талант возрастает или в других условиях он находится под спудом. Ему ведь то же, как и растению, благоприятные условия нужны.
– А условия…. Ведь это сложно. В прежний исторический период не прыгнешь…– Георгий саркастически улыбнулся. Было видно, что его тоже мучили многие вопросы жизнеустройства.
– Думаю, что в наше время много и от моды зависит. Завтра будет мода в глиняные игрушки играть, вот тебе и условия, – заметил я.
– Мода – это хорошо, только больно уж они кратковременны эти моды.
– Я уверен, что придёт время, когда учёные придут к мнению, что глиняные или деревянные игрушки не только самые для детей безопасные, но и безвредные для их психики и способствуют физическому здоровью, потому как глина и дерево положительно активны. Это обязательно будет. Оно уже и сейчас так понимается, но каждому делу нужен толчок. А вот, когда этот толчок произойдёт, мы не знаем.
– Да, этого знать не дано. А вот, что дано, то знать должны обязательно.
– Что ты, Георгий, имеешь в виду? Проясни.
– Хотя бы, кто такие были игрушечники? То есть, чем они отличались от других жителей деревни? Вот ты говорил о том, что игрушку должен делать человек без вредных привычек. Я с этим полностью согласен, потому что злой нрав, привязанности обязательно перейдут на игрушку, а затем и на ребёнка. С этим нельзя не согласиться. А в роду это как прослеживается? Знаю, что ты человек без вредных привычек, а вот как дальше? Дед Андриян тоже не имел вредных привычек?
– Нет, не имел, как не имел их и его отец. А я бы не на Африкантовском древе хотел остановится, а на роде Ивлиевых. И вот почему? Мать моя – игрушечница, а она ведь по крови не Африкантова. В таком случае, можно сказать – опылилась будучи в снохах, но это, сами понимаете, не ответ. Тут всё гораздо глубже. Так вот, если проследить её родовое древо, то на нём тоже не было гнилых ветвей. Оснаватель фамилии Ивлий Афанасьевич (умер в 1867г.) о нём мы, как и об Африканте, мало чего знаем. А вот имя –Ананий Ивлиевич (умер в 1899 г.), в родстве более известно. Пользовался у сельчан почётом и уважением. Особенно на слуху имя Кузьмы Ананьевича. Человек был до того трудолюбивый, что в светлое время суток его в деревне никто никогда не видел. А его сын Андрей Кузьмич, даже умер в борозде. Нет, эти люди чёрных слов не знали, работу знали, а чёрных слов – нет. Теперь посуди сам, какой родовой фундамент у моей матушки!? К моему дедушке, её отцу, Ивлиеву Ивану Андреевичу люди за советом из других деревень приходили. Тишайший был человек. Примечателен, Георгий, тот факт, что во время революции Андриян Илларионович, Иван Андреевич и их сосед Пахомов Пётр Васильевич единственные, кто не пошёл грабить поместье барина Теофила Вайдемана, что вызвало среди односельчан насмешки. Они пошли в имение, но гораздо позже, чтобы взять разбросанные книги, которые были никому не нужны и просто бы пропали.
После сказанного хотелось поразмышлять.
– Что ты, Петрович, рассказал, это уже совсем неигрушечный фундамент, и не для игрушки одной предназначен, – со всей серьёзностью сказал Георгий. – Это всей России фундамент. Сколько таких Ивановых, Ивлиевых по всей стране. Сколько их, таких Андреев Кузьмичей умерло в бороздах, – и Гергий, как мне показалось, с горечью, сплюнул.
Дальше шли молча.
____________
Самое малоизменчивое место любого селения – кладбище. Вот и это деревенское, приютившееся у Нашего леса с местным названием «Тарны» обдало нас какой-то забытой патриархальностью. На крестах и памятниках знакомые фамилии: Ивлиевы, Африкантовы, Ефремовы, Смысловы, Пахомовы, Егоровы, Сергеевы, Харьковы. Представители каждого деревенского рода навечно прописаны в этом уютном и тихом месте. Георгий остановился около единственного на кладбище мраморного памятника, вслух прочитал:
Он добрый был, любил Россию,
Косил луга, которые вокруг,
Ещё любил и холил ниву
И был прекрасный муж, отец и друг…
Это военное ведомство отцу поставило, – сказал я, – не смотрится оно здесь среди будылей. Здесь одному дубовому кресту место.
– А стихи, конечно…– и Георгий посмотрел на меня выразительно.
– Стихи эти можно написать на каждом здесь уцелевшем кресте. Это было у усопших основное в жизни занятие, – сказал я.
Ниже кладбища, метров за сто, глиняный карьер. Трава по пояс. «Это поле от деревни до кладбища называется «Тарновский столб»,– поясняю.– Вряд ли кому теперь нужно это название…»
– Что так?– спросил Георгий.
– Тот, кто это поле приобрёл, тому без надобности, своё название придумает. Это поле и на той стороне речки поле, чуть наискосок, «Сто гектар» называлось, были лучшие поля нашей бригады.
Георгий шагнул в борозду оставленную плугом «Кировца».
– У нас в Сибири земли рыжие, глинистые, а здесь чёрные. Вон, борозда почти по колено, а земля всё чёрная, в Сибири не так.
– Это, дорогой, и есть чернозём. Воткни сухую палку, да полей, она милая и листочки распустит. На этом поле в кукурузе лошади терялись.
Георгий покачал головой. Он не мог понять, почему его прадед поехал с такой земли в Сибирь, что его туда погнало?, где и погода суровее и земли плоше…. Сегодняшнему поколению этот порыв почти непонятен.
Пока мы на этот предмет рассуждали, дошли до глинника. Я был обескуражен – куда девались глинные ямы с многочисленными подкопами и горками выброшенной породы. Всё стало неузнаваемо. Земля и время загладили былые шрамы и, если бы я не знал, что здесь всё это было, то ни за что бы ни поверил, место было сглажено дождями и ветрами. На месте глинища, покачиваясь от налетавшего ветерка, стоял высокий прошлогодний рыжий бурьян. Я посмотрел на ненужный детский совок, которым я намеревался набирать глину. Здесь нужен был не совок, а острая штыковая лопата, чтобы добраться до относительно чистого слоя. Помощь пришла совершенно неожиданно, выручил житель подземного царства – господин крот. Чуть пониже, по склону он столько оставил куч чистой отборной глины, что мы без труда наполнили ей свои мешочки.
Конечно же, я не удержался от искушения опробовать глину на месте. Тут же, взяв немного глины, перемял её с водой, получил кусок отменного лепного теста. О-о-о! Это была чудесная лепная глина. Она легко деформировалась в пальцах, была эластичной, мягкой и лёгкой. Эту её последнюю особенность – лёгкость, отметил и Георгий: «Я тебе как печник скажу – у нас я таких лёгких глин не встречал. Отвезу Ксюше, она лепит, пусть сравнит».
Солнце клонилось к закату. Ноябрьский день угасал, надо было
