назад на этом же месте то же самое говорила Шазгай о братьях Есугея.
– Неужели на самом деле люди такие? – будто не Сочигэл, а саму себя спросила Оэлун. – А я и не знаю?
